Позже я нашел на старых картах название бухты, в которой встал на якорь, но с воды она казалась слишком незначительной, чтобы вообще давать ей имя. Джип укоризненно рычал за дверью каюты, пока я перекидывал каяк за корму в темную воду и аккуратно садился в него. Я решил не брать пистолет, потому что не был уверен в нем. Найденное нами оружие было сделано много лет назад, и примерно половина давала осечку. Я решил, что если наведу на кого-то прицел, то этот человек поймет меня неправильно и воспользуется оружием, которое вполне может сработать.
Жестокость меня не интересовала. Худшие истории из всех прочитанных мной заканчивались жестокостью. В детстве у меня была стопка старых журналов про супергероев. Я любил их за яркость и красочность. Некоторые рисунки были такими живыми, что мне казалось, что герои вот-вот спрыгнут со страниц в мой мир. Они носили очень тесную одежду, и как бы ни старались скрыть авторы, как бы герои ни беспокоились о том, что делать, все истории заканчивались масштабной битвой. Папа говорил, что эти журналы написаны для маленьких мальчиков. Когда-то я очень любил их. А потом разлюбил, потому что эти истории всегда заканчивались сражением. Как будто проблему можно решить только с помощью кулаков. Возможно, твой мир любил драки так сильно, что решил готовить детей к этому с помощью таких историй. Или наоборот: твой мир любил драки, потому что в вашем детстве не было других историй. Я не хотел, чтобы моя история заканчивалась схваткой. Я просто хотел вернуть свою собаку.
Я не чувствовал себя героем, когда оттолкнулся от плоской кормы «Доброй надежды» и начал грести в сторону скал у берега. Во рту пересохло, а сердце билось так громко, что почти заглушало шум ветра в моем левом ухе, пока я плыл. Мой лук, который обычно висел за плечами и на который я никогда не обращал внимания, теперь врезался в спину с каждым взмахом весла, словно кто-то толкал меня острым локтем, пытаясь напомнить о чем-то важном.
Я хорошо вижу в темноте – лучше, чем Бар или Фёрг, – но свет быстро угасал. Я видел крупные рифы, но, осторожно обогнув низкий мыс, поцарапал каяк о камень, притаившийся прямо на поверхности воды. К счастью, волны достаточно обточили его, сгладив каменные зазубрины, которые могли пробить дно каяка и завершить мой план, прежде чем я приступлю к его выполнению. Я несколько раз взмахнул веслом, выпрямился и позволил волнам вынести каяк в канал. Мне не хотелось, чтобы всплески воды привлекли внимание Брэнда, если он высматривал меня из маленькой бухты, в которую я бесшумно плыл.
Но никакой бухты впереди не оказалось, как и Брэнда. Я увидел узкий водный канал, отделявший маленький остров от большого массива суши по правую сторону. Лодка Брэнда исчезла. Я испугался: вдруг он обманул меня, проплыв по каналу и затем развернувшись на другой стороне маленького острова? В ту секунду паники я четко представил, как он поднимается на «Добрую надежду» и забирает Джипа, смеясь надо мной. Мои руки машинально начали грести в обратную сторону, но через секунду я приказал себе остановиться, потому что мои глаза кое-что заметили.
Если бы Брэнд не сошел на берег, я бы ни за что не увидел его лодку в темноте. На острове было здание, и я заметил странную вспышку света в одном из окон. Свет казался странным из-за окна, большого и старого. Ему была не одна сотня лет. Оно напоминало окна старинных замков, которые я видел на картинках в книгах, из-за своей высокой аркообразной формы, выделяющейся в ночи, каменных стен и балочной крыши, которую я увидел в мгновенье, когда Брэнд осветил ее фонарем. Конечно, это был не замок, а церковь. Даже аббатство. Но в тот момент оно было больше чем просто зданием. Оно было огромной возможностью. Потому что то мгновенье света, словно острые ножницы, вырезало в темноте силуэт мачты лодки Брэнда, стоявшей на отмели. Брэнд остановился за каменной насыпью и пришвартовал лодку так близко, что я легко проплыл мимо и не заметил ее в темноте.
Теперь у меня появилась надежда. Я видел, что Брэнд сошел на берег, и мне оставалось лишь подплыть к его лодке, привязать трос к поручням и быстро подняться на борт, чтобы забрать Джесс из каюты, в которой она наверняка была заперта. Затем я вернусь на «Добрую надежду», и Брэнд не узнает, что произошло.
Я действовал быстро, ни о чем не думая. Каяк легко двигался по воде. На самом деле он был частичкой меня, и мне не приходилось задумываться, как направить его в ту или другую сторону. Точно так же ты не задумывался, как плавать или бегать.
Я проскользнул за лодкой Брэнда и притаился, балансируя на волнах и прижимая руки к корпусу. Был слышен лишь шум волн и свист ветра в оснастке. Я прижал ухо к корпусу, но ничего не услышал.
Я осторожно прошелся по каяку, поочередно прикладывая руки к лодке. Мне не хотелось, чтобы каяк с шумом ударился о корпус. Затем я привязал каяк к лодке, сделав узел, который можно развязать одним быстрым движением.
Оказавшись на лодке Брэнда, я испытал странное чувство. Это казалось чем-то неправильным. Я был незваным гостем. Хотя он ограбил мою семью, лодка была его домом. Я постарался отмахнуться от этого чувства, миновал кокпит в сторону сходного трапа и прижал ухо к закрытому люку. Никаких звуков. Ни человеческих, ни – на что я надеялся – собачьих. Я боялся, что Джесс почувствует мой запах и начнет скулить или даже лаять. Я приподнялся и через каюту окинул взглядом остров, чтобы проверить, не идет ли Брэнд обратно. Но свет в окне церкви по-прежнему горел, а значит, он был там.
Я тихонько свистнул. Никто не ответил. И неудивительно, потому что когда я приоткрыл люк и заглянул в каюту, там не было ни собаки, ни Брэнда, зато было много других вещей. Комната была завалена разным хламом – коробками, бутылками, запчастями и мешками, в которых судя по запаху и размеру была наша сушеная рыба. С потолка тоже свисали мешки. Единственным пустым местом был штурманский стол. Мне бы не хотелось застрять в этой каюте во время шторма. Я пригнулся и прошел в каюту капитана, в которую вела маленькая дверь. Если бы мне понадобилось на время спрятать украденную собаку на время, я бы запер ее именно там: за этой тонкой деревянной дверью, отделанной металлической решеткой.
Я снова свистнул, но шума и звуков движений не последовало. Должно быть, Брэнд взял Джесс с собой. Я нашарил замок с ключом, но он не был закрыт, и когда я снял его, дверь распахнулась в темноту. Там стоял ужасный запах. Я ничего не видел, но что-то в том смраде заставило меня развернуться и выйти. Я повесил замок обратно и направился к выходу, ощущая мягкое покачивание волн под лодкой. Мой простой план провалился. Я не знал, что делать дальше. Я почти ничего не видел в этой незнакомой захламленной каюте в безлунную ночь. Наверное, пахло украденной рыбой, но я чувствовал себя, как тот мужчина в животе кита. Ты читал эту историю? Не библейскую, лучше. Тот человек делал игрушки, и его сын отличался от других детей. Он был деревянной куклой. Пиноккио. Так звали этого мальчика, а не того старика в желудке кита. Пиноккио любил лгать, и каждый раз, когда он говорил неправду, его нос становился длиннее. Но он не был плохим или злым, этот мальчик-не-совсем-мальчик. Просто недостаточно взрослым, чтобы вести себя как человек. В детстве мне нравилась эта история. Бар говорила, что она подходила мне, особенно когда Джой не стало и мы пытались привыкнуть к новой реальности.
В общем, что-то в той рыбной вони и темноте вызвало у меня приступ клаустрофобии, о которой говорил Брэнд, и мне пришлось сосредоточиться на своем дыхании, чтобы успокоиться. Этому меня научила Бар. Однажды она объяснила мне разницу между страхом и паникой. В страхе нет ничего плохого. Это вполне полезная штука в определенных обстоятельствах, когда нужно среагировать на опасность. Но паника абсолютно бесполезна. Она лишь заставит тебя метаться, и скорее всего ты врежешься в то, от чего пытался сбежать.
Я не мог ничего разглядеть в каюте и побрел на ощупь в сторону кокпита. Случайно поцарапал лодыжку обо что-то острое. Затем споткнулся, упал на стол с картой и ударился головой о свисавший с потолка мешок. Карта была прикреплена к столу магнитами, и когда я упал на нее, она сдвинулась и слегка порвалась. Я прижался спиной к стене каюты, выставил руку вперед и почувствовал острую, как укус пчелы, боль. Оказалось, я укололся о штуку, с помощью которой рисуют круги на бумаге. Я выругался и начал сосать палец.
У меня было время на размышления. Бумага, сдвинувшаяся под моими руками, подкинула мне идею. Карта была важна для Брэнда. Благодаря ей он мог путешествовать. Значит, я собирался взять ее. Я сложил ее, убрал в карман куртки и вернулся в кокпит. Возможно, мне стоило воспользоваться ножом, который висел у меня на ремне, и обрезать всю оснастку, даже паруса. Но я не привык ломать. Слишком долгую часть нашей жизни мы строили, исправляли и пытались починить сломанные вещи, чтобы сделать их снова пригодными. Хорошая рабочая лодка, пусть даже лодка плохого человека, по-прежнему была вещью, которую мне не хотелось портить. Это называется совестью. Но были другие способы замедлить Брэнда.
Я снова вернулся в каюту и осторожно пробрался к двери в каюту капитана, сняв замок. Не спуская глаз с окна аббатства, в котором по-прежнему горел свет, я подобрался к якорной цепи и поднял ее на достаточную высоту, чтобы прикрепить к рым-болтам на палубе и запереть на замок. Если Брэнд погонится за мной и попытается выйти в море, у него будет много проблем с якорем, который не захочет подниматься. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Хоть я не повредил лодку, я позволил себя маленькое удовольствие и выбросил ключ в темную воду.
Возможно, мне следовало получше изучить логово Брэнда. Найти вещи, которые можно обменять на Джесс, если дело дойдет до этого. Но я чувствовал себя грязным в его лодке. Это странное слово, я знаю. Оно кажется бессмысленным, но именно так я себя чувствовал. Не потому что зашел на чужую территорию. Из-за самой лодки. Запах, стоящий в каюте капитана, чувствуешь не только носом. Он скрывал какую-то историю, и хоть я ее не знал, я чувствовал, что эта история была печальной и плохой. Как я уже говорил, я не верю в призраков и подобные выдумки. Но я верю в атмосферу. Атмосфера на этой лодке – в ту ночь, в абсолютной тьме и тишине, без дружелюбной луны на небе – казалась более живой, чем должна была. Казалось, что-то наблюдает за мной и ждет, пока я допущу ошибку. Всего лишь атмосфера, простое чувство – но оно видело в темноте лучше, чем я.
Я сошел с лодки, прежде чем ощутил пронизывающий до костей холод, хотя ночь была мягкой для этого времени года. Стопорный узел не развязался одним движением, как я планировал, и мне потребовалось больше времени на освобождение каяка. Наконец я отвязал его и с облегчением, наполнившим силой мои руки, начал грести к берегу, мокрому и скользкому из-за предательских водорослей, налипших на камни. Твердая почва стала большим облегчением, хотя теперь мне предстояло подкрасться к Брэнду в темноте, без четкого плана нашей встречи или – еще лучше – незаметной кражи Джесс.
Я затащил каяк в траву над границей прилива. Оглядевшись по сторонам, я не нашел шлюпку Брэнда, но в темноте было так много холмов и бугров, что я потратил бы кучу времени на поиски. Так что я отбросил мысль о том, чтобы избавиться от шлюпки, как несостоятельную и направился к церкви.
Мягкая трава под ногами позволяла идти бесшумно. Но даже если бы я вел себя менее скрытно, я все равно бы услышал шум, заставивший меня замереть.
Я знал, что это музыка, но она отличалась от песен, которые мы пели вокруг костра, и от свиста дудки, которую Бар нашла упакованной с учебником в магазине при музее на Уисте. Она отличалась от музыки, которую Фёрг играл на трофейных гитарах.
Она была похожа на плач ангелов.
Я знал, что ангелов, как и призраков, не существовало, но если бы они жили и оплакивали что-то серьезное, например, разрушение мира, это бы звучало именно так. Потому что ангелы чисты. Эти звуки, эта музыка отличалась от всего, что я когда-то слышал, но в первую очередь она была чиста. Резкий и высокий звук рос и покачивался над миром, яркие ноты, забравшись так высоко, танцевали друг с другом и рассыпались с такой отчаянной и неизбежной грустью, что я почувствовал огромную дыру в своей груди, пустоту и комок, который я не мог сглотнуть, как бы ни старался. У меня на глазах выступили слезы, и пока я пытался их сморгнуть, я вспомнил Джой. Я чувствовал такую же тяжесть и пустоту в груди после того, как ее не стало. Чистая ужасная скорбь, эхом разносившаяся в каменной церкви, не просто вернула сестру ко мне. Я почувствовал себя предателем, потому что позволил времени приглушить боль от ее потери. Забыть – то же самое, что и предать, пусть это происходит с любым горем. Наверное, время сглаживает боль и перемалывает прошлое в своих жерновах.
Из-за невысокого роста я не мог заглянуть в высокое окно и увидеть, кто играл эту прекрасную музыку, поэтому я подошел к приоткрытой двери, из которой на траву пробивалась полоска света. Я прижался спиной к старой каменной стене и заглянул внутрь.
Конечно, играл Брэнд. В его ногах стоял фонарь, а в центре огромного зала горел небольшой костер. Я никогда не видел таких высоких потолков. Потолок был громадным и продолжал исчезать в отблесках и тенях костра.
Брэнд был одет в куртку моего отца и прижимал скрипку подбородком с яркой бородой огненного цвета. Он сидел вполоборота от меня и медленно водил по струнам длинным смычком. Его глаза были закрыты, сам он покачивался из стороны в сторону. Длинные волосы дрожали за спиной, а голова словно двигалась в отдельном танце. Музыка напоминала сон, в котором он потерялся.
Так как глаза Брэнда были закрыты, я засмотрелся на него. Музыка была такой прекрасной и неожиданной, чем-то, что я никогда не слышал раньше, и на мгновенье я забыл о Джесс.
Раствориться в музыке. Так люди называли это в прошлом. На Эрискее был дом со шкафом, заполненным не книгами, а яркими бумажными конвертами с большими пластиковыми дисками внутри. Папа говорил, что на них записывали музыку. Проигрыватель стоял на столе у разбитого окна на ветреной стороне дома. Он треснул, и механизм полностью проржавел, поэтому нам так и не удалось послушать музыку. Тот день я провел, доставая пластинки и разглядывая обложки. Одна называлась «Растворившиеся в музыке», и я запомнил ее, потому что на обложке было нарисовано четыре человека, которые были похожи на меня или, по крайней мере, мне так показалось. То есть они не были в точности похожи на меня, но у них была кожа такого же цвета, как у нас. Не бледного и холодного оттенка, как у Брэнда, чья кожа и глаза цвета моря не сочетались с огненным цветом волос.
Как оказалось, растворяться в музыке – даже этих чудесных звуках скрипки – было огромной ошибкой. Если бы я не потерял бдительность, то услышал бы, как ко мне крадется собака. Через секунду она залаяла, прыгнула мне на спину и сбила с ног. Я ударился головой о дверь церкви и погрузился в темноту, успев лишь застонать от удивления.