Скачки проходили в большом открытом манеже около утеса Скарстайн – Мадаленна бывала здесь и раньше, иногда они с мамой ходили сюда загорать, и это место для нее было одним из самых любимых в окрестностях Портсмута. Но если раньше гладкая равнина не использовалась никак и никем, и из обитателей здесь были только редкие лисицы и ежи, то сегодня это место преобразилось, да так, что она не сразу его узнала. Огромный белый шатер раскинулся на земле, и искусственный песок примял зеленую траву; сотни лошадей ржали и били копытами оземь, отчего над всеми всадниками клубились облака пыли, однако светская публика была далека от самих скачек и обитала где-то наверху, где белые скамейки сливались в один ряд и поднимались далеко в небо, образовывая бесконечный амфитеатр. Джон приехал ровно без пятнадцати одиннадцать, и Мадаленна, никогда не бывавшая на светских мероприятиях, за исключением бабушкиных приемов, сразу поняла, что они появились слишком рано для скачек и слишком поздно для того, чтобы завести нужное знакомство. Многие разбились по группам и беседовали о чем-то своем, отовсюду раздавался женский смех, мелькали атласные шляпы и бархатные котелки – здесь время остановилось, и Мадаленна словно попала в кино лет на тридцать назад; не хватало только появления элегантного Уильяма Пауэлла и прекрасной Мирны Лой.
Ее окружали знакомые лица – половину она видела на бабушкиных приемах, и, к своему удивлению, не могла вспомнить ни одного имени; все мужчины были на одно лицо – степенные, с налетом аристократического лоска, а женщины были похожи друг на друга в роскошных платьях от «Диор» и черных мундштуках. Джон медленно подвел машину ровно в середину толп и галантно помог Мадаленне выйти. Ее синее платье было слишком скромным и закрытым по сравнению с остальными, однако в нем она чувствовала куда уверенней, чем в наряде с открытыми плечами. Джон почти сразу куда-то исчез, оставив ее в гуще духов и газовых шарфов, и она ему кивнула на прощание – среди толпы ей страшно не было. Ее почти никто не узнавал, и она этому радовалась – так она могла спокойно рассматривать всех и каждого и незаметно описывать причудливые образы в своем кожаном блокноте. Однако когда мужчина с громкоговорителем, объявляющий фамилии новоприбывших, вдруг натолкнулся на нее, спокойному положению Мадаленны пришел конец, и ее фамилия прогремела на весь стадион.
– Мисс Мадаленна Стоунбрук, внучка Хильды Стоунбрук, в сопровождении мистера Джона Гэлбрейта!
Она выпрямилась под цепкими взглядами, пытавшимися оценить ее наряд и шляпу и постаралась присмотреться – нет ли где рядом Джона; она и сама бы выдержала всю эту атаку тяжелых взглядов и слишком радушных приветствий, однако находиться одной, без спутника было достаточно забавно, и то, что могло бы стать анекдотом для не и мамы, непременно превратилось бы в удар судьбы для Бабушки. Она неспеша оглядывалась по сторонам и пожимала кому-то руки, отвечая на расспросы о здоровье Бабушки, однако Джона нигде не было, и неприятное предчувствие снова поселилось в ней. Она не боялась толпы, но знала, что спокойно может потерять сознание, если ей перестанет хватать воздуха.
– Как же так можно! – раздался около нее мужской голос; она медленно повернулась и едва не натолкнулась на какого-то брюнета в синем костюме. – Позор вашему спутнику, мисс Стоунбрук! Как можно было бросить такую красивую девушку одну?
Брюнет явно полагал, что они были знакомы, а Мадаленна была готова поспорить на десять фунтов, что видела его впервые. Однако незнакомцу все казалось удивительной игрой, и в какой-то момент ее рука оказалась в опасной близости от его губ. Мадаленна шагнула назад и натолкнулась на клумбу. Где носило Джона, один леший знал, и она пообещала себе, что как только его встретит, предельно вежливо объяснит, что нельзя бросать даму одну.
– Прошу прощения, сэр, однако я не помню, что бы с вами когда-то встречались.
– О, горе мне! Неужели вы не помните бедного Джеймса Бофорта, с которым вы танцевали на Зимнем балу?
Юноша явно был настроен решительно, однако патетика его голоса и излишнее размахивание руками только смешили Мадаленну, и она состроила самую сердитую гримасу и отвернулась к ипподрому.
– Вы меня с кем-то путаете, мистер Бофорт. Я не была на прошлом Зимнем балу.
Она хотела добавить, что не была вообще ни на одном мероприятии, однако замешательство молодого человека было так сильно, и его покрасневшие щеки так шли к его галстуку, что Мадаленна сжалилась над ним, и хмуро поинтересовалась, не знает ли он, как ей найти мистера Гэлбрейта. Тот с готовностью сорвался с места, и через какое-то время она снова осталась одна среди незнакомых людей. Она уже хотела опять вытащить свой блокнот, когда вдруг ее кто-то окликнул, и голос показался ей слишком знакомым. Джон утверждал, что здесь будет кто-то из Гринвичского университета, но Мадаленна и представить не могла, что встретит мистера Лойтона – преподавателя Древней истории – прямо тут. Грозный профессор, державший в страхе все группы университета, выглядел совсем по-другому в черном костюме и плюшевом галстуке, и она заметила, что он даже ей улыбался. Она поспешила ему на встречу.
– Мистер Лойтон, не ожидала вас здесь встретить. Очень рада.
– Взаимно, – профессор энергично пожал ей руку и огляделся. – Вы здесь одна или с кем-то?
– Этот мужчина, – она указала на человека с громкоговорителем.
– Утверждает, что я с мистером Гэлбрейтом, однако сам мистер Гэлбрейт куда-то пропал, и я понятию не имею, куда именно.
– Может, стоит прокричать его имя в микрофон? – улыбнулся мистер Лойтон, но Мадаленна качнула головой. – Или думаете, что это не поможет?
– Полагаю, что он занят чем-то очень важным, однако надеюсь, что он все же отыщется. А как вы оказались здесь, мистер Лойтон? Я знаю, что вы не особо любите подобные мероприятия.
– От Гринвичского университета нужно было трое добровольцев, поэтому подрядили меня, мистера Разерфорда и еще одного нового профессора. Кстати, я могу тебя с ним познакомить.
Мистер Лойтон подозвал разносчика лимонада и протянул один стакан Мадаленне. Лимонад был вкусным, немного имбирным и цитрусовым; пузырьки сразу ударили немного в нос, и она удержалась, чтобы не расчихаться. Профессор хотел что-то еще сказать, однако за ее спиной раздался голос Джона, и они повернулись к нему – запыхавшемуся и немного растрепанному.
– Мадаленна, ради Бога, прости меня, нужно было устранить пару проблем… Здравствуйте! – он кивнул мистеру Лойтону, и тот, в ответ, снял котелок.
– Познакомьтесь, мистер Лойтон, это мой товарищ – Джон Гэлбрейт. – Джон мельком взглянул на Мадаленну, однако та не придала никакого значения взгляду. – Джон это профессор Гринвичского университета – мистер Дэниэл Лойтон.
Они снова друг другу кивнули, но вдруг прозвучал гонг, и все устремились к своим местам. Их скамейки располагались в небольшой ложе – она нависала над передними рядами, и оттуда были прекрасно видны все лошади и наездники. Мадаленне понравилась одна милая лошадь; белая с редкими бежевыми пятнами на спине, она ближе всех находилась к воротам, и она в бинокль смогла разглядеть ее глаза. У лошадей всегда был мягкий и добрый взгляд, а эта смотрела так невозмутимо, и выглядела такой здоровой, что Мадаленна окончательно успокоилась – здесь зверей любили и не издевались.
– Джон, ты знаешь Джеймса Бофорта? – она обратилась к своему спутнику, пока тот оправлял галстук.
– Бофорта? – нахмурился Джон. – Такой черноволосый?
– Да.
– А, этот, – протянул он без особого энтузиазма. – Да, он с факультета философии. Педант и сноб, у нас мало кто его любит. А что?
– Он решил, что мы встречались на Зимнем балу.
Джон нахмуренно взглянул на другую ложу – там как раз обитал несчастный Джеймс – и решительно затянул галстук на шее. Действие не осталось незамеченным, и из соседней ложи раздался настороженный смех. Мадаленна положила руку на рукав пиджака Джона, и только тогда он уселся на свое место. Однако ненадолго; только она решила рассмотреть поближе публику и только наметила себе интересный объект для наблюдения, как ее снова окликнули. Она была слегка раздосадована; весь первый ряд был занят интересной компанией – мужчины там были не в смокингах, а в обычных пиджаках, а платья женщин были не такими пышными, и не бросались в глаза; все в них говорило об их естественности и расположенности к остальным. Один из джентльменов, видимо, что-то рассказывал, и даже в их с Джоном ложе был слышен заливистый смех, а когда шум немного поутих, Мадаленна расслышала нечто знакомое, в том, как этот джентльмен растягивал гласные. Однако Мадаленну все же отвлекли, и сияющий Джон с гордостью представил ее неким Майклу и Саре как «мою драгоценную подругу». Его знакомые были милыми ребятами, и она с удовольствием им улыбнулась, стараясь не обращать внимания, на то, что Джон назвал ее «подругой».
– На кого вы поставили, Мадаленна? – обратился к ней Майкл.
– Ни на кого, я не азартна, и ничего не понимаю в ставках. – она улыбнулась и посмотрела на Джона. – Однако мистер Гэлбрейт разбирается в этом куда лучше меня.
– О, да, – с жаром подтвердил Джон и указал как раз на белую лошадь. – Вот мои сто фунтов! «Малышка Салли» должна принести мне победу.
– Думаешь? – Майкл озабоченно поправил шляпу и посмотрел на надежду Джона. – На нее слишком многие ставят, я бы не стал рисковать.
– Вот увидишь, – затараторил Джон. – Она выиграет, а ты останешься ни с чем!
– На твоем бы месте…
Внизу снова раздался смех, и Мадаленна, стараясь не перевешиваться через поручни, посмотрела на длинную белую скамейку. Те люди были гораздо старше ее, но ей почему-то хотелось оказаться там; все они были такими простыми, хотя нечто в их манерах подсказывало, что эти люди далеко не так просты по своему происхождению и положению, просто их это не волновало. Мадаленна так выкрутила бинокль, что тот чуть не упал вниз, и только тогда она уловила внимательные взгляды, которыми ее одаривали с разных трибун. Здесь она была еще большей Стоунбрук, чем дома, и ей пришлось выпрямиться так, словно в спину ей вогнали жердь и посмотреть в ответ так холодно, что некоторые дамы расплылись в виноватых улыбках. Теперь она была почти благодарна Хильде, что она не выгуливала ее на светских мероприятиях.
– Сара, – Мадаленна улыбнулась спутнице Майкла, чьи золотые волосы сверкали на солнце. – Можете сказать, чья это скамейка вон там внизу?
Сара, ничуть не смущаясь, наклонилась вниз, и ее кулон в виде капли начал беспокойно раскачиваться вдоль перил. Она не переживала насчет того, что о ней подумают остальные, и Мадаленна не знала, что ей делать – завидовать или осуждать.
– Это скамейка профессоров, – весело рассмеялась девушка. – Весь состав, которому я завалила экзамены.
– Правда? А кто этот мужчина, слева, в черном костюме?
Мадаленна указала на мистера Лойтона; ей почему-то хотелось подольше понаблюдать за безымянным человеком, который отчаянно не поворачивался к ней лицом, только курил, и серый дым от сигареты плавно оседал на рукава серого шерстяного костюма. Мадаленна навела бинокль на мистера Лойтона, и, заметив, что он увидел ее, спрятала его в сумку. Он махнул ей рукой, и она ему кивнула. Подобное не укрылось от внимания Сары, и та заинтересованно посмотрела на Мадаленну.
– Вы знакомы с великим и ужасным мистером Лойтоном?
– Он мой преподаватель Древней истории.
– Вот это да! И у меня тоже!
Девушки рассмеялись, и Мадаленна слегка облокотилась на перила. Она знала многих из круга мистера Лойтона, в том числе и профессора Разерфорда; он медленно повернулся в ее сторону и улыбнулся. Теперь, Мадаленна это знала, в ее сторону должны были повернуться все из этого состава – своим вниманием мистер Лойтон удостаивал лишь немногих, и она незаметно оправила воротник на платье – не дай Бог, чтобы тот помялся, и Бабушка бы потом сказала, что на фотографии она выглядела чучелом.
– С какой попытки вы ему сдали экзамен? – поинтересовалась Сара.
– С первой.
– Правда? А я с третьей. – она снова рассмеялась, и Мадаленна подумала, что учеба, вероятно, нисколько не волновала ее. – Тогда мистера Лойтона вы знаете, мистера Разерфорда, я полагаю, тоже… О, а вот эту женщину, миссис Керр, я терпеть не могу! Испортила мне общий балл только потому, что я не смогла проспрягать один глагол на французском. Отправила сразу на пересдачу.
Мадаленна присмотрелась к женщине в молочном костюме; та действительно выглядела достаточно язвительной и нетерпимой, и подобное выражение лица портило ее вполне симпатичный облик.
– Потом, этот мужчина в лиловом сюртуке – это мистер Дайвер, преподаватель немецкого у нас в Дарлингтоне, милый мужчина, но со странностями. – продолжала Сара, нисколько не теряясь от того, что остальной состав скамьи по инерции начинали смотреть на их ложу, и Мадаленна становилась неудобно; она не привыкла к подобному вниманию, и ей уже совсем не хотелось, чтобы незнакомец в сером смотрела в ее сторону. – Это мисс Дауфер, она слишком молода для латыни, и слишком молода для преподавания. Это мистер Дигори, строгий, но надо сказать, вполне справедливый. – Сара отвлеклась на растрепанный локон, и снова продолжила. – А это мисс Барбан, не обращайте внимания на ее взгляд, она всегда хотела быть рыжей, но природа распорядилась иначе и сделала ее шатенкой, а от того она терпеть не может всех рыжих; представляете, как трудно нам сдавать ей фонетику?
Это была уже такая смешная чепуха, что Мадаленна не удержалась и рассмеялась; теперь ее голос прозвучал над скамейками, и в ее сторону невольно оглянулись некоторые костюмы-тройки и широкополые шляпы. Однако Мадаленна вздохнула с облегчением; смех будто сорвал с нее тяжелые оковы, и все окрасилось из черного в спокойный бежевый.
– О, а этот последний, – она и не заметила, как Сара дошла до незнакомца в сером. – Он просто замечательный, скажу я вам! Да, пожалуй, самый лучший преподаватель, которого когда я либо встречала; мистер Гилберт, профессор искусствоведения. Добрый, умный и не носит эти отвратительные бабочки! Только вот его переводят от нас, а куда забыла… Впрочем, сейчас многих куда-то переводят…
Смысл сказанного не сразу дошел до Мадаленны, и сколько-то минут она все еще улыбалась, смотря вниз, на песок, однако знакомая фамилия так сильно забила ей в уши, что она едва успела выпрямиться и посмотреть на небо. Это не могло быть, твердила она себе, но в чем был смысл твердить чепуху, если ужасное совпадение произошло, и ее недавний знакомый мистер Гилберт сидел в самом конце скамье, в сером костюме. Она возблагодарила Небеса за то, что не спросила о нем с самого начала.
– Мадаленна, по-моему, он вас знает. – Сара тронула ее за рукав, и Мадаленна почувствовала, как все внутри почему-то заледенело; она снова стала деревянной куклой.
– Почему вы так решили? – она все так же смотрела на лошадей и старалась не оборачиваться.
– Он улыбается, а мистер Гилберт редко улыбается тем, с кем не знаком. Вы его знаете?
Мадаленна ничего не сказала, забилась подальше в ложу и спрятала бинокль, однако когда гонг снова прозвенел, она машинально посмотрела на арену. Да, это был мистер Гилберт; да, он улыбался ей, и снова в его улыбке не было ни капли раздражения или досады, что она так старательно игнорировала его приветствие. Это была улыбка спокойного и мудрого человека, который принимал природу поведения и характера, не обращающий внимание на мелочи; человек, который не стеснялся вести себя так, как подсказывал себе он сам, и Мадаленна почти физически ощутила боль от того, что она не может быть настоящей и простой. Она растерянно поклонилась ему в ответ и вместо перил, вцепилась в свою сумку так, словно это было последнее, что удерживало ее на этом месте.
– Мадаленна, Сара! – ее замешательство прервал Джон, и она обернулась к нему. – Извини, пожалуйста, но нам с Майклом нужно вас оставить, внизу необходимо наше участие. – молодые люди были очень горды собой, и разве чуть не лопались от важности. – Вы не обидитесь?
– Тем более, вы так подружились. – добавил Майкл, и девушки кивнули в ответ.
Конечно, они не обидятся. Конечно, джентльмены могут идти, а они посмотрят на скачки здесь и встретятся потом, около белых зонтиков и кувшинов с лимонадом. Молодые люди просияли, и когда гонг ударил в третий раз, Мадаленна и Сара посмотрели на арену, где первые лошади – серая, в коричневых яблоках и черная, уже нетерпеливо били копытом. Раздался свисток, и все вокруг окуталось пылью и песком. Мадаленна видела, что наездники ловко сидели на лошадях, однако каждый раз, когда животное подпрыгивало, ее сердце подпрыгивало вместе с ними. Она читала «Анну Каренину», и ее воображение сразу подсказало, что будет, если лошадь вдруг скинет наездника. Внезапно на первой скамейке пронеслось какое-то движение, и знакомый голос со всей силы прокричал: «Давай, Долли!» Профессора так вести себя были не должны, профессора были обязаны невозмутимо наблюдать за скачками и степенно записывать результаты в большой блокнот, но мистеру Гилберту было все равно, и что-то мальчишеское почудилось Мадаленне в этом восклике. На секунду его товарищи оторопели, но вслед за ним поднялся мистер Разерфорд и крикнул что-то в поддержку другой лошади. И когда мистер Гилберт сел на место, она вдруг ощутила, как на ее лице появилось что-то, смутно напоминающее подобие улыбки. Бывшая неприязнь к этому человеку, возникшая из-за смущения, начинала медленно растворяться в воздухе, и она, нехотя, все еще цепляясь за старое впечатление, почувствовала, как в ней зародилось нечто сродни теплому уважению к мистеру Гилберту, так спокойно принимавшему правила жизни и создававшему свои собственные.
Все три грациозные лошади неслись с одинаковой скоростью, пока одна, черная с наездником в красном жилете, не вырвалась вперед, и в последнюю, решающую минуту, не оказалась победителем. Первый этап скачек прошел; победители ликовали, проигравшие с хмурым видом говорили, что все это ерунда, и не стоит такой шумихи. Мадаленна видела, что мистер Гилберт с сияющим видом пожал руку профессору Разерфорду и сел на место; значит, его Долли победила, и невольно она почувствовала радость. После небольшого перерыва на песок вывели новых лошадей, теперь тут стояли две – снова черная, но на этот раз с белыми пятнами и белая с большим серым пятном на спине. Мадаленна сердцем потянулась к белой, и когда те притаились, ожидая контрольного свистка, вместе с ними притаилась и она сама. Больше всего ей хотелось, чтобы с «Пятнышком» все было хорошо, чтобы она не сломала ногу; она ожидала, что будет спокойно наблюдать, пряча все эмоции в себе, как и пристало леди, однако когда ее фаворит вырвался вперед, Мадаленна вдруг позабыла о манерах, и первая вскочила с места, хлопая в ладоши и крича «Ура!» Сара была тут же, счастливая и взволнованная; они болели за одного игрока.
Когда на арену вывели последних лошадей перед большим перерывом, Мадаленна заметила Джона, он о чем-то разговаривал с Майклом, и они выглядели явно чем-то взволнованными. Ее кавалер поймал ее взгляд, и гримасу недовольства едва успела прикрыть натянутая улыбка. Там явно что-то происходило, но они с Сарой не могли понять, что именно, и Мадаленна почувствовала, как внутри клубком свернулось тяжелое предчувствие.
– Гэлбрейт точно проиграет. – раздался чей-то низкий голос сзади нее.
– Да и не только он, – первому басу вторил чей-то голос повыше. – Слышал, сколько народу на нее поставили?
– Он точно проиграет, а, значит, жди концерта.
Мадаленна резко повернулась, и двое молодых людей, немного тщедушных на вид, смущенно переглянулись и хотели что-то сказать и ей, однако гневный взгляд Мадаленны заставил их отправиться восвояси. Она сама не понимала, почему так рассердилась, но неприятное предчувствие чего-то плохого вмиг приняло вязать из нее веревки. Ей нужно было быть внизу, и она уже собралась спускаться, когда Сара ее попридержала и упросила остаться. На сердце у нее было тяжело, и она принялась теребить пояс, не заботясь, что он может размохриться.
Раздался первый свисток, и на арену вышли три лошади; в одной из них Мадаленна узнала ту, на которую ставил Джон, – белая с бежевыми пятнами – и что-то резко кольнуло ее в сердце. Она навела бинокль на него и невольно отшатнулась – таким злым и раздраженным она своего друга не видела никогда. Он стоял так близко у ворот, что мог коснуться шеи лошади рукой, но он лишь что-то прошептал, махнул рукой и закурил. Прозвучал второй свисток, и лошади ринулись с места. Они неслись вровень, когда белая неожиданно обогнала всех и, встав на дыбы, сбросила с себя наездника. Весь амфитеатр ахнул, первые скамьи поднялись, и в воздухе раздалось: «Умер?» однако молодой человек, к счастью, быстро встал и, слегка прихрамывая, пошел к судье. Мадаленна вздохнула с облегчением, но внезапно вся арена огласилась жалостным лошадиным ржанием, и Джон, ее друг Джон, вдруг перемахнул через ограждение и что-то крикнул врачу; в тихом гуле голосов она смогла явно расслышать: «Пристрелите ее.» Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание – все смешалось перед ее глазами и в ее ушах; кто-то кричал, где-то вдалеке слышались звуки выстрелов, и все покрывалось истошным лошадиным ржанием, которое било прямо по сердцу; ржанием обреченного животного, которое могло еще жить, но которое не могло больше приносить денег. Мадаленна взяла себя в руки только тогда, когда поняла, что пробирается сквозь толпу к арене. Ее хотели остановить, однако фамилия Стоунбрук прозвучала достаточно громко, чтобы ее смогли пропустить прямо к животному. Бедная лошадь била ногой, но все только смотрели на Джона и врача, а последний морщился и старался не глядеть на бедное животное.
– Пристрелите ее. – голос Джона звучал так спокойно, что Мадаленне показалось, что это вовсе не ее Джон. – Пристрелите ее, она мне больше не нужна. Ну же! – его голос сорвался на фальцет, и она, едва понимая, что делает, прорвалась в круг около животного.
– Не смейте! Не смейте этого делать!
Все в удивление посмотрели на нее, и врач наконец взглянул на лошадь и аккуратно взял ее за ляжку. Джон было дернулся, однако яростный взгляд Мадаленны отрезвил его, и он отшатнулся к калитке.
– Она все равно помрет, Мадаленна. – это был новый Джон, хладнокровный, жестокий, проигравший. – Она сломала ногу, а лошади со сломанными ногами не живут.
– Ну вообще-то, – вмешался Майкл. – Чисто теоретически… – но Джон сверкнул на него зелеными глазами, и тот замолчал.
– Сделайте что-нибудь, прошу вас. – Мадаленна обратилась к врачу, но тот растерянно разводил руками и посматривал в сторону Майкла и Джона – хозяев скачек. – Я готова заплатить, только спасите ее, пожалуйста!
Но все только озирались кругом, и Мадаленна никогда не чувствовала себя такой беспомощной, как сейчас. Она чуть не плакала, но как можно было помочь слезами бедному животному, которое едва не умирало от боли. Она сама бы забинтовала ей ногу, но не знала как, и от этого ярость и слезы душили ее. Не было никого, кто мог бы помочь, и она беспомощно умоляла каждого на арене, и все только разводили руками.
– Прошу вас, помогите ей! Джон! – но Джон тоже не слышал ее; он был в своих мыслях и раздумывал над тем, что бедное животное не принесло ему победы.
– Мисс Стоунбрук, по регламенту мы обязаны убить…
– Да что это за регламент! – раздался вдруг спасительный голос, и Мадаленна бросилась ему навстречу. Мистер Гилберт, встревоженный, со съехавшим набок галстуком, спешил на помощь. – Немедленно позовите врача!
– Мистер Гилберт, врач здесь, но он не помогает! – она подбежала к нему, совсем не заботясь, что прическа растрепалась окончательно, а шляпа вообще пропала неизвестно куда. – Прошу вас, помогите, не убивайте ее.
– Мистер Гилберт, поймите, – начал врач, но Эйдин решительно его прервал и протянул свежую хрустящую бумажку.
– Перестаньте нести околесицу и сделайте наконец свое дело.
В его глазах больше не были и тени улыбки, только презрение и негодование, однако когда он повернулся к Мадаленне, взгляд его смягчился, и он протянул ей потерянную шляпу.
– Кажется, это ваше.
В силах Мадаленны оставалось только кивнуть и, не видя, принять находку. Она внимательно следила за тем, как над лошадью собрались еще несколько врачей, и все они бережно подняли ее ногу и подложили лед. Мадаленна откинула волосы со лба и, минуту постояв, решительно открыла сумку и вытащила оттуда небольшую книжечку. Это была чековая книга, которой Хильда снабдила ее с десяти лет. На ее имя выписывались каждый месяц чеки, на крупные суммы, по словам Хильды, для поддержания должного уровня жизни, однако Мадаленна никогда ими не пользовалась и носила с собой ради того, чтобы показывать Бабушке. Но сегодня был другой день.
– Ну, хорошо, ну, вылечим мы ее, а что дальше делать, мистер Гилберт? – послышался голос Майкла. – Для скачек она непригодна.
– Представляете, мистер Кемп, лошади нужны не только для денег. Она не заслуживает смерти, только из-за того, что проиграла ваши соревнования.
– Да я-то понимаю, но как вы объясните это нашим коллегам? Лошадь-то удовольствие дорогое…
– Не беспокойтесь, думаю, я смогу найти нужные слова и средства. А вы лучше займитесь вашим товарищем, больно нервный он у вас.
– Он проиграл, понимаете? А как вы себя вели, когда проиграли огромную сумму на скачках?
– Пошел работать.
– Вот, – вклинилась в разговор Мадаленна, и оба джентльмена изумленно посмотрели на нее. – Возьмите, Майкл. Тут ровно пятьсот фунтов.
Майкл посмотрел на бумажку как на змею и вдруг залился румянцем. А мистер Гилберт тоже достал такую же книжечку, быстро в чем-то расписался и протянул в конец оторопевшему Майклу Кемпу. Тот внезапно замотал головой и протянул бумажки обратно.
– Я не могу. Не могу. Сара бросит меня, если узнает, что я так с Дикси…
– За все нужно платить, мистер Кемп. – сурово произнесла Мадаленна. – Попрощайтесь от меня с Сарой, и сообщите мне, если с Дикси будет что-то не так.
– И мне. – подхватил мистер Гилберт. – Полагаю, мы оба будем ее опекать теперь.
Эйдин внимательно посмотрел на Мадаленну, и она решительно отерла лицо от неожиданно выступивших слез. Она никогда не плакала из-за пустяков, не будет и сейчас; просто все случилось слишком неожиданно, и она не смогла уговорить себя не рыдать. Мадаленна посмотрела на небо, но оно было сухим, значит, и ей плакать не нужно. Все перестало иметь для нее значение, ей даже не беспокоило, расскажут ли об ее поведении Бабушке; ей нужно было домой, к Аньезе, чтобы полежать у нее на коленях и услышать, что все пойдет своим чередом. Да, ей нужно домой, и ей не нужно никакого Джона в довесок. Мадаленна захлопнула сумку и, оправив платье, вышла через запасную калитку. Дорогу она знала хорошо и могла не волноваться; ноги сами доведут ее до Аньезы. Она уже подходила к выходу, когда сзади нее послышался топот ног, и через секунду прямо перед ней вырос Джон. Мадаленна знала все, что он собирался ей сказать; что он испугался, что он был не в себе, что ему очень жаль. И она бы могла все это выслушать, если бы не хотелось так плакать, и ворот платья не сжимал ее шею так сильно, что ей казалось, она упадет тут же.
– Мадаленна! Прости меня! – воскликнул Джон. – Прости меня, прошу тебя! Я не хотел, чтобы все так вышло.
– Я знаю.
– Понимаешь, – Джон сбивался и никак не мог собрать буквы в слова, а слова в предложения. – Я вдруг очень испугался…
– Я понимаю.
– Мадаленна, прошу тебя, – но она его прервала; его голос звучал слишком громко, и ей хотелось спрятаться под ближайшим кустом, только чтобы не слышать его.
– Джон, я бы хотела побыть одна.
– Да, конечно, – он виновато посмотрел на нее, но у нее из головы все никак не шел другой взгляд – жестокий, холодный. – Тебя подвезти?
– Нет.
Мадаленна прошла мимо него, не ожидая ответа. Она знала, что через несколько дней она поймет Джона, найдет ему оправдание, обнаружится, что он проиграл достаточно крупную сумму, но сейчас перед ее глазами стоял совершенно другой Джон, которого она боялась, и от которого ей хотелось сбежать и больше не видеть никогда. Мадаленна вышла с арены, и с каждым шагом зажимала крепче уши, только чтобы не слышать лошадиное ржание.
Мадаленна сама не знала, сколько она точно прошла – только солнце стало светить намного сильнее, и даже шляпка из синей соломки не спасала. Мыслей в голове не было, там крутился дурацкий мотив какой-то ярмарочной песни, и единственное, что Мадаленна чувствовала – огромную усталость. Ноги налились свинцом, и каждый шаг давался ей с трудом, дорога была бесконечной, и солнце светило так безжалостно, так исступленно, что она совсем не удивилась, когда обнаружила себя лежащей на мягкой траве под раскидистой кроной дерева. Синий бархат колоколом обвивался вокруг нее, а она лежала и плакала. Слезы лились сами по себе, и она сама не могла толком понять, почему соленые струи бежали по ее щекам. Может быть Мадаленна плакала из-за того, что мечты о прекрасном и благородном друге были разрушены раз и навсегда; может быть из-за того, что она впервые столкнулась с жестокостью того, от кого она ожидала этого меньше всего, а может быть она понимала, что никогда в жизни больше не сможет глядеть на Джона по-прежнему. Возможно, это было излишне сентиментально плакать из-за такой глупой причины, но даже если Мадаленна не воспринимала Джона как своего жениха, она все равно уважала его и смотрела на него как на старшего товарища.
Мадаленна последний раз совсем не как леди шмыгнула носом и поднялась с земли. Надо было переставать плакать. Это дорога вела к поместью Бабушки, и здесь достаточно часто ездили машины, и если кто-нибудь увидит ее в таком состоянии, то Хильду непременно хватит удар, узнай она, что ее внучка валялась в вечернем платье на траве с растрепанными волосами и красным носом. Мадаленна вытащила последние шпильки из испорченной прически и наскоро скрутила обычный пучок. Пудру она с собой никогда не носила, но по звукам здесь где-то тек ручей, и, отодвинув ветки колючего кустарника, она наткнулась на небольшой источник. Мадаленна быстро умылась, отёрла лицо носовым платком и собралась снова в путь. Она не знала, сколько точно здесь пролежала, но наверняка скоро все должны буду возвращаться, и ей стоило поспешить, чтобы уйти и не стать объектом всеобщего внимания; ей вполне хватит завтрашних статей. Надо будет напомнить Фарберу спрятать все новости в печку.
Мадаленна вышла на асфальтированную дорогу и вполголоса похвалила себя за то, что пошла в туфлях на небольшом каблуке, словно знала, что ей предстоит долгая дорога. Несмотря на август, солнце пригревало как в июле, и чем дальше она шла, тем тяжелее висело на ней платье, и нескончаемой казалась дорога. Она уже успела пожалеть, что не напилась воды прямо там, около небольшого водопада. Вскоре деревья стали появляться все реже и реже на ее пути, спасительная тень исчезла окончательно, и Мадаленна, оглянувшись, уселась прямо на срубленном пне. Если нужно, она переживет полдень прямо тут, в лесу, а вечером вернется домой. Вдалеке слышался мотор машины, и она отвернулась, чтобы из гостей скачек ее никто не узнал. Ворчание машины становилось все более отчетливым, и Мадаленна сорвала лопух; в детстве он всегда служил ей отличным веером. Рев машины все приближался и приближался, а она старалась наблюдать за миниатюрной букашкой, которая ползла по стеблю цветка. Внезапно рев машины затих, и она решила, что та проехала, и посильнее зажмурилась, чтобы злые глаза Джона больше на нее не глядели. Солнце светило так сильно, что в темноте у нее пошли цветные пятна, и ее замутило. А потом раздался голос.
– Мисс Стоунбрук, вы же знаете, что вас видно за этим кустом папоротника?
Мадаленна даже не стала поворачиваться. Недавняя приязнь прошла; сейчас ей было ненавистно все человеческое, и даже мистер Гилберт не мог избежать этого гнева, несмотря на то, что он был спасителем Дикси. За такой грандиозный поступок лучшей благодарностью было не видеть ярости Мадаленны.
– Я бы хотела побыть одна, мистер Гилберт, прошу вас, не мешайте мне. И это лопух, в наших краях папоротники встречаются крайне редко.
Она думала, что он уйдет, но дверца машины хлопнула, и когда поднялся ветер, она почувствовала знакомый запах елового одеколона; захотелось чихать. Мадаленна отвернулась от мистера Гилберта еще дальше, так, что перед ней теперь стояли только метровые ели, ветки которых доставали до небес.
– Я прекрасно вас понимаю, и обязательно вас оставлю. Только позвольте мне задать один вопрос, хорошо?
– Пожалуйста. – Мадаленна дернула плечом, и сонная муха слетела с ее плеча.
– Как вы собираетесь добраться до дома?
Вопрос был резонным; вопрос был острым, и Мадаленне пришлось признать, что на это ей было ответить мало чем. Любой ее отказ звучал бы глупо, однако сейчас, когда волна гнева и одиночества гнала ее, ей было все равно, и вариант просидеть здесь весь день без еды и воды казался вполне подходящим.
– Не беспокойтесь, доберусь.
– О, в этом я не сомневаюсь. – она не видела его лица, но знала, что мистер Гилберт улыбался. – Но вы уходите от ответа и отвечаете не на тот вопрос. Я спросил, как вы собрались добираться?
– Пешком.
– Прекрасно. – по звуку голоса мистер Гилберт подошел немного ближе, и Мадаленна резко встала со своего сиденья. – И сколько по времени вы собираетесь добираться до дома пешком?
– Может быть час. – Мадаленна уже начинала терять терпение. – Может быть два.
– Блестящие подсчеты! А с учетом солнцепека и того, что вы можете свалиться в обморок?
Терпение лопнуло, и она, недовольная, сердитая, повернулась к своему знакомому собеседнику и сразу же натолкнулась на старую улыбку – немного насмешливую, но мягкую. Странно, но та ярость, которая плескалась в его глазах, гасла под напором этой светлой улыбки – стремления обогреть каждого, подарить еще немного тепла.
– Извините за резкость, но какое вам до этого дело?
– Немного выдержки, мисс Стоунбрук, и вы все узнаете. Я не могу допустить, чтобы вы в таком состоянии шли одна.
– Можете. Ответственность за меня несет Джон, ему и отвечать.
– Тогда я могу съездить за ним.
– Не надо!
Он было подошел к машине, когда Мадаленна крикнула так громко, что сама не узнала свой голос. Все что угодно, она могла бы выдержать все что угодно, но только не ехать рядом с Джоном, не слушать его извинения, не слышать его голос. На лице мистера Гилберта проскользнула тень, и он быстро кивнул головой, молча признавая, что идея была глупой. Она заново поправила на себе платье и пошла прямо, не обращая внимания, что от жары ей становилось трудно стоять. Она шла так долго, а когда оглянулась на голос, с удивлением обнаружила, что прошла всего несколько шагов.
– Мисс Стоунбрук! – теперь голос мистера Гилберта звучал немного по-другому; нестрого, но укоризненно. – Ну вы же умная девушка, подумайте сами, куда вы в такую жару можете идти? Я могу вас подвезти.
– Не стоит.
Упрямство взыграло в ней с новой силой, и она через силу сделала шаг, а потом обнаружила, что как стояла на месте, так и осталась там же. Жара всегда действовала на нее странно. И голос мистера Гилберта звучал так непривычно, словно издалека, то возрастая, то становясь таким тихим, что она едва разбирала слова. Да, обморок был близко, и последние слова, которые она внезапно услышала, отрезвили ее.
– … как будут волноваться ваши близкие…
Упоминание близких породило воспоминание об Аньезе и действительно отрезвило ее. Прекрасные иллюзии о своей независимости рассыпались прахом, когда она представила бледное лицо мамы, ее дрожащие губы и решительный взгляд; мама всегда слишком волновалась за нее, даже простой ушиб оборачивался для нее трагедией, а если она услышит, что с ее дочерью приключился тепловой удар… У Аньезы всегда были слишком слабые нервы. Мадаленна незаметно посмотрела на синий автомобиль и смяла подол; она никогда не разъезжала в чужих машинах, никогда не пользовалась такси, всегда и везде ходила сама, но ведь так было ровно до того, пока солнце не заходило за горизонт, и поздно вечером она никогда не ходила по лесу или по пустым улицам, кто знал, что ее могло там ждать? Поездка со знакомым человеком не казалась уже такой ужасающей, когда возможность провести вечер в темном лесу стала слишком близкой – скажи она последний раз «нет», и терпение мистера Гилберта наверняка лопнет, и она останется одна на этой опушке, и ни за что не сядет в чью-то еще машину.
– Если вам не сложно, то довезите меня до Большой дороги, а дальше я дойду сама.
Мистер Гилберт молча распахнул перед ней дверь, она села на прохладное заднее сиденье и сразу закрыла глаза – цветные пятна переставали прыгать перед ней, садиться на руки и затевать такую беготню, что ей казалось – она непременно свалится в пропасть вслед за разноцветными хвостами. А здесь, в синей машине пахло немного елью, откуда-то дул свежий ветерок и мигрень не сковывала виски железным обручем. Она бы с удовольствием провалилась бы в сон, но в присутствии мистера Гилберта приходилось держать спину все так же прямо и смотреть в спинку переднего кресла. Мадаленна надеялась, что он не будет ни о чем ее спрашивать и не станет начинать вежливую беседу, и, к счастью, так и случилось. То ли мистер Гилберт не был расположен к разговору, то ли скачки произвели на него удручающее впечатление, но он молчал, и молчание, на удивление, было совсем нетягостным. Мадаленна прислонилась лбом к стеклу, и то остудило ее горячий лоб. Молчать с Эйдином оказалось намного проще, чем она ожидала; она бы и совсем позабыла, что едет в машине не одна, если бы не редкие сдавленные смешки, когда машина попадала в ямы. Тогда шляпа Мадаленны падала ей на лоб, от чего она напоминала карикатуру на одну актрису, и ей хотелось рассмеяться в ответ, но каждый порыв давился так быстро, что она даже не успевала улыбнуться. Воздух из открытого окна приятно развевал ее испорченную прическу, и Мадаленна была уже готова поплатиться за это удовольствие больным горлом, но мистер Гилберт вдруг взглянул на нее в зеркале, и окно закрылось.
– Лучше не рисковать, простуда наступает всегда в самый неудобный момент. – Мадаленна кивнула в ответ и что-то прошептала в ответ так тихо, что сама не смогла разобрать своих слов. – Вам не душно, а то я могу включить кондиционер?
– Нет, спасибо, мне и так удобно. – Мадаленна подумала и решила добавить. – У вас очень хорошая машина.
Мистер Гилберт снова улыбнулся, и она посмотрела на мелькающие вдоль дороги деревья; странно, но когда она ехала с Джоном, она совсем не замечала, как сильно разросся клевер на обочинах. Чутье садовода подсказало ей вернуться сюда позже и отнести несколько образцов мистеру Смитону; для полной идиллии в его Швейцарской беседке не хватало только этого зеленого растения.
Разговор не требовал продолжения, ей вовсе не хотелось заговаривать первой, наоборот, хотелось молчать и слушать ровный гул автомобиля, который убаюкивал, проваливаться в короткую дремоту, видеть начало интересного сна, а потом обнаруживать, что ты в незнакомом месте и с изумлением думать, куда же ее смогла занести судьба. Для жизни Мадаленны, не особо богатой на события, это было приключение, и она с интересом наблюдала, как знакомая дорога казалась совершенно другой. Но разговор все же начать стоило; надо было хотя бы поблагодарить мистера Гилберта за Дикси, а потом снова со спокойной душой наблюдать за елками и столетними дубами. Мадаленна досчитала до десяти и быстро проговорила:
– Спасибо вам за Дикси. Без вашей помощи они бы ее убили.
– На самом деле это вам спасибо, – живо отозвался мистер Гилберт. – Если бы вы так неожиданно не рванули к арене, я бы даже не понял, что там что-то произошло.
– Надеюсь, она пойдет на поправку. – Мадаленна искренне старалась поверить в это, но морда лошади с закатившимися глазами так ярко стояла перед глазами, что в горле появился комок. – Надеюсь, они ее не докалечат.
– Не беспокойтесь, не все врачи такие продажные, как этот. Я сам прослежу, чтобы с нашей подопечной все было хорошо. Единственное, наверное, она больше не сможет участвовать в скачках…
– Оно и к лучшему.
– Согласен.
Мадаленна вдруг поймала взгляд Эйдина в зеркале и отвернулась. Это было некрасиво и невежливо, но ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то видел ее заплаканные глаза; она понадеялась, что ее знакомый не станет обращать на это внимания. Так оно и произошло; а Джон обязательно бы спросил, в чем дело, а потом бы дулся, что она ему не ответила, мелькнула непрошеная мысль, и Мадаленна совсем запуталась, чьи глаза были перед ней – умирающей Дикси или злого Джона?
– Возможно, это не совсем мое дело, – внезапно начал мистер Гилберт, и она снова чуть не взглянула в зеркало. – Но я думаю, что ваш друг поступил так неосознанно, просто не контролируя себя. В минуты гнева мы можем наговорить такого, из-за чего потом будем просыпаться в ночных кошмарах.
– Возможно.
Ее ответ прозвучал слишком резко и холодно, и снова в его взгляде не было ни осуждения, ни обиды. Этот человек удивительно понимал каждого, чувствовал его настроение и не переступал границу дозволенного, и не будь Мадаленна так благодарна ему за то, что она спас ее от обморока, наверняка бы подозрительно взглянула на него и до конца пути не проронила ни слова. Но бывшая неприязнь прошла, и она внезапно вспомнила, как забавно они выглядели с профессором Разерфордом, когда лошадь Долли выиграла свой забег. Воспоминание пришло очень не вовремя, и оказалось таким ярким, что Мадаленна с трудом сдерживала наступавшую улыбку, которая так и грозила прорваться и обернуться смехом. И чем сильнее она сохраняла сердитый вид, тем дальше разъезжались концы ее губ.
– Что вас так развеселило? – улыбнулся в ответ мистер Гилберт.
– Прошу прощения, сэр. – врать этому человеку было бесполезно, и Мадаленна начала подыскивать правильные слова. – Но я вспоминала, как вы с профессором Разерфордом радовались выигрышу вашей лошади.
– Вот как? И что же в этом такого?
– Я никогда не видела, чтобы, – Мадаленна запнулась и нахмурилась; какую бы формулировку она бы не придумала, все было бы не тем.
– Чтобы что? Смелее, мисс Стоунбрук, уверяю, вы не сможете сказать ничего ужасного.
– Я никогда не видела, что профессора так бурно реагировали на праздное…
– Праздное событие? Ну, вы не правы, мисс Стоунбрук, разве выигрыш в скачках так уж и неважен? Разве вы не радовались громче всех, когда ваше Пятнышко выиграло?
– Я была удивлена. Никогда раньше не была на скачках и не болела.
– Зато теперь вы знаете, что это такое. Но, полагаю, вам не особо понравилось?
– Вы правильно полагаете.
Тишина снова воцарилась в салоне, и Мадаленна заметила, что они постепенно приближались к Большой дороге. Внезапно в глубине души поселилось какое-то сожаление, и под упорно взращенной немногословностью и угрюмостью, пробудилось тепло – неведанное, а может быть просто позабытое. Ей было приятно общаться с этим человеком, не хотя, все еще пугаясь этого открытия, призналась себе Мадаленна и тут же запротестовала. Привязываться к людям было ошибкой, все были смертны, все уходили из жизни, из ее жизни; рано или поздно, но это все равно случалось, а она потом страдала и долгими вечерами старалась изгнать призраков счастливого детства. Нельзя было попадаться на эту ловушку еще раз. Но мистер Гилберт как будто бы прочел ее мысли, и когда она твердо решила промолчать всю дорогу, вдруг коротко рассмеялся и замолк. Он решил сыграть на ее любопытстве, и она это поняла. Хотелось сделать вид, будто она ничего не слышала, однако зеркало успело поймать ее заинтересованный взгляд, и Эйдин продолжил:
– А что насчет профессоров, так они такие же простые люди, как и вы студенты. А ограждают себя стеной только ради субординации и уважения. Представьте себе, если все студенты вдруг начали считать своих преподавателей друзьями?
– Полагаю, возникла бы вторая школа перипатетиков.
– Но мы не в Античности, и второй Аристотель вряд ли родится.
– Кто знает, – пробормотала Мадаленна в надежде, что ее не услышат, но по усмешке мистера Гилберта стало понятно, что она ошиблась.
– И на все у вас есть ответ, мисс Стоунбрук. Это хорошо. – он внезапно стал серьезным. – Необходимо спорить, разносить старое и создавать новое.
– Боюсь, что вы нашли не того человека для этой миссии.
– Вот как? И в чем же вы не подходите на эту роль? Кажется, с нашего знакомства мы только с вами и спорим, разве нет?
– Да, однако я хочу сохранить старое.
– Забавно. – тихо проговорил мистер Гилберт. – Обычно в вашем возрасте хочется как раз обратного. Разрушения и создания новых идеалов.
– Да, – она хмуро кивнула в ответ. – Если только разрушение не занимает всю жизнь, а идеалов не существует и вовсе, и приходится их брать из прошлого, где все было по-другому.
– У тех ребят из прошлого тоже было не все гладко, что у греков, что у римлян.
– Да. Но они смогли справиться с этим, это вселяет надежду.
На этот раз ей вовсе не хотелось ловить взгляд мистера Гилберта, и откровенность ее только рассердила. Говорить о своей семье она могла только с мистером Смитоном, и то, только по той причине, что ее дедушка назначил его своим заменяющим, иначе бы даже садовник никогда бы не узнал, что скрывалось в ее мыслях и ее сердце. Один раз она уже наговорила Бог весть чего, а потом устроила отчаянный спектакль, пытаясь убедить этого человека в том, что все было ложью. Попытка провалилась, надо было это признать, и проблема была не в том, что Мадаленна плохо врала, а в том, что мистер Гилберт отличался удивительной чуткостью и чувствовала сразу, когда другой человек начинал ему лгать.
– Тогда я понимаю, почему мистер Лойтон так вами восхищался, он еще тот консерватор, но вся его консервативность исчезает, стоит ему рассказать чисто британский анекдот про пуделя и королеву Викторию. Хотя, – мистер Гилберт задумчиво посмотрел на муху в окне. – Возможно, это и к лучшему, что вы его не видели, а то это стало бы ходячей шуткой для всего университета. Обещаете, что не расскажете?
Мадаленна кивнула, и сдерживать смех стало невозможно. Он странным образом смог разогнать все смущение, все ее страхи и при этом не подать вида, что он понял, о чем она говорила. Определенно, этот человек был джентльменом и по положению, и по мыслям. Мадаленна рассмеялась во второй раз за этот день, и на все страшные события будто бы легла легкая вуаль, скрывшая их с ее глаз. Да, ее предположение оправдалось – день и правда оказался отличным.
– Я же еще не рассказал анекдот, что же вы смеетесь? – ее смех оказался заразительным, и он смеялся вместе с ней. – Куда поворачивать? Налево?
Она кивнула, и при мысли о доме, сразу вспомнила о своих перчатках. Впопыхах она наверняка могла выронить свою пару где-нибудь на песке, а если она явится домой без лайки, то бабушка еще неделю будет читать нотацию об ее расточительности и том, как она рассеяна. Мадаленна быстро вытащила все содержимое, слава Небесам, перчатки были тут, смятые, немного пыльные, но при ней, и на колени вдруг упала смятая бумажка. Пусть в ее сумке все было перемешано между собой, но Мадаленна гордилась тем, что никогда не носила ничего лишнего, и она понятия не имела, что это был за мусор. Она быстро развернула ее, и немного расплывшаяся типографская краска еще сильнее поплыла у нее перед глазами. Жара всегда странно на нее действовала, и сначала Мадаленна решила, что ее воображение решило зло над ней подшутить, но как бы внимательно она не всматривалась в визитку, слова оставались прежними: «Мистер Эйдин Гилберт, профессор искусствоведения и риторики, Гринвичский университет». Она помотала головой, пытаясь отогнать галлюцинацию, но слова были глубоко врезаны в бумагу и от переставления их местами, смысл оставался прежним. Ей захотелось выскочить из машины и больше никогда не видеть ни университета, ни преподавателей. Судьба не могла так разыграть ее: послать мудрого собеседника, а потом отобрать его, не дав ей даже привыкнуть к нему. Это было слишком жестоко, и такого не могло быть. Но определенная логика здесь была; прагматизм вовремя в ней проснулся, когда ей стало так душно, что она чуть не дернула ручку автомобиля. Темы сочинений, профессорская скамья, и мистер Лойтон же сам говорил, что к ним прибыл новый педагог, вспомнила она, и ей захотелось закрыть глаза руками и не открывать, пока все не уйдет. Кто же еще мог дать подобные темы для сочинений, кроме него?! До Мадаленны доносился слабый голос, но она никак не могла понять, к ней ли это обращаются, и сидит ли она все еще в машине, или же это знакомство было очередным сном, и кошмар заключался в том, что ей надо было проснуться и обнаружить себя около Джона?
– Мисс Стоунбрук! – машина остановилась, и недалеко виднелись трубы Стоунбрукмэнора; это обращались к ней. – Мисс Стоунбрук? Все хорошо? Может вам дать воды?
– Нет. – слишком поспешно ответила Мадаленна; сейчас самое главное было смотреть только на трубы, железные, уродливые трубы, которые были так далеки от Гринвичского университета, синих машин и искусства; только за это она могла держаться. – Прошу прощения, сэр. Я слегка задремала. Благодарю вас за помощь, сэр.
– Я могу вас подвезти поближе, если нужно.
– Благодарю вас, сэр, но я уже вижу свой дом. – она чуть не выскочила из машины вместе с ремнем. – Всего хорошего, сэр.
– До встречи, мисс Стоунбрук.
Мистер Гилберт улыбнулся ей, но Мадаленна этого уже не видела. Она старалась не сбиваться на шаг, но как только оказалась на половине пути, не выдержала и побежала, что есть силы. Бархатное платье цеплялось за высокую траву, и шляпа чуть не падала ей на лоб, но она все продолжала бежать. От чего она так стремилась скрыться, Мадаленна и сама не понимала; может быть впервые жизнь столкнула ее с необъяснимым парадоксом, который не решался обычным средством – лечь поспать и сделать все, что от нее зависело. Теперь у нее пробуждалась душа, и этого она не хотела и боялась больше всего. Мадаленна вбежала в сад и сразу натолкнулась на маму, сидевшую под раскидистым деревом; они так и не смогли понять, что это был за вид.
– Боги, Мадаленна! – рассмеялась Аньеза. – Кто за тобой так гнался?
Воздуха отчаянно не хватало, в горле пересохло от слишком быстрого бега, и заговорить Мадаленна смогла только тогда, когда выпила залпом стакан воды.
– Искусство. – ответила она.