Глава 7 Попутный ветер

Я не видел красных парусов. Дул северо-восточный ветер, и Брэнд вышел из тени огромной скалы за нашим островом за добрую четверть часа до того, как я снял «Добрую надежду» с якоря. Она была довольно маленькой лодкой. Наверное, ты бы назвал ее яхтой. Ей можно было управлять в одиночку, но, по правде говоря, дела шли гораздо проще, если капитанов было двое. Пара коек постоянно напоминала мне о том, что эта лодка не была предназначена для одного моряка. Но я привык управлять ей самостоятельно. К тому времени, как я вышел из бухты и обогнул скалы на юге, Брэнд поднял все паруса и шел на полной скорости с попутным ветром. Расстояние между мной и моей собакой продолжало расти, пока я барахтался, пытаясь поймать ветер.

Барахтаться было уместным словом. Лодка словно пробиралась через болото. Я знал, что виной всему было волнение, но в тот момент море вокруг казалось липким. Оно будто вжималось в корпус лодки и замедляло нас. Наверное, Джип тоже чувствовал это. Он стоял на форпике и расстроенно лаял на волны, изредка оборачиваясь на меня, словно наша скорость зависела от моих действий.

Видимость была хорошей, и я должен был видеть Брэнда, но мне не удавалось. С учетом силы и направления ветра он должен был двигаться на юг, поэтому я постарался ускориться и убедился, что лодка выдержит площадь раскрытых парусов. Ощутив приток сильного ветра и услышав, как вода зашипела по обеим сторонам водореза, я схватил бинокль.

Джип, должно быть, увидел Брэнда раньше меня, потому что он перестал лаять и застыл на носу лодки. Его задние лапы била дрожь, которую папа называл терьерской и которую я всегда считал признаком сдерживаемого восторга. Примерно через минуту я увидел темные паруса, стремительно несущиеся к горизонту.

Что-то перевернулось и ухнуло у меня в желудке. Если бы я больше не увидел парусов, Брэнд и его поступок стали бы кошмаром, который преследовал бы меня до конца жизни. Зато, возможно, тогда моя жизнь была бы длиннее. Скорее всего, я бы решил, что исчезновение Брэнда было слишком внезапным, слишком невозможным, чтобы быть реальным. Возможно, я бы даже посчитал его появление чем-то сверхъестественным. Вот что я почувствовал в тот момент – облегчение оттого, что старательно возведенные стены моего мировоззрения выстояли. Возможно, в твоем загруженном мире с его развлечениями вроде интернета, футбольных матчей и других людей ты никогда не ощущал присутствие сверхъестественного. Но сейчас я один, и мне остается лишь писать мою историю и думать. Теперь я понимаю, как много времени проводил, погрузившись с головой в книги, заполняя пустоту своего мира и давая страницам отвлечь меня от темных теней вокруг. Я прилагал немало усилий, чтобы не верить в сверхъестественное. Наверное, это делала вся моя семья. Среди историй, которые мы читали вслух у камина, не было ни одной о призраках, и это было правильным решением. В каждом пустом доме, в который мы заходили, вполне могли обитать призраки, если бы мы позволили себе поверить в них. Исчезновение Брэнда стало бы событием, легко пробившим эти защитные стены.

Еще мне было страшно. Я боялся не столько самого Брэнда: я по-прежнему был настроен решительно. В первую очередь я боялся того, что мне предстояло сделать. У меня не было плана, была только цель – вернуть свою собаку. Я перевел взгляд на пистолет и лук, лежавшие в каюте. Я боялся не за себя. Я был достаточно юным и рассерженным, хотя это нельзя считать смелостью: юность, злость и смелость – не одно и то же. В тот момент я не боялся Брэнда, и это было еще одним признаком глупости. Я боялся самого себя. Того, как далеко я зайду.

На фотографии, которую я нашел, ты светишься от счастья и смеешься. Твои глаза горят, ты застыл в прыжке с широко раскинутыми руками и ногами, навсегда стал легче воздуха. Фотограф поймал тебя между травой и небом, рядом с сестрой и собакой, которые любят тебя. Вряд ли тебе было знакомо внезапное ощущение тяжелой ноши, которое я почувствовал, посмотрев на пистолет.


Морская погоня с попутным ветром – долгое дело, и у меня было немало времени на размышления, пока мили проносились мимо. В открытых водах, протянувшихся между моим домом, южными островами и материком, было холодно. В каюте лежала длинная куртка без рукавов, сделанная из трех сшитых овечьих шкур с вывернутой наружу шерстью. Я надел ее и затянул ремнем, чтобы она сидела плотнее. Запах овечьей шкуры напомнил мне дом. Как и шапка, которую я натянул на уши. Бар сшила ее из старого свитера, который мы нашли в закрытом пластиковом пакете в одном из домов на Эрискее прошлым летом. Пряже было больше века, и чтобы она не распадалась, Бар пришлось обметать ее столько раз, что стежков было не меньше, чем в самом свитере. Но в каждой нитке ощущалось ее присутствие, и теперь я не чувствовал себя таким одиноким. Я видел, как кропотливо Бар шила шапку целый месяц зимой, и тайно мечтал носить ее. Потом она неожиданно подарила ее мне, словно это было пустяком.

«Тебе нужна шапка», – беспечно сказала она. Вот и все. Но в тот момент и, по правде говоря, еще долгое время после, это значило для меня очень многое. Бар мало говорила, зато много делала. Ее поступки говорили за нее. Это согревало меня не меньше, чем сама шапка.

Мысли о Бар заставили меня вернуться в каюту и взять леску для ловли скумбрии. Кто знает, сколько продлится мое путешествие. Бар сказала бы, что в голоде нет никакого смысла.

Схватив леску, я почувствовал резкую боль: один из крючков глубоко вонзился в мой палец.

Оставалось лишь стиснуть зубы и достать свой «Лезерман». Он и мои собаки всегда были со мной. «Лезерман» был ценной находкой: маленький длинный прямоугольник из гладкой нержавеющей стали разворачивался в пару плоскогубцев и кусачек, ножи, лезвия пил, отвертку и другие полезные инструменты, спрятанные в рукоятке. Я нашел его в сгнившем бардачке автомобиля на Эрискее. Потрясающе полезная штука. Ругая себя за глупость, я протолкнул крючок сквозь палец до тех пор, пока его зазубрины не вышли из кожи, и обрезал их кусачками. Затем я смог вытащить крючок, не поранив себя еще больше.

Когда я наконец разобрался с крючком, впереди появились смутные очертания двух островов, и я бросил леску за борт. Мне приходилось следить краем глаза за красными парусами вдалеке, которые неожиданно стали камуфляжными на фоне приближающейся земли. Когда между островами, разделившими длинный массив земли пополам, показался разрыв, в ведре у моих ног лежало тринадцать выпотрошенных рыбин, и мои руки были в крови от работы.

На берегу острова находился старый маяк, и в тот момент я понял, что впервые заплыл так далеко на юг. Остров на другой стороне был еще одной Баррой, местом, куда не следовало соваться. Однажды мы добрались сюда, надеясь найти рабочие запчасти для двигателя в разрушенной череде ветряных мельниц на северном берегу острова. Но море внезапно потемнело от трупов тюленей. Их было около тридцати. Мы почувствовали их раньше, чем увидели, и сразу после этого папа развернул лодку обратно в сторону дома, сказав, что море здесь прокисло. Больше мы сюда не возвращались.

Когда это произошло, я был ребенком и с нетерпением ждал ту экспедицию. Я думал, что вернусь домой с необычными находками, возможно, найду что-нибудь в маленькой деревне в восточной части острова. Но вместо этого я вернулся домой с чем-то незнакомым – воспоминанием о страхе, который мелькнул на лице моего отца, прежде чем он догадался скрыть его от нас.

Теперь море не выглядело прокисшим, раздувшихся трупов тюленей не было. В воздухе пахло свежестью, и ветер набирал силу. Уже темнело, когда я принял роковое решение. В тот момент оно казалось ерундовым, лишь вопросом навигации, лучшим способом проплыть лежавшую впереди лагуну без захода на мель. Я впервые собирался пересечь южную границу своего мира.

Где-то в моей голове внутренний голос сказал, что я еще могу повернуть назад. Я посмотрел на Джипа и подумал о Джесс. Они оба были сильными, но Джип всегда был немного сдержанным, пусть и разрешал другим гладить его и спал у меня под боком зимними ночами. Джесс отдавалась другим полностью. Она виляла хвостом чуть-чуть быстрее, всегда бежала на шаг впереди Джипа, когда мы возвращались из экспедиций, и собаки встречали нас на пляже. Голос в моей голове предположил, что именно из-за доверчивости Брэнду удалось украсть ее. От мыслей о доброте Джесс у меня на глазах выступили слезы, поэтому я велел голосу замолчать и начал высматривать мелководье и рифы в приближающемся незнакомом переходе. Сосредоточившись на этом деле, я незаметно для себя миновал знакомые границы нашего мира.

В заливе между Коллом и Тайри все изменилось. Небо потемнело, и ветер, дувший в спину, сменил направление и стал опаснее. Словно почувствовав, что невидимая граница осталась позади, Джип свернулся клубком на скамье рядом со мной. Он не закрыл глаза, а просто положил голову на лапы, вздохнул и грустно уставился в стену напротив. Его взгляд немного удручал, но дружеское тепло, исходившее от его тела, приободрило меня.

«Добрая надежда» ровно плыла по мощным волнам регулярного Атлантического течения, но без защиты в виде барьерных островов движение лодки изменилось. Она замедлилась, и вода вокруг нас превратилась в тошнотворный ветряной круговорот. Бо2льшую часть дня видимость была хорошей, но теперь по другую сторону островов нас ждало несколько дождевых шквалов. Спустя пять минут мы оказались под проливным дождем, словно возникшим из разреженного воздуха. Он начался внезапно, и я едва успел накинуть дождевик поверх куртки. Джип спрыгнул со скамьи и, скользя по полу, ушел в каюту. Там он устроился на рыбной сетке так, чтобы видеть меня сквозь узкий люк.

По другую сторону от шквала видимость прояснилась, и я увидел, что красные паруса скрылись в более сильном дожде. Я снял капюшон дождевика, с которого сочилась вода, и уставился в темноту. Я знал, что лодка была там – на какое-то время я потерял ее из вида, но Брэнд вряд ли бы успел скрыться от меня. И все же отсутствие красных парусов встревожило меня.

Теперь, оглядываясь назад, я не мог поверить, как глупо вел себя из-за гнева. Кроме споров с семьей, которые были для нас такими же естественными, как вода для рыбы, я ни разу не сталкивался с человеком, который желал мне зла. Решение взять пистолет означало, что в глубине души я осознавал возможную опасность, но лук и стрелы всегда были со мной, как телефон в твоем перенаселенном мире. Подстрелить кролика быстрее, чем расставить ловушку, если тебя застал голод вдали от дома. Мы привыкли добывать пищу с помощью этого вида оружия.

Потеря красных парусов из виду встревожила меня, зато заставила выйти за пределы привычного мышления. Мне пришлось обдумать другие возможные пути предстоящего будущего. Хотя последним, что я помнил о Брэнде, была его приводящая в ярость улыбка, я заставил себя подумать, что он мог навредить мне. И все же я сомневался в этом. Если бы Брэнд был одним из монстров, о которых я прочитал так много историй, он бы легко убил нас ночью. Вместо этого он ограбил нас и удрал, пока мы спали. Значит, он был вором. Но не убийцей. Но вором, который мог проявить жестокость.

Как оказалось, пускаться в погоню без хорошего плана очень глупо. Почти так же глупо, как считать себя достаточно умным. Будь я умнее, я бы вернулся домой или подошел к лодке Брэнда как можно ближе, чтобы поговорить. А потом пристрелил его. Я не собирался сдаваться. Но я не считал себя убийцей.

Я по-прежнему не сдаюсь. И никого не убил.

Мой хитроумный план заключался в том, чтобы отплатить Брэнду его же монетой. Я сомневался, что смогу убедить его вернуть украденное. Если дело дойдет до жестокости, он легко одолеет меня. Поэтому я собирался украсть у вора. Это требовало хитрости и ума. Я считал себя хитрым. И надеялся, что моего ума будет достаточно. В идеале Брэнд не должен был заметить меня. Это не так-то просто в открытом море. Но, оглянувшись, я понял, что мы оказались между внутренних островов. Солнце садилось впереди меня и должно было светить Брэнду в глаза. Самое главное – темные очертания Колла и Тайри остались позади, пока солнце садилось за низкими скалами. Меня будет сложно увидеть. Я помнил последний кусочек убывающей луны над знакомыми скалами над своим домом вчера и знал, что предстоящая ночь будет безлунной и темной.

Я мог разглядеть длинные холмы следующего острова и самый крупный остров во всей череде, простирающийся вдаль по другую сторону от шквала, в котором скрывалась лодка Брэнда. Увидев оба края острова, я был уверен, что увижу, куда он направился – налево или направо, и это заставило меня сделать то, что в тот момент казалось мне наиболее логичным.

Я опустил паруса и сбросил плавучий якорь. Теперь, когда конус наполнился водой и леска позади меня натянулась, лодка уверенно держалась на волнах и ветру. Я надеялся отдохнуть, скрываясь благодаря закатному солнцу и земле за кормой. Брэнд решит, что я его потерял или побоялся плыть между двух островов.

Мой хитроумный план основывался на том, что нельзя продолжать путь ночью, особенно там, где мы оказались. Брэнд был лжецом и вором, но я знал, что он не глупец. Внутренние воды изобиловали скалами и рифами, и затонуть в них было проще простого.

«Добрая надежда» мягко покачивалась на волнах, и хотя пустая мачта возвышалась в воздухе, я обнаружил, что сижу на корточках на сходном люке, словно это поможет мне притаиться. Почуяв что-то неладное, Джип выбрался из сетей, на которых спал, и подбежал ко мне.

Я плотно прижался бедром к рулю, почувствовав, как лодку толкает ветер и волны. Когда солнце село, и мир в один миг стал холоднее, шквал ушел вправо, и видимость стала достаточно ясной, чтобы я мог увидеть, что лодка Брэнда обходила мыс, который я не увидел на фоне массива лежавшего впереди острова. Я решил, что он собирался заночевать в укрытой бухте, возможно, даже пытался спрятаться от меня. Я встал. Джип заскулил. Я положил руку ему на голову и попросил вести себя тише. Звук легко распространяется по воде.

Меня охватило волнение. Конечно, все происходящее было случайным совпадением, но в силу своего ума и высокомерия я решил, что Брэнд попал в мою ловушку. Наверное, ты знаешь, что такое высокомерие. Когда я впервые столкнулся с этим словом в книге, мне пришлось искать его в словаре. На всякий случай скажу: быть высокомерным – значит иметь такую большую самооценку, что упускаешь из виду грядущие проблемы.

Я был так рад, что когда красные паруса скрылись, я поднял свои, забыв о плавучем якоре, и едва не упал за борт, когда порыв вечернего ветра, всегда наступающий после заката, ударил по парусам и застал меня врасплох. Лодка накренилась, часть рангоута покачнулась и ударила меня по голове так сильно, что я решил, что мой череп раскололся пополам.

Я выругался. Джип залаял. С трудом поднявшись на ноги, я начал приводить лодку в порядок. Спустя три минуты Джип успокоился, плавучий якорь был поднят, и мы направились к маленькому острову впереди.

Я успел добрался до острова, пока не стало слишком темно и опасно, но, по правде говоря, это было не идеальное место для спуска якоря. Мы находились на ветреной стороне земли, повсюду были утесы. Голодные рифы ждали подходящего момента, чтобы зацепить лодку и пробить дно. В итоге я решил бросить два якоря, чтобы удержать лодку чуть дальше от земли, чем я бы сделал при лучшем освещении. Я решил отвязать каяк и отправиться на нем. Джип останется на лодке один, и ему это не понравится, но я знал, что своим лаем он мог выдать меня.

Я решил, что справлюсь в одиночку.

Итак. Хитрость. Высокомерие. И небрежный план.

Что могло пойти не так?

Загрузка...