Когда я открыл глаза, мир был перевернут и наполнен болью. Что-то прижимало мое бедро и колено к каменному полу. Именно эта боль заставила меня очнуться. Теперь я смотрел на огонь костра, прижавшись щекой к камню. В голове пульсировало: удар пришелся на то же место, в которое незадолго до этого попал рангоут. Казалось, мой череп раскололся на части.
Я попытался дотронуться до головы и проверить, нет ли крови, но обнаружил, что мои руки связаны за спиной и я не могу пошевелить ими. Я запаниковал и начал барахтаться на полу, пытаясь встать. В тот момент Брэнд – а это он давил на меня – закончил связывать мои руки и встал.
Облегчение в колене и бедре было приятным, но я не мог сказать то же самое о взгляде Брэнда, холодном, яростном и таком же опасном, как нож, который он взял с одного из стульев, стоявших рядом с костром. Я знал, что нож был острым как бритва, потому что нож был моим и я всегда затачивал его перед тем, как взять с собой.
«Где они?» – спросил Брэнд.
«Кто?» – спросил я, не успев обдумать его вопрос.
«Остальные, – сказал он. – Твой отец. Брат. Все остальные. Ты не мог приплыть один».
Костер потрескивал. Кровь гудела у меня в ушах. Я чувствовал, что моя голова вот-вот расколется на кусочки.
«Снаружи», – ответил я, наконец успев обдумать ответ.
Брэнд посмотрел на меня.
«Ты украл мою собаку», – заявил я.
«Сколько их? – спросил он. – Не лги мне. И не смей кричать, а не то я отрежу тебе язык».
С учетом возможного исхода ни один из вариантов не показался мне благополучным. Я промолчал.
«Сколько их?» – повторил Брэнд.
«Ты не должен был красть мою собаку», – сказал я.
Брэнд снова посмотрел на меня, вскинув голову, и я понял, что он прислушивается к звукам на берегу.
В тот момент в моей голове прояснилось достаточно, чтобы я вспомнил, что произошло по ту сторону черноты, из которой я только что очнулся. Я попытался представить существо, которое могло напасть на меня, пока я слушал печальную музыку Брэнда в ночном воздухе. Брэнд, стоявший напротив меня, полностью отличался от того сдержанного музыканта, растворившегося в своем творении. Он напрягся и превратился в комок нервов. Он слушал не только ушами.
Неожиданно Брэнд положил два пальца в рот и свистнул. Громко. Пронзительно. Дважды.
В ответ из темноты за дверями послышался шум. Лай. Но не лай Джесс или Джипа. Терьеры лают по-другому, не так резко и хрипло одновременно. Этот лай был глубоким, грохочущим и рычащим. Такие звуки мог издавать только кто-то большой.
Достаточно большой, чтобы прыгнуть на человека и сбить его с ног.
Брэнд посмотрел на меня.
«Лежи здесь, – велел он. – Не шевелись. И не кричи. Хорошо? Возможно, я не отрежу тебе язык».
С этими словами он на полусогнутых ногах выбежал из церкви, оставив меня смотреть на тени от огня, танцующие на высоком куполообразном потолке.
Лжец, подумал я. Вор и лжец.
Его собака не погибла. Но где же тогда Джесс?
Что-то не складывалось. Брэнд украл ее. Но Джесс не было на лодке. Ее не было в церкви. Она бы залаяла, учуяв мой запах. Я подумал, не случилось ли с ней что-нибудь ужасное. Вдруг она прыгнула за борт и утонула? Вдруг я так пристально следил за далекими красными парусами весь день, что не заметил голову маленькой преданной собаки в воде, когда проплывал мимо? Вдруг она радостно лаяла, когда я подплыл ближе, а затем наблюдала, как «Добрая надежда» уходит вдаль? Вдруг она осталась в воде и окоченела от холода?
Эти мысли не выходили у меня из головы. С каждой секундой образы становились все ужаснее и подробнее. Чем больше я старался не думать о последних минутах Джесс, тем лучше я их представлял. Я легко мог пропустить собачий лай в шуме волн. Джип мог упустить ее запах. Теперь моя уверенность росла. Мы ее предали. Я ее предал.
Это ранило меня так же, как смерть Джой много лет назад. Даже больше, ведь сестра погибла не по моей вине. Когда Брэнд вернулся спустя час или около того, я успел убедить себя, что Джесс больше нет и что она умерла самой ужасной смертью из всех возможных.
Теперь Брэнд казался выше. Медленнее, спокойнее. Он больше не сгибался. За ним брела большая собака с густой черно-серой шерстью, белой мордой и самыми несобачьими глазами, которые я когда-либо видел. Как и глаза Брэнда, они были голубыми, но в них не было теплой искорки. Они всегда оставались холодными и всегда смотрели на тебя. Собаки не любят, когда им смотрят в глаза. Сага была другой. Она бы обыграла в гляделки даже камень.
«Умница, Сага, – сказал Брэнд. – Сидеть».
Собака села и уставилась на меня. Брэнд развел костер из стульев. В церкви их было предостаточно. Целые ряды замерли в ожидании верующих, которые больше никогда не вернутся. Брэнд сломал ближайший стул и бросил обломки в костер, который погас в его отсутствие. У стены стоял шкаф с одинаковыми книгами в красных обложках. Он вырвал страницы из одной и скормил их огню, а с помощью пустого переплета вернул костер к жизни. Затем Брэнд сломал еще один стул и тоже бросил его в разгоревшееся пламя.
Он пододвинул другой стул ближе к огню, сел и уставился на меня.
«Ты пришел один, – заявил он. – Я не ожидал этого».
Я промолчал.
«Мне не нужно подтверждение от тебя, – продолжил он, кивнул в сторону собаки. – Мы с Сагой обошли остров, он небольшой. Она бы почувствовала посторонних».
Я не знаю, связывали ли тебе когда-нибудь руки. Это ужасное чувство, особенно если руки связаны у тебя за спиной. Ты словно теряешь их и становишься уязвимым. Тебе сложно дышать. Брэнд смотрел на меня, и мне снова показалось, что он читает мои мысли. Он улыбнулся. Дружелюбно.
«Можешь говорить», – сказал он.
Брэнд забрал у меня нож и воткнул его в сиденье стула, стоявшего неподалеку. Я видел в лезвии отражение пламени костра.
«Я не отрежу тебе язык, – продолжил он. – Это было бы ужасно. Я сказал это, чтобы привлечь твое внимание. Чтобы ты молчал».
Я так и сделал. Как я уже сказал, связанные руки делают тебя беспомощным, и единственной вещью, которую я контролировал, были мои слова, поэтому я отвернулся и стиснул зубы, чтобы мысли не вырвались на свободу.
«Я просто угрожал тебе, – заявил Брэнд. – Не обижайся. Когда ты лжешь, всегда лучше добавить крупинку правды, чтобы она запомнилась, верно? Угроза – это когда ты добавляешь маленький образ, что-то конкретное, чтобы слова запомнились. Ты добавляешь маленькую картинку, твой собеседник получает пищу для воображения, и ее обдумывание позволяет переварить угрозу. Он еще ничего не понял, а угроза уже слилась с ним, и он верит в нее гораздо больше, чем во все остальное. Понимаешь?»
Нет, я не понимал. Но я задумался, у кого в опустевшем мире Брэнд мог научиться этому. Или кто с ним так поступил. Возможно, он вычитал это в какой-нибудь книге.
Наверное, мое молчание нервировало его.
«Скажи хоть что-нибудь, – продолжил Брэнд. – Они придут на подмогу?»
Сага гавкнула на меня, и удивление от громкого звука и ее зубов, щелкнувших рядом с моим лицом, заставило меня бездумно выпалить слова.
«Где Джесс?» – спросил я.
«Кто?» – переспросил Брэнд.
«Моя собака, – ответил я. – Собака, которую ты украл».
«Джесс», – повторил Брэнд. Он откинулся на спинку стула и с легкой улыбкой почесал Сагу за ушами, награждая ее за то, что она вынудила меня говорить.
«Я не знал ее прежнего имени, – сказал он. – Я собирался назвать ее Фреей».
«Что ты сделал с ней?» – спросил я.
«Ей не хватает дисциплины, – заявил Брэнд. – Она укусила Сагу».
Умница, Джесс, подумал я.
«Я запер ее в сарае, – сказал Брэнд, посмотрев в темноту. – Там мало места, жесткая земля, нет еды. Надеюсь, утром она будет вести себя лучше, а не то останется голодной».
Это стало огромным облегчением. Оно накрыло меня, словно горячая вода, смывая все мысли о ее одинокой смерти в море.
Когда-то это место было святым, сказал Брэнд, оглядевшись. Этот стол был алтарем. Сюда люди приносили свои жертвы и всякое такое. Рядом с сараем есть металлический щит с текстами. Они все объясняют. Если ты умеешь читать. Не только церковь. Весь остров.
Мне не хотелось его слушать. Особенно теперь, когда он говорил так легко и дружелюбно, словно никогда не угрожал отрезать мне язык.
«Просто верни мою собаку», – сказал я.
«Мояона», – буркнул Брэнд.
«Нет, – возразил я. – Ты украл ее».
Он посмотрел на меня странно. А потом ухмыльнулся, запрокинул голову и издал короткий смешок.
«Нет, – сказал он. – Это название острова».
Он ухмыльнулся еще шире и произнес по слогам:
«АЙ-О-НА. Айона, а не «мояона».
Потом его глаза вновь стали холодными и серьезными.
«Хотя, конечно, она моя. Ты просто должен привыкнуть к этому», – сказал он.
«Я хочу вернуть свою собаку, – произнес я. – Ты украл ее».
«Ты все время повторяешь слово “украл”», – ответил Брэнд.
«Да, – сказал я. – Ты вор».
Теперь, когда я описываю произошедшее в том далеком месте у костра, мне кажется, что я вел себя храбро. Это не так. Я был зол, напуган и чувствовал себя очень уязвимым со связанными руками. Я мог защищаться лишь словами.
«Значит, вор, – повторил Брэнд таким голосом, словно никогда не слышал этого слова раньше. – Вор звучит плохо».
«Мне все равно, – ответил я. – Верни мне мою собаку. И рыбу. И куртку моего отца».
Брэнд с улыбкой посмотрел на желтый дождевик.
«Хорошая куртка, – сказал он. – Но она моя. Я получил ее в обмен. Собака была твоей, но стала моей».
«Это не так», – возразил я.
«Откуда тебе знать? – спросил Брэнд. – Ты ведь все время спал».
Его взгляд был спокойным. Открытым, ровным. В нем не было обвинения. Только немного разочарования.
«Эх, Гриз, – сказал он. – Я думал, мы друзья. Твой отец понимает природу предложения. В торговле нет места симпатии. Он действительно хотел ту запчасть для ветряного генератора. Пока ты спал, мы обо всем договорились».
На мгновенье теплая улыбка и мягкие слова заставили меня усомниться. Вдруг я ушел, и никто не успел сказать мне, что я неправ? Вдруг я не заметил преобразователь, лежавший на берегу? Вдруг всем было слишком плохо, чтобы рассказать мне правду?
«Лжец, – заявил я. – Вор и лжец».
«Эх, Гриз, – повторил Брэнд. – Ты понимаешь, что такие слова могут отравить дружбу?»
«Я знаю, что ты лжешь, потому что, если бы вы договорились, ты бы не сбежал в страхе и не спрашивал бы теперь, придет ли моя семья на подмогу, – ответил я. – Честный человек так бы не поступил».
На этот раз Брэнд не улыбнулся.
«Что ж, – сказал он. – Хорошо. Никому не нравится, когда о нем плохо думают».
«Они идут, – добавил я. – Совсем близко. Лучше тебе отпустить меня».
Брэнд покачал головой.
«Теперь здесь два лжеца, – сказал он. – А ведь мы в церкви. Теперь яда в два раза больше, ты так не думаешь?»
Я не ответил. Слова, бурлившие в моей голове, казались слишком бессмысленными, чтобы произносить их вслух. Брэнд выпрямился и подтолкнул ножку стула поглубже в костер.
«Ты ведь знаешь, что люди отравили собак, – сказал он. – В самом конце. Дали им что-то жестокое и опасное. Вот почему их больше нет. Вот почему они стали редкостью».
Я молчал. Брэнд не любил тишину. Если у него и была слабость – а я по-прежнему не знаю, можно ли считать это слабостью, – так это то, что ему не нравилось молчание собеседника. Он любил поговорить. Ему нравилось быть в центре внимания. Возможно, потому что он слишком много времени провел в одиночестве. Я жил с четырьмя – когда-то пятью – людьми. Они всегда могли выслушать меня. Если мне хотелось услышать собственный голос, я мог выслушать папу, Фёрга или Бар. Они говорили точь-в-точь, как я.
«Старые ублюдки боялись, что собаки объединятся в дикие стаи, – продолжил Брэнд. – Поэтому они отравили их».
Я хотел спросить, откуда ему знать. Но эта история вполне могла оказаться рассказом кого-то, кто жил задолго до моего появления на свет. Рассказом путника. Сплетней. Ложью. Выдумкой. Я промолчал.
«Яд оказался более опасным для самок, чем для самцов, – сказал Брэнд. – Как я понимаю, выжившие самки давали потомство, в которых было меньше самок. Меньше самок – меньше собак в целом. Самцы не дают потомство. Стая самцов, которые не могут размножаться? Что ж, Гриз, скоро ты поймешь, какими жестокими они могут стать. Ты достаточно высокий, и твое тело уже должно бы объяснить тебе, о чем я говорю. Но пока что я не вижу бороды на твоем подбородке, и, возможно, ты еще не знаешь, каково это – хотеть, но не получать. Однажды ты поймешь. Мужчины без возможности размножаться – самые жестокие существа в мире».
Мне не понравился его взгляд, но он быстро изменился, словно Брэнд сам удивился этому и задвинул свои чувства как можно глубже.
«В любом случае, – продолжил он, почесывая Сагу за ушами. – Пусть собак осталось мало, они стали опаснее. В попытке решить проблему люди словно выпарили ее, сделали гуще и темнее. Как костный бульон».
Я никогда не слышал этой фразы раньше, но понял, что она означает. У нас всегда была кастрюля, и мысль о ней обрушилась на меня. Я словно ощутил запах, и он на мгновенье вернул меня туда, где я был в безопасности и счастлив. Место, противоположное тому, где я находился сейчас: в страшной опасности и упавший духом.
Возможно, отравление собак не было выдумкой. Возможно, это действительно произошло. А может, и нет. Лишить бедное существо возможности иметь потомство до ужаса напоминало то, что произошло с человечеством. Если бы я хотел поговорить с Брэндом, я бы сказал, что Гелдинг был более вероятной причиной исчезновения собак. Вряд ли у пожилых умирающих людей – беби-бастеров – было время или желание травить собак назло.
Тогда я еще не знал, какой жестокой была жизнь некоторых беби-бастеров. Я лишь думал – кому придет в голову травить животных? Это казалось бессмыслицей. Но я вырос на острове. Я еще не знал, на что способна разъяренная стая голодных собак или волков.
Брэнд дотянулся до рюкзака и вытащил спальный мешок.
«Я ложусь спать, – заявил он. – Ты тоже спи. Сон на камнях у огня не повредит тебе. А если замерзнешь, то вини только себя. Ложись у костра и не пытайся сбежать. Вряд ли у меня рука поднимется отрезать кому-то язык, зато Сага перегрызет твою глотку за секунду. Сага может. Это правда».
С этими словами Брэнд лег и закрыл глаза. Собака легла между нами, не спуская с меня глаз.
Я знал, что не смогу заснуть, поэтому сосредоточился на своем дыхании.
Спустя час мое тело затекло так, как никогда в жизни. Руки онемели.
Мне хотелось разбудить Брэнда и сказать ему об этом, но в ту минуту когда я решил, что никогда больше не засну, я погрузился в сон.