Похоже, что всю жизнь проживешь вот так, без собаки…
Наступил Новый год, и я, как следовало ожидать, не получил ни одного поздравления. Если разобраться в ситуации, то это довольно естественно. Только тот, кто не занят приготовлениями к празднику и общением с гостями, может сидеть хоть всю ночь в интернете и рассылать открытки. Со временем, когда все вокруг обзаводятся семьями, друзья отодвигаются на второй план. Ты проводишь с ними все меньше времени, все реже пишешь им, так что спустя несколько лет даже не знаешь, что у них спросить кроме «как дела?». Тогда друзья становятся чем-то вроде запасного варианта на крайний случай: как последняя сигарета для бросившего курить, которой он не спешит воспользоваться, но хранит на память.
Так что по своей новой традиции в праздничную ночь я смотрел фильмы о Гарри Поттере, опустошая бутылку сухого белого в одиночку. Никаких тебе оливье и курантов. Красота. Если бы не фейерверки и вопли за окном, могло бы показаться, что я уже в раю. Как я к этому пришел? Дайте подумать. В детстве мама пеняла мне, мол, почему ты подо всех подстраиваешься, почему у тебя нет своего мнения, где твоя гордость? А я сидел и думал: а что такое эта гордость? Ни разу не видел, чтобы отец сказал матери хоть слово поперек. Почему-то, когда я собирался с силами и решался показать свою гордость, вечно получалась какая-то ерунда.
Вот, например, пошли мы с другом на озеро плавать. Он скинул одежду, наказал мне ее сторожить, а сам нырнул и поплыл брассом, изящно и красиво виляя плечами, как красотка на подиуме – бедрами. Я смотрел на него с восхищением, пока он не уплыл и не скрылся надолго в толпе купающихся. Был солнечный день середины лета, блики резвились на водной ряби и слепили глаза. Я скинул кроссовки, закатал брюки до колен и немного потоптался по мокрому песку, перекатывая теплые песчаные валики пальцами ног. У самого берега шмыгали водомерки. Сверкая глянцевыми глазищами, над поверхностью воды стремительно пролетела стрекоза. Рядом парочка заскакивала в деревянную лодку, намереваясь получить солнечный удар на романтической прогулке по воде. А я чуть не умирал от горя, представляя, как мой друг весело барахтается со своими знакомыми, оставив мне тоскливую и унизительную роль сторожа вещей. Вот тогда я решился на невероятно крутой и гордый поступок: я встал и ушел.
Местность была открытая, так что когда он вернулся, то быстро увидел, как я вышагиваю по солнцепеку с высоко поднятой головой. Сначала он шел следом и бранил меня, но увидев, что я упрямо не обращаю на него внимания, дернул за руку и остановился вместе со мной. Виновато опустил взгляд и тут же радостно вскричал: «Матти, смотри, тут дикая клубника растет!» Он сел и принялся уминать ягоды, росшие чуть ли не под моими ногами. «Матти, давай это будет наше секретное клубничное поле!» Вот такая вышла ерунда. Так что со временем я понял: единственное, что я могу сделать, – это послать все и оставаться в гордом одиночестве.
Можно подумать, будто я некто вроде байронического героя, который идет всем наперерез и страдает от непонятости и одиночества. Ни в коем случае! Я невероятный приспособленец. В нашем мире только такие типчики и могут выжить, я в этом уверен. И у меня есть четкий план абсолютного приспособления к жизни. Нужно уехать отсюда. Я уже выучил несколько европейских языков, так что могу восклицать «Да! Ах, как это прекрасно!» почти в любой стране цивилизованного мира, а там уже присмотрюсь и разберусь, как дальше. Кассы общепита всегда рады принять выпускника филологического факультета. Когда после школы пришло время выбирать профессию, единственное, что я умел делать хорошо, – читать книги. Поэтому, ни минуты не сомневаясь, отправился в гуманитарный университет. Думал, что смогу зарабатывать деньги, просто продолжая читать. Как же я ошибался! Хотя до поры я приспособился вполне неплохо: живу в общаге, бездельничаю на ежемесячную подачку от государства. И в гробу я видал ваш навязанный лицемерный патриотизм!
Когда какой-то тип заявился ко мне в комнату, представился журналистом и поинтересовался, знаю ли я гражданина Петра Васильевича Мороза, я даже не удивился. Все явления в жизни носят циклический характер. Когда я узнал, что у меня завелся выпивоха сосед, то уже ждал чего-то подобного. Да, говорю я, знаю, конечно, а как же не знать, когда его дружки по ночам горланят его по имени, долбят в двери и бьют бутылки под окном. Лежишь, бывало, завернувшись с головой в одеяло, и в полной темноте представляешь, как они целятся в окно соседа. Хоть бы не перепутали!
В общем, как и в прошлый раз, пришлось куда-то идти и рассказывать все, что знаю. Когда я был школьником, жил у нас один Густавсон, потом пропал. Никто бы о нем и не вспомнил, кроме меня, если бы не его жена – ужасная женщина. От ее визга в доме звенели оконные стекла. Каждое утро в их квартире начиналось с того, что она включалась в режим бензопилы и дробила его шаткое здоровье бесконечными упреками и бранью. Каждый вечер сопровождался другим ритуалом: люстра надо мной покачивалась от грохота и пронзительных воплей: «Опять нажрался!» Поэтому сосед со временем перестал напрягать себя подъемом на третий этаж. Обычно он обитал в подвале. О нем даже соседи говорили: «А, это тот Густавсон, который живет в подвале!»
Полицейские ходили по квартирам, показывали фото и расспрашивали всех. Дверь открыл мой отец, и пока он пытался разобраться, в чем дело, мать принялась вопить: «Знать не знаем этих пьяниц!» Однако, услышав имя Густавсон, я не сдержал возгласа: «Да это же!..» Нас пригласили в участок на беседу. Родители говорили, что несовершеннолетних нельзя допрашивать без их согласия, так что я должен отказаться и сидеть дома, но я заупрямился. Мне стало любопытно. Я сидел напротив следователя и все ждал, когда он закроет дверь, направит мне лампу в лицо и начнет пытки. Но он все оттягивал. В детстве у меня было мало друзей, так что, когда не с кем было погонять мячик, я развлекался шпионскими детективами. И еще я грезил о собаке. Я рассказал, что Густавсон обещал купить мне щенка. О том, что он приглашал меня пошалить в подвале, благоразумно умолчал: родители сидели рядом. На самом деле никакого мяча у меня тоже не было, а в уличный футбол играли соседские пацаны. В то время я очень стеснялся чужих людей, но старался перебороть это. Заливаясь краской до самых пяток, я просил взять меня в команду, но парни постарше только смеялись. Постепенно я проторил дорожку в подвал. Там меня встречал единственный друг, который никогда надо мной не смеялся.
Чем мы там занимались? Я толком не помню. Густавсон никогда при мне не пил, он всегда приходил уже в нужной кондиции. Он много рассказывал о перипетиях судеб своих коллег, о каких-то знакомых, но никогда – о себе. Говорил о вроде бы простых, но непонятных вещах. И никогда не приставал с вопросами, что сегодня было в школе или кто в классе больше всех нравится. Еще мы играли в шахматы, Густавсон оказался терпеливым учителем. И он знал, что больше всего на свете я мечтаю завести собаку и уйти из дома.
И вот в день своего рождения, после школы я привычно взял курс на подвал. С облетевшей осины тоскливо прокаркала пара облезлых ворон. Я отворил скрипучую дверь и заглянул внутрь. Было тихо и темно. Я подумал: странно, ведь Густавсон уже должен быть тут. Мы хотели отметить праздник, и я едва высидел все уроки, мечтая получить подарок. Я пошарил рукой в паутине на пыльной стене и нашел выключатель. В углу блеснул белый край фаянсового горшка. Грязь, очистки и тряпье по углам, раньше никогда не привлекавшие моего внимания, теперь неприятно бросились в глаза. Стоял странный запах. Я шагнул вглубь и охнул. Там, в углу, лежал неподвижно мой друг. Я позвал его, но он не откликнулся. Его лицо было скрыто тряпьем, и почему-то я побоялся на него взглянуть. В тусклом свете лампы сияла белизной повернутая ко мне голая и грязная волосатая поясница. Над горшком жужжали мухи. Я подергал его за рукав, но он не отозвался. На меня навалилось тяжелое ощущение бессмысленности происходящего и предопределенности. И непонятная еще подростку гнетущая тоска. Я выключил свет и ушел.
Позже я узнал, что Густавсона так и нашли – мертвым, в подвале. Ребенку, конечно, об этом не стали рассказывать. Со временем он превратился для меня в героя, который обязательно выполнит обещание, когда вернется. Еще я ждал, что родители расчувствуются после моих показаний и купят мне щенка. Не тут-то было. Они купили амбарный замок и повесили его на дверь подвала.
Вообще, этот товарищ Мороз у нас в общежитии не жил, а приходил сожительствовать со своей девушкой Лизой Лаптевой. Бывало, по ночам я просыпался то от яростного скрипа кровати за стеной, то от возмущенных криков: «Я же сказала – не хочу!» Однако в последнее время он так зачастил, что стало казаться, будто никуда и не уходил вовсе. Кроме того, он стал активно налегать на алкоголь. Бывало, иду я утром чистить зубы, а он шарится нервной рукой за иллюминатором стиральной машины, достает оттуда чекушку, резко раскручивает крышку, глотает и прячет обратно. Иногда он приходил не один, но Лиза не пускала его друзей, и они ютились на общей кухне в чаду подгорающего лука и котлет. В грохоте посуды, брызгах шипящего масла, сигаретном дыму и плену алкоголя вели они неравный бой с несчастьями Петра. Из их долгих бесед я и узнал о драматических перипетиях его жизни.
Перспективный молодой ученый, свежедипломированный кандидат наук, видный специалист в своей области, успех, большие перспективы и прочее. Государство всегда такое поощряет. И вот взамен пачки всевозможных бумаг и справок, которые он собрал собственноручно, за короткий срок и с неслыханной прозорливостью, выдали ему сертификат на покупку личного жилья в новостройке. Почему в новостройке? Потому что сумма сертификата равна средней по области стоимости жилья, а значит, и жилье на него можно купить только среднее по области: что-то между конурой в панельном доме и нищей хибарой в глухой деревне.
Наилучший вариант ему подсказал племянник коменданта общежития: вложиться в долевое строительство. Так Петр Мороз и поступил. Он с нетерпением ждал, когда уже запустит в новую квартиру интернет по свежим веяниям молодежной моды. Да только стройку бросили, а потом выяснилось, что была нарушена куча условий и строительство на этом месте вообще запрещено.
Начались бесконечные судебные тяжбы, а потом застройщик взял и пропал со всеми вложениями. И без того печальная ситуация усугубилась неумолимым движением бюрократической машины: так как Петр стал собственником жилья, из общежития его выселили, и жить бедняге стало негде, кроме как на работе с набегами к подружке. Давно подмечено, что хорошо работается тогда, когда дома находиться неприятно, а еще лучше – когда идти некуда. И вот Петр Мороз проникся еще большей любовью к работе и даже выбил грант на дальнейшие исследования. Но как говорится, любовь зла. Однажды ночью во время многосуточного эксперимента настолько приглянулись ему построенные машиной графики, что он отчетливо увидел в гистерезисе прекрасный цветок своих неосуществленных желаний. От переизбытка чувств он очнулся, уже стоя со спущенными штанами перед дымящимся измерительным прибором. Выяснилось, что высокоточная техника тяжело переносит попадание всякого рода жидкостей. Мороз понял, что после короткого замыкания «вернуть прибор к жизни» своими силами не удастся. Случилось это прискорбное событие в начале лета, когда сотрудники разъехались по отпускам, в том числе и начальник отдела закупок. Так что, когда он вернулся и объявил тендер на закупку нового прибора, было уже слишком поздно.
Осознав, в какой переделке он оказался, Мороз от горя и отчаяния не придумал ничего более оригинального, чем запить. Пил он долго и беспробудно и в конце концов оказался уволен за растрату государственного гранта. Но и тут бюрократическая машина, между зубцами которой он оказался, не умерила своих аппетитов. Пять лет, которые положено отработать после выдачи жилищного сертификата, еще не прошли, а значит, деньги нужно вернуть государству. Но как это сделать, если застройщик свалил, а жилье в брошенном недострое никто покупать не станет?
Только теперь, когда ход времени сделал очередную петлю, повторив историю, наконец я увидел то, что давно лежало на поверхности: и Мороз, и Густавсон попали на дно бутылки от безысходности. У нас нет второго шанса: стоит один раз поскользнуться, и твое падение окажется столь же стремительным и необратимым.