Мадаленне снилось, что она задыхается. Мягкая белая ткань окутывала ее с ног до головы, но стоило ей повернуться, как та обвилась вокруг ее шеи, и Мадаленна почувствовала, как воздух медленно начал покидать ее тело. Она не могла вздохнуть, не могла крикнуть и позвать кого-то на помощь, потому что никто помочь ей не мог – Мадаленна не знала точно, где она находится, но что-то ей кричало в уши набатом, что она одна со своей бедой. Мадаленна чувствовала, как кто-то ее берет за руку, как ее ведут куда-то, и все становится туманом – белым, чистым и пустым, как само Ничто. Может быть Мадаленна и совсем не может дышать? Но нет, она вдруг вдохнула и выдохнула – значит, она жива. Страшное предчувствие чего-то необратимого и ужасного вдруг накрыло ее с головой, и в грудине жалобно заныло; ей бы вырваться, убежать закричать во все горло, но цепкие руки крепко держат ее, а пустые глаза смотрят куда угодно, но только не на нее.
«Мадаленна, проснись!»
Мадаленна знает, что это сон, как и всегда. И как и всегда, она не может пошевелиться, она не может даже закричать и вскочить с постели – каждый ее кошмар она досматривает до конца как преданный зритель, пока занавес не опустится на сцену. Вот только теперь Мадаленне почему-то страшно. Вдруг ей только снится, что ее зовут, а по-настоящему она здесь – в этой туманной долине, где нет ни солнца, ни неба, а только белым-бело, как пустой лист картона. Вдруг все на самом деле ей только причудилось, а по-настоящему она живет в этой пустыне, и каждый день ее ведут туда, куда она не хочет идти, а все равно идет, потому что за нее так кто-то решил.
«Мадаленна, проснись!»
И правда, белая фигура берет ее за руку и ведет так твердо и неумолимо, что у Мадаленны нет сил даже на сопротивление – она просто покорно следует, как невозмутимо идут овцы на заклание, зная, что их там ждет, и все равно бредут потому что другой жизни у них все равно не будет – так не лучше ли сразу со всем покончить? Мадаленна проваливается в какую-то трясину, и все равно ее оттуда вытаскивают и толкают вперед. Она знает, что ее там ждет – то, что ей пророчили с самого детства, и она спокойно кивает и смиряется со своей судьбой.
«Мадаленна, милая, звезда моя!»
Но ведь там ее никто не может назвать звездой, думает Мадаленна, и судорожно машет рукой. Нет, значит, это все-таки сон, и она пока еще жива. Нет, значит ее пока что не тащат во всем белом туда, где она перестанет дышать. А, значит, надо только открыть глаза и понять, что все это только очередной кошмар, нервная фантазия. Надо только открыть глаза и отереть мокрый лоб. Ну же, Мадаленна, ты и только ты сама можешь пробудиться от этого кошмара, Мадаленна, открой глаза!
Она села в постели – около нее стояла взволнованная Аньеза и зачем-то держала в руках стакан воды. Мама знала о ее приступах кошмаров и бессонницы, когда Мадаленна все же ложилась спать, но вместо приятных картинок, она попадала в свой собственный ад воспоминаний и страшных надежд. Однако Аньеза полагала, что все приступы закончились года два назад, и Мадаленна не волновала ее тем, что никакие успокоительные не помогали ей справиться с такими снами. Мадаленне почему-то всегда казалось, что она ищет нечто абстрактное, но то, что ее точно сможет спасти. Иногда она слышала спасительный голос, иногда ей виделась рука, которая была готова сорвать с нее покрывало, но каждый раз спасение ускользало от нее, и Мадаленна не так была уж и уверена, что именно она пытается обрести.
– Милая, что случилось?
– Ничего страшного, – поморщилась Мадаленна; от неудобной позы у нее сильно затекла шея. – Обычный сон.
– Они так и не закончились, эти твои кошмары?
– Просто появляются время от времени, не волнуйся.
Мадаленна приобняла Аньезу и потянулась в кровати – еще было только полшестого, и весь дом спал, только на кухне были слышны ленивые голоса Фарбера и Минни, которые спорили стоит ли растапливать камин. Мадаленна любила такие утра – все начинало дышать с ее пробуждением, и она могла поклясться, что слышит, как цветы разговаривают. Ночь уходила, и для Мадаленны начиналась жизнь; временами она даже задумывалась, а стоит ли вообще ложиться спать, если можно было медленно наблюдать за тем, как всходит солнце, и вся природа тянулась к небу. Вот Мадаленна иногда и не спала вовсе.
– Мадаленна, – голос Аньезы немного дрожал; она всегда терялась, когда видела перед собой опасность, от которой не могла защитить свою дочь. – Может стоит обратиться к доктору Филлипсу?
– Нет, не стоит. Это обычные кошмары, ничего такого.
– Ничего такого, – нахмурилась Аньеза. – Я так не думаю. Это проблема, и ее необходимо решить.
– Само пройдет. – отмахнулась Мадаленна и потянулась за халатом. – Просто я поздно ложусь и устаю.
– Хорошо. Тогда я возьму за тебя ответственность. Будешь ложиться в десять, и никаких ночных скитаний по дому.
Мадаленна обернулась; голос Аньезы больше не дрожал, и вся она приосанилась, словно хотела защитить собой свою дочь. Бедная Аньеза, ей никто не говорил, что в жизни ей придется сражаться и за семью, и счастье – в ее солнечной Тоскане все было просто и легко, мир не был черным и белым, все светилось разноцветными красками, и она точно знала, что родственники всегда придут ей на помощь. В Англии все стало другим. Аньеза тоже боялась, тоже не могла найти выхода из тупика, и как бы она не билась, у нее все равно бы ничего не получилось, потому что она была другой крови – крови мечтателей, которым приятно наблюдать за размеренным течением своих лет и радоваться редким проблескам бурного счастья в спокойной жизни. Но у нее была дочь, и ради нее она могла рискнуть всем, даже собой.
– Мама, ты же знаешь, что Бабушка этого не одобрит.
– Мне все равно. Я скажу, что у тебя новый режим дня.
Аньеза решительно смяла покрывало на кровати и разгладила простыню – Мадаленна всегда так беспокойно спала, что белье под ней сминалось уродливыми складками, а потом с трудом разглаживалось. Мама была явно чем-то взволнована, но Мадаленна никак не знала, как к ней подступиться с расспросами. У них были замечательные отношения, но в самые сложные минуты и дочь, и мать уходили в себя, и переживали все трудности в своем внутреннем мирке, куда не пускали никого, даже самых близких. Каждый из них считал себя отличным актером, и каждый разгадывал другого в ту же самую секунду, как только представление начиналось. Вот и сейчас Мадаленна видела, что Аньезе никак не собраться с мыслями, и та все бродила по комнате, то беря вещи в руки, то оставляя их на первом попавшемся стуле. Мама иногда впадала в отчаяние, могла часами сидеть в душной комнате и смотреть на одну статуэтку, но сейчас Мадаленна не могла сказать, что творилось с ней – вся она была натянутым нервом, и в ее глазах горел лихорадочный огонь.
– Полагаю, я сегодня не опоздаю. – невпопад сказала Мадаленна; Аньеза остановилась посреди комнаты и посмотрела на нее невидящим взглядом. – Ты меня вовремя разбудила, спасибо.
– Ты точно не опоздаешь, дорогая. Я тебя отвезу.
Полотенце упало из рук Мадаленны, и ей самой захотелось опуститься на стул – мама не водила уже десять лет. У них была машина, милый «Триумф» сороковых годов, на котором Аньеза училась кататься по проселочным дорогам вместе с Эдвардом, когда Мадаленне было только год или два, но как только отец уехал на свои раскопки, мама за руль больше не садилась, и машина стояла в запертом гараже, а от ржавчины и грязи «Старину Френка» спасал тайком Фарбер, по ночам протирая его тряпкой и полиролью. Мадаленна не знала, умеет ли мама все еще водить; не была уверена, помнит ли она, где газ и тормоз, но все же она ничего не сказала и кивнула в ответ. Странные вещи начали твориться под крышей Стоунбрукмэнор, и было непонятно – стоит ли этому радоваться или же бежать без оглядки.
– Я вижу, ты удивлена, моя дорогая! – рассмеялась Аньеза и подала Мадаленне полотенце. – Но я и сама, если честно, от себя такого не ожидала. Просто вдруг проснулась с утра и поняла, что не могу допустить, чтобы ты разъезжала одна на автобусах, когда я могу подвезти тебя на машине.
– Но я же езжу спокойно в университет. – Мадаленна изо всех сил старалась не выглядеть слишком пораженной, чтобы не обидеть маму. – Я уже привыкла.
– Ну, университет это другое, и потом, – Аньеза вдруг обернулась и обняла Мадаленну. – Думаю, что в этом году ты сможешь ездить в Лондон сама. Нет, я, конечно, могла бы попросить и Фарбера, но бедолага и так сильно устает по хозяйству, так что, машина будет в твоем распоряжении.
– У меня нет прав.
– Не беда, – пожала плечами Аньеза. – Выучишься. Ты – девушка способная, все эти мелкие значки запомнишь быстро, а потом уже будешь рассекать на нашем «Френке». Согласна?
– Спасибо. Мама, что случилось? – Мадаленна не выдержала и нарушила негласный закон не вмешиваться в личное пространство. – Что происходит?
Мама ничего не ответила, а прижала ее к себе так сильно, будто не видела ее с десяток лет, и теперь наконец-то нашла свою дочку. Аньеза что-то тихо говорила на итальянском, но слова Мадаленна разобрать не могла, как бы не прислушивалась; мама медленно перебирала ее волосы и гладила ее по голове, как делала это раньше, когда маленькая Мадаленна разбивала банку с вареньем и на неделю оставалась без сладкого в темной комнате. Аньеза снова видела свою маленькую дочку, и Мадаленне почудился голос отца, который их звал в парк.
– Мы обязательно отсюда уедем, mia carra[2] – прошептала Аньеза и, прежде чем Мадаленна смогла что-то сказать, отстранила ее от себя, и быстро-быстро проговорила. – Поторапливайся, дорогая, если хочешь успеть украсить свой драгоценный постамент, нам совсем мало осталось времени.
– Да, мама. – только и ответила Мадаленна.
– Что ты сегодня наденешь?
Аньеза энергично открыла дверцы платяного шкафа и вытащила оттуда ворох юбок, блузок и платьев; Мадаленна сразу заприметила свое любимое – светло-зеленое из хлопка; она его обожала – и длинные рукава, и вышивку на подоле, и оборки на юбке – обожала и почти не носила, боялась, что слишком быстро износится. Но сегодня был особенный день.
– Вот это. – Мадаленна указала на него, и мама просияла – она его тоже любила.
– Прекрасно, очень тебе пойдет. Тогда одевайся, а позавтракаем прямо там, хорошо?
– Ты поедешь со мной?
– А ты не хочешь?
– Очень хочу! Мы давно с тобой никуда вместе не ходили.
Это была правда. Мама так часто оставалась взаперти вынужденной пленницей и отпускала дочку на свободу, что Хильда привыкла к такому положению дел, и каждый раз, когда они порывались уйти куда-нибудь вдвоем – хотя бы в кино – Бабушка сразу же начинала охать и вздыхать, что ее никто не любит, и никто о ней не заботится, и Аньеза отпускала Мадаленну на свободу, а сама оставалась выслушивать оскорбления и попрекания кровом и едой.
– Вот и славно, – выдохнула Аньеза. – Наконец-то увижу мистера Смитона, а ведь я его не видела… Да! – пораженно воскликнула мама. – Да! Целых два года! Он сильно постарел?
– Не очень. – пропыхтела Мадаленна, стараясь застегнуть пуговицы на ботинках. – Выглядит хорошо, только иногда спина побаливает.
– А что ты хочешь; ему ведь уже семьдесят три, как никак все равно возраст.
– Нормальный возраст. Не так уж и много.
Аньеза пристально посмотрела на Мадаленну и заметила тень, из-за которой ее глаза сразу же потухли. Она всегда скучала по Эдмунду, Аньеза и сама по нему скучала, что уж и говорить, но ее дочка – больше всех. Временами она боялась, что подобная скорбь может перерасти в тоску, и тогда придется опасаться за психическое состояние Мадаленны, но девушка держалась и всеми силами не позволяла горю взять над ней вверх. Нужно было срочно поменять тему, и Аньеза собралась с силами.
– Тогда уж заодно познакомлюсь и с загадочным мистером Гилбертом.
Мадаленна тотчас позабыла тоскливые воспоминания и подозрительно взглянула на маму – та отвернулась к зеркалу так, что ее лица не было видно, но Мадаленна могла поклясться, что она лукаво улыбалась. Ловушка открылась.
– И вовсе он не загадочный. – ловушка закрылась, и Эдмунд Стоунбрук на какое-то мгновение оказался позабыт. – Обычный профессор.
– Но я же должна знать, с кем моя дочь ведет задушевные беседы.
– И вовсе я их не веду. – пробурчала Мадаленна. – Если ты думаешь, что я сама начинаю с ним разговаривать, или… Он сам…
Мадаленна начала громко сопеть, и, несмотря на свои солидные двадцать лет, она понимала, что выглядит сейчас ровно на пятнадцать; это огорчало.
– Милая, ничего такого я не думаю. – успокаивающе проговорила Аньеза и подала ей щетку для волос. – Хорошая беседа, кто бы ее не начал, всегда замечательно.
– Нет, – Мадаленна так быстро провела щеткой по волосам, что чуть не выдернула целый клок. – Нет, это странно.
– Что странно?
– Мама, так не должно быть. Я знаю его всего ничего, а говорю с ним о том, что меня волнует. Это странно и нехорошо.
– Что же тут плохого? Наоборот, ты нашла человека, с которым можно поговорить обо всем, такие люди – редкость.
– Но я же не знаю о нем ничего! – воскликнула Мадаленна, так махнув рукой, что чуть не сбила книги с этажерки. – Знаю, что его зовут Эйдин Гилберт; знаю, что он друг мистера Смитона и профессор в университете, но больше я не знаю ничего!
– Так что же нужно еще знать? – удивленно посмотрела на нее Аньеза, и Мадаленна бессильно опустилась в кресло.
Она и сама не понимала, что ее так пугало в общении с мистером Гилбертом. Он был хорошим человеком, это она знала точно, чутье ее не обманывало; человек с такой мягкой улыбкой и серьезными принципами не мог быть плохим, да и мистер Смитон был на удивление чутким человеком, и в кругу его друзей и знакомых не было ни одного лишнего прохожего. Однако то, как быстро она смогла рассказать о своих страхах и волнениях; то, как быстро откликнулся этот человек на ее невысказанные вопросы и развеял многие сомнения – вот это не могло не пугать Мадаленну. Непонятное чувство, оно заставляло говорить ее с ним, заставляло расспрашивать его, и ничто не могло ее остановить. Мистер Гилберт был хорошим человеком, и от этого все становилось труднее.
– Ты боишься, что привяжешься к нему? – осторожно спросила Аньеза, но Мадаленна сразу фыркнула; нет, подобная идея даже ей в голову не приходила.
– Я его знаю несколько дней, мама. Через месяц он уедет в свой университет, а я о нем и не вспомню.
– Тогда мне самое время с ним познакомиться. – стремительно встала Аньеза и отряхнула платье. – Если ты не хочешь опоздать, давай руку. Мне еще нужно вспомнить, как эта машина заводится.
Они почти дошли до гаража, когда Мадаленна вдруг заметила странную фигуру в конце двора и изо всех прищурилась, стараясь понять, кого принесло пораньше утром. Однако у Аньезы зрение оказалось гораздо лучше, и пока Мадаленна пыталась признать кого-нибудь знакомого в долговязой фигуре, та толкнула ее в бок и прошептала на ухо: «Эффи Доусен». Мадаленна помрачнела. На ее курсе она если не дружила, то приятельствовала почти со всеми, все ее знали по имени, и наличие взбалмошной бабушки воспринималось просто как данность – у кого не было родственников, за которых не приходилось краснеть. Но жизнь была бы слишком хороша для Мадаленны Стоунбрук, если бы все было хорошо, и каждый день в университет начинался с приветственных улыбок всем и каждому.
С Эффи отношения у нее не заладились не сразу, какое-то время они очень хорошо общались, даже дружили на первом курсе, вместе ходили в столовую и до автобусной остановки, однако чем больше Эффи интересовалась Хильдой, и чем чаще в ее голосе проскальзывали презрительные ноты по отношению к приезжим, тем чаще Мадаленну терзали сомнения, что ее приятельница далеко не так мила, как она могла предполагать. Мадаленна саму себя подарком не считала, она знала, что слишком вспыльчива, занудна и несгибаема, но мама вовремя избавила ее от снобизма, а папа помог понять, что материальные блага еще не самые важные достижения в жизни, а от того Мадаленна с трудом переносила заносчивые высказывания о жителях Уилтшира и Сомерсета. Продружили они недолго – ровно до окончания первого курса, когда обе оказались претендентками на звание лучших учениц года, тогда-то Эффи демонстративно пересела за другой стол, а Мадаленна только пожала плечами – она все равно привыкла быть одной. И вот теперь Эффи Доусен стояла на пороге их дома и переминалась с ноги на ногу.
– Эффи, в чем дело? – угрюмо начала Мадаленна, не обращая внимания на гримасу бывшей подруги.
– Здравствуйте, миссис Стоунбрук. И тебе здравствуй, Мэдди. Как поживает твоя бабушка?
– Наследство не делит и завещание не составляет. – отрезала Мадаленна и услышала сдавленный смешок мамы; та тоже ее не любила.
– У тебя все шутки, Мэдди, причем с каждым разом все более не смешные.
– Спасибо за комплимент, я польщена. Так в чем дело?
– Вот, – Эффи сунула ей в руки какую-то бумажку, весьма помятую, и с брезгливым выражением достала грязноватое вечное перо. – Распишись, что получила список предметов на новый учебный год.
– Я уже расписывалась.
– Вот как? – нахмурилась Эффи по примеру Вивьен Ли; весь прошлый месяц в местном кинотеатре снова крутили «Унесенных ветром», и Мадаленна уже успела выучить все реплики. – Интересно, как это ты успела?
– Декан Ройтон прислала мне заявление по почте.
Лицо Эффи подернулось судорогой, и она сложила руки на груди. Отношения с деканом выстраивать было сложно – она не любила ни заискиваний, ни чрезмерной искренности, а от того Мадаленна целых два года билась над вопросом, как выстроить отношения, а решение нашлось само собой – когда ее отправили на конкурс чтецов от ее группы. С тех пор между ней и деканом была точно не дружба, но приятное общение, и миссис Ройтон каждый месяц высылала ей новые выпуски художественных журналов и некоторые документы.
– Впрочем, чему я удивляюсь, ты же всегда была в ее любимицах. – вздохнула Эффи и поправила пелерину на платье.
– Эффи, – послышался угрожающий голос мамы, но Мадаленна махнула рукой. Спорить с Эффи Доусен изначально было провальным решением.
– Да, считай, что мне повезло. Это все?
– Нет. – зачем-то тянула время Эффи. – Нет, есть еще одна новость.
– Ради всего святого, Эффи! – вспылила Мадаленна. – Говори быстрее, у меня есть еще дела!
– Пожалуйста! – в свою очередь воскликнула бывшая подруга и сунула Мадаленне в руку какую-то картонку, которую Мадаленна тут же смяла. – К нам приходит новый профессор по искусствоведению, и зря ты смяла карточку, это была его визитка!
– Ничего, в сентябре узнаю и имя, и фамилию. На этом все?
– Нет, – испытывала терпение Эффи. – Вот еще список тем, на которые нужно написать эссе.
Мадаленна мельком взглянула на лист, и, зацепившись взглядом за фразу: «В чем смысл искусства?», притянула листок поближе к себе, не обращая внимания на недовольный вздох Эффи. Помимо такой странной темы, остальные эссе были еще более загадочными – «Как вы понимаете предназначение автора?», «Что для вас важнее – статика или динамика?», «Важен ли посыл в искусстве?», «Так ли важна Мона Лиза для мирового искусства?». Темы были слишком дискуссионными даже для их гуманитарного факультета и предполагали долгие беседы о смысле и важности, и Мадаленна с раздражением дернула головой – снова беседы и снова о личном, причем с новым и незнакомым для нее человеком. Все это становилось слишком странным, и хотелось подбросить листы в воздух и больше не слышать ничего и никогда о личном и непредвзятом мнении.
– На какую тему будешь писать? – вытянула шею Эффи, стараясь заглянуть в лист.
– Еще не знаю.
– Советую определиться побыстрее, до начала семестра не так много времени осталось.
– Считай, что я даю тебе фору.
Эффи недовольно фыркнула и спрятала остальные листы обратно в сумку.
– Это тебе миссис Ройтон дала?
– Нет, – загадочно проговорила Эффи, и Мадаленне захотелось треснуть ее чем-то увесистым, но она снова глубоко вздохнула и промолчала. – Это мне дал мистер Диллуэй, он снова будет у нас вести латынь, а ему как раз дал новый профессор.
– И у нового профессора нет имени? – усмехнулась Мадаленна.
– Не собираюсь я больше тебе ничего рассказывать, – ревностно заявила Эффи. – Ты же сама сказала, что все узнаешь в сентябре. Будет забавно посмотреть на то, как ты попадешь в неловкую ситуацию, когда не сможешь вспомнить ни его имени, ни фамилии. – Эффи громко рассмеялась, и Аньеза на нее строго шикнула.
– Не бойся, не попаду. На этом точно все?
– Да.
– Тогда до свидания, Эффи. И нет, – предвосхитила ее вопрос Мадаленна. – К Бабушке заходить не надо. Фарбер тебя проводит.
Она позвонила в дверь черного хода, и оттуда выплыла фигура дворецкого, который будто бы только и ждал, когда его позовут.
– Да, мисс Мадаленна.
– Фарбер, будьте любезны, проводите мисс Доусен обратно до машины.
– Разумеется, мисс. Прошу за мной.
И только тогда, когда фигура бывшей подруги исчезла за поворотом, и раздался рев «Форда», Мадаленна выдохнула. Она не любила встречаться с Эффи, с недавнего времени она навевала на нее тоску и гнев одновременно, к тому же сегодня университет привычно не манил, и все, что было связано с искусством, было перечеркнуто красным крестом и большими буквами: «Свадьба», Мадаленна никогда бы не могла подумать, что свадебные торты и кольца смогут навевать на нее такое уныние.
– Не хочешь посмотреть, что за новый профессор? – поинтересовалась Аньеза, но ее дочь резко мотнула головой.
– Только не сейчас.
– Ну хотя бы имя его узнай!
– Мама, пожалуйста! – воскликнула Мадаленна. – Сегодня я не хочу думать об учебе, сегодня я хочу обо всем забыть. Не бойся, визитку я сохраню, а потом все узнаю. – она положила карточку в сумку и демонстративно защелкнула замок.
Аньеза только укоризненно покачала головой и улыбнулась. Временами Мадаленна ее слишком сильно удивляла.
– Хорошо, тогда садись в машину, если не хочешь совсем опоздать.
На удивление Аньеза справилась с машиной так хорошо, что Хильда даже не услышала мягкого хода колес, и они выехали за ворота еще тогда, когда туман не успел окончательно спать с травы. Необычно это было, сидеть вместе с Аньезой на переднем сиденье и мчаться так быстро, что голубой шарф, развеваясь, чуть не задевал ветки деревьев. Для человека, который не водил больше десяти лет Аньеза держалась за рулем очень уверенно, даже слишком – она не боялась поворотов, не сбавляла скорости, и, несмотря на то, что дорога была пустынной, Мадаленну не оставляло чувство беспокойства, и недавняя Эффи была позабыта.
Что-то мучило ее маму, и она отчаянно старалась это спрятать в себе и не говорила даже своей дочери, а ведь последняя могла ее выслушать и поддержать. В глазах Аньезы все так же горел это странный огонь, который то становился ярче, то затухал, но не исчезал, и Мадаленна впервые почувствовала страх, что ее мама может когда-нибудь сойти с ума. В ее роду все были здоровы, но никому из родственников Аньезы не приходилось жить со свекровью, которая портила нервы и изводила каждый день – от такого мог сойти с ума и вполне здоровый человек; Мадаленна и сама иногда чувствовала, как нечто черное заволакивало ее сознание, и пробудиться от этой пелены ей помогал только мистер Смитон.
Когда мама в очередной раз круто завернула, Мадаленна не выдержала и попросила остановить машину. Аньеза глубоко вдохнула и выдохнула и только после этого повернулась к дочери. Она была спокойна, и как бы Мадаленна не старалась заглянуть ей в глаза, ничего не выходило – там была только плотная завеса любви и заботы. Мама оказалась куда хитрее, чем можно было предполагать.
– Мама, ты не могла бы вести машину немного медленнее, меня укачивает.
– Конечно.
Мама улыбнулась и заново вставила ключ, машина зафыркала, и на этот раз они поехали куда медленнее, чем сначала. Теперь мысли Мадаленны были только о том, как бы начать разговор и попросить маму рассказать, о чем она думала. Это должно было оказаться намного труднее, ибо с таким же успехом Мадаленна могла бы задать вопрос и себе – как она могла бы рассказать о своих сокровенных мыслях, и ответ был – никак. В чем-то они с мамой различались, но в скрытничестве – едины. Но ты же смогла рассказать о том, что тебя волнует незнакомому человеку, прозвучал в голове ехидный голос, и Мадаленна рассерженно толкнула ручку двери. Мысль была неприятная, раздражающая, и ей совсем не хотелось сейчас об этом думать, а потому она отвернулась от Аньезы, чтобы та не заметила ее выражение лица и принялась считать, сколько елок она встретит на своем пути.
– И все же насчет учебы, – начала Аньеза. – Что там с эссе?
– Эффи отбила все желание что-либо делать. – проворчала Мадаленна. – Да и темы какие-то странные, необычные.
– Так это же хорошо, есть где разойтись воображению.
– На этот раз оно что-то совсем не хочет расходиться.
– Мадаленна, – твердо произнесла Аньеза. – Ты знаешь, сколько в твоей жизни будет еще подобных Эффи? Наверняка догадываешься. И если так переживать из-за каждой, то это добром не кончится. Необходимо научиться обращать внимание только на себя. Но, – спохватилась Аньеза. – Этот совет пригоден только для работы и учебы.
– Я понимаю, – рассеянно ответила Мадаленна, пытаясь поудобнее устроиться на сиденье; спать времени не оставалось – за поворотом уже были видны верхушки оранжерей.
– Я понимаю, что встреча с прошлыми друзьями мало чем хороша, но не надо на нее обращать внимание, хорошо?
– Я постараюсь.
– Вот и отлично, – улыбнулась Аньеза и посигналила клаксоном. – Отстегивай ремень, мы почти приехали.
Мадаленна сразу прошла к сторожке; на двери было прикреплено письмо, где говорилось, что мистер Смитон в десятой теплице, и что «стенд его дорогой Мадаленны никто пальцем не трогал, и мистер Гилберт оставил все оберточную бумагу ровно там, где она лежала в прошлый раз.» Мадаленна сама не заметила, как улыбнулась, и даже лукавое замечание Аньезы «I tuoi occhi sono come due diamanti» (прим. автора – «Твои глаза как два бриллианта») не согнало счастливого выражения. Здесь она чувствовала себя по-настоящему дома, и от такого счастья ей даже не хватало сил подумать об Аньезе – каково ей было видеть свою дочь такой счастливой не дома, а в чужом месте. Только вот для Мадаленны это место было не чужим, здесь она чувствовала себя живой и нужной; подобное она ощущала только в университете. В полседьмого здесь уже кипела жизнь – палатки с мороженым, карусели, деревянные домики – все строилось, жило и горело жизнью, откуда-то пахло сладкой ватой, а на столах уже высились башни из персиков, арбузов и дынь. Флажки были натянуты над головами и деревьями, а из каждого дупла свисали блестящие конфетти; оркестр наигрывал что-то из бессмертного Штрауса, и Мадаленна поймала себя на том, что раскачивается в такт музыки. Но работа не ждала, и она вовремя остановилась.
– Мама, мистер Смитон в десятой теплице.
– Отлично, это прямо?
– Это прямо и налево. Я тебя провожу.
Десятая теплица была как раз по дороге к стенду и к ее росткам, и Мадаленна постаралась отогнать мысли о вчерашнем разговоре и думать только о том, какую работу она проделала. Мама, к счастью, выглядела очень довольной и все оборачивалась и смотрела по сторонам, а когда увидела кропотливую работу своей дочери, приобняла и сказала: «Bene» (прим. автора – «Очень хорошо») – Мадаленна просияла в ответ, и ощущение счастья еще больше в ней укрепилось.
– Вот и твой стенд, милая, нетронутый рукой человека. – рассмеялась Аньеза, и Мадаленна невольно улыбнулась в ответ. – Тогда я пойду найду мистера Смитона, хорошо?
Мадаленна кивнула в ответ и быстро раскатила рулон бумаги. Она управится за полчаса, за двадцать минут, если не будет отвлекаться на разные мелочи. И Мадаленна почти уже затянула какую-то простую песню, когда старая мысль снова проскочила у нее в голове, и от осознания у Мадаленны все похолодело внутри. Она рассказала свои самые сокровенные мысли совершенно незнакомому человеку. Рулон с бумагой чуть не выпал из ее рук; она судорожно сглотнула. Все было верно; совершенно незнакомый ей человек знал ее мысли, причем, те, которые она не рассказывала даже Аньезе. Разумеется, мистер Гилберт был джентльменом, но чтобы сама Мадаленна смогла так неосмотрительно поступить. Внутри что-то жалобно заныло, и она почувствовала себя в ловушке.
Конечно, мистер Гилберт и сам рассказывал ей свои мысли, но кто мог доказать, что он не врал? Да даже если и не врал, то от этого становилось не легче. Мадаленна Стоунбрук, самая прагматичная, доверилась незнакомцу и наговорила такого… И самое удивительное было то, что в те моменты это не казалось ей чем-то предосудительным; нет, все было так логично, так понятно, будто бы и не было другого выхода, как говорить с мистером Гилбертом и слушать его ответ. Мадаленна тихо выругалась; это было ужасно, ужасно глупо так поступить, и Мадаленна могла поклясться, что не ожидала от себя такого поведения, но сделанного было не вернуть, и Мадаленна принялась думать о том, как все повернуть в другую сторону. Врать она ненавидела, но другого выхода просто не было. Она сама не понимала зачем, но ей необходимо было убедить его в том, что это были вовсе не ее мысли, а просто абстрактные размышления на тему искусства и жизненных принципов.
Мадаленна не привыкла раскрывать кому-то душу, она не умела говорить открыто и искренне, но мистер Гилберт не оставлял ей другого выхода, и от этого щеки Мадаленны покрылись краской. Она была сердита на себя за такую слабость, однако она отставила сантименты и задумалась над тем, как убедить этого человека в желаемом. Проснувшаяся совесть негромко закричала о достойном поведении, но Мадаленна махнула на нее рукой. Она была знакома с мистером Гилбертом всего ничего, а вскоре он вообще должен был уехать, и поэтому Мадаленна с новой силой засвистела песню и принялась раздумывать над планом; ее еще ждали китайские фонарики.
Праздник был в самом разгаре, даже солнце, казалось, радовалось вместе со всеми и мягко освещало своими лучами и клумбы, и нежные цветы. Мадаленна впервые за долгое время чувствовала себя и веселой, и счастливой – обычно эти два состояния никогда не пересекались, и она тоскливо размышляла о том, как сбежать с вечеринки. Но сегодня; сегодня все было по-другому. Людей было много, но никто не толкался, а плавно перемещались из стороны в сторону, и в воздухе раздавался заливистый смех вперемешку с вальсами и некоторыми песнями Билла Хейли. Розовая вата летала над деревьями, в воздухе пахло жженым сахаром, и все ходили обвешенные конфетти и лентами. Мадаленна сначала не хотела оставаться на сам праздник и планировала уехать как только появились первые гости. Но стоило ей залезть в машину, как Аньеза вместе с мистером Смитоном вытащили ее оттуда, пригладили платье и приказали хоть несколько часов не думать ни о проблемах, ни о делах, а просто отдохнуть. Мадаленна пыталась сопротивляться и пробовала возразить, что она устала от толпы, но мама не приняла никаких возражений, и мистер Смитон взял ее под руку и отправился вместе с ней на прогулку по красным и желтым дорожкам.
– Вроде бы вполне неплохо. – жмурясь от удовольствия заявил садовник, смотря на все великолепие. – Даже очень неплохо. Согласна, Мадаленна?
– Вы набиваетесь на комплименты, мистер Смитон? – она рассмеялась и поправила съехавший галстук. – Все замечательно!
– Тогда поверю тебе на слово.
Верить на слово не пришлось, ибо как только он обернулся поправить гирлянду, то несколько молодых людей очень громко выразили свои восторги по поводу всего происходящего, а в особенности «прекрасного витражного купола и симметрии клумб», и садовник порозовел от удовольствия. Молодые люди, видимо, были знакомыми Джона, которого Мадаленна видела несколько раз в толпе. Тот махнул ей рукой, но в следующую минуту его под руку взяла какая-то девушка, и он исчез за поворотом карусели; Мадаленна не расстроилась. Молодые люди топтались на месте и о чем-то беседовали с мистером Смитоном и все время поглядывали в ее сторону, однако она только усмехнулась и отвернулась в сторону. Ей не хотелось ни с кем знакомиться, не хотелось узнавать что-то новое о незнакомцах, и завтра Мадаленна бы сама себя назвала редкостной занудой, но сегодня и об этом она тоже думать не хотела.
– Хорошие ребята, – махнул им мистер Смитон и повернулся к ней. – Это друзья Джона?
– Наверное, – пожала плечами Мадаленна и налила лимонад в высокий стакан. – Он меня с ними еще не знакомил.
– А собирался?
– Собирается. – уточнила Мадаленна. – Мы идем вместе на скачки.
– Ого, – многозначительно кивнул мистер Смитон. – А ты знаешь, что большинство предложений руки и сердца происходят именно на скачках?
– Мистер Смитон!
– Что? Лично я попросил Грейс стать моей женой как раз тогда, когда Малышка Фанни выиграла свой третий забег. Это было… – мистер Смитон задумался и отпил пунша. – Да! Ровно тридцать восемь лет назад.
– Мистер Смитон, – проворчала Мадаленна. – Вы же сами сказали мне, чтобы я отдыхала, так?
– Да, сказал. И?
– Тогда никаких разговоров о браке!
– Отлично, тогда я приглашаю тебя на танец.
Мадаленна еще ничего не успела сказать, как садовник закружил ее в чем-то одновременно похожем и на вальс, и на фокстрот, но Мадаленне было все равно. Ее партнер оказался поразительно способным человеком, и ей оставалось только следовать за его шагами и наслаждаться музыкой.
– Вы очень хорошо танцуете, мистер Смитон. – улыбнулась Мадаленна.
– Я слышу в твоем голосе удивление, дорогая. – притворно нахмурился мистер Смитон, и она покрепче его обняла.
– Только восхищение.
– Так и быть, поверю. – рассмеялся садовник и пригладил ее растрепанные волосы.
Мимо проплывали деревья, люди, фонарики; где-то Мадаленна видела смеющуюся Аньезу, и отстраненно заметила про себя, что давно не видела свою маму такой довольной и сияющей. Аньеза с кем-то разговаривала, и улыбка не сходила с ее лица. Мадаленне вдруг стало очень спокойно при мысли, что мама здесь приятно проводит время. Значит, оранжереи приняли и ее; значит, и она сможет обрести здесь счастье и умиротворение.
– Кстати, насчет восхищения, – опомнился мистер Смитон, когда оркестр пошел на второй круг «Walking my baby back home». – Я не устану удивляться, как ты быстро смогла обернуть этот стенд. И, главное, как красиво! А эти фонарики – просто прелесть!
– Скромно с вами соглашусь, – убаюканная музыкой, тихо проговорила Мадаленна. – Рада, что вам все понравилось.
– И не только мне! – энергично махнул рукой мистер Гилберт, и Мадаленна моментально проснулась. – Все в восторге! Да и Эйдин удивился, как ты смогла так быстро все обмотать, и ведь ничего не отклеивается!
– Мистер Гилберт здесь? – былое спокойствие было потеряно, и Мадаленна обернулась в поисках уже знакомой фигуры. – Разве он любит такие мероприятия?
– Эй, Мадаленна, – мягко подтолкнул ее мистер Смитон. – Не обижай моего друга, он ведь не сноб.
– Я вовсе не хотела его обидеть, мистер Смитон, просто я видела мало профессоров, которые приходят на сельский праздник.
И несмотря на растущее волнение, Мадаленна не смогла не представить мистера Лойтона в мантии и с папкой в руках здесь, в окружении цветов, деревьев и карамели. Зрелище было и нелепым, и милым одновременно, и она с удовольствием рассмеялась, да так заразительно, что мистер Смитон не удержался и подхватил ее смех.
– Он – замечательный парень, мистер Гилберт. – улыбнулся садовник. – Только уж сильно скучает по своему дому. Совершенно не городской житель.
– Зачем же он тогда живет в Портсмуте? – спросила Мадаленна, искоса стараясь разглядеть мистера Гилберта в толпе.
– А он не из Портсмута; хуже, он из Лондона, а вот почему он живет там, я тебе сказать не могу.
– Вы называете его парнем, но полагаю, ему около сорока, разве нет?
– Ну, по сравнению со мной, он выглядит совсем мальчиком, моя дорогая.
– Мистер Смитон, вы снова набиваетесь на комплимент. – укоризненно покачала головой Мадаленна, и садовник, усмехнувшись, склонил голову набок – на этот раз она сказала чистую правду.
Танец закончился, и Мадаленна, стараясь скрыть свою одышку, подбежала к Аньезе. Она знала, что у нее горят глаза, и щеки раскраснелись, и она знала, что мама будет этим довольна – обычно она привыкла видеть бледный призрак своей прошлой Мадаленны. Ее догадки оказались правильными, и мама с радостью поправила оборку на платье и поцеловала в румяную щеку.
– Тебе весело? – радостно воскликнула Аньеза, и Мадаленна в тон ей кивнула головой.
День был в самом разгаре, и Мадаленна с удовольствием вдохнула пряный воздух – возможно, лето и уходило, но уходило ярко, весело, призывая не тосковать по нему, а жить дальше и становиться еще лучше и чище к следующей встрече. Да, Мадаленна обожала лето, и раньше этот праздник наводил на нее тоску, однако сегодня она думала о том, что у нее есть еще целый год до новой встречи, и что она не потратит его зря. Она улыбнулась деревьям, небу и цветам, когда вдруг увидела около живописных веток акаций мистера Гилберта. Он ее не видел, и Мадаленна присмотрелась к нему повнимательнее; ей почему-то хотелось еще раз запомнить его прежде чем она познакомит его с Аньезой. Желание было откровенно глупым, и она мотнула головой – ей было ровно никакого дела до того, как мистер Гилберт выглядел. Он улыбался и о чем-то разговаривал с небольшой компанией, достаточно разношерстной – Мадаленна заприметила и взрослого мужчину в вязаной жилетке, и красивую черноволосую женщину, чья красота буквально выбивалась из толпы и кричала о себе, и девушку-студентку, возрастом близкую к самой Мадаленне. Аньеза поймала ее взгляд и хитро улыбнулась; она сразу поняла, где был недавний таинственный мистер Гилберт.
– Я так полагаю, друг мистера Смитона тот, который в жилетке?
Мадаленна недовольно посмотрела на маму; она тоже знала, что Аньеза сразу поняла, кто есть кто и вовсе не хотела с жаром отстаивать, что мистер Гилберт тот, кто в сером костюме и помоложе.
– Нет, другой.
– Ах, вот тот, – невинно протянула Аньеза и выпустила непослушные завитки дочери на лоб. – Да, вполне похож на тех, кем мистер Смитон любил окружать себя раньше.
– И кем же он любил себя окружать? – рассеянно пробормотала Мадаленна, наблюдая за тем, как Эйдин ловко жонглировал большими персиками.
– О, очень интересными людьми. Лучше посмотри на меня, дорогая, – вдруг шепнула Аньеза ей на ухо, и Мадаленна от неожиданности подскочила. – Сейчас он может посмотреть на тебя, а это не совсем прилично так пристально разглядывать человека, он может смутиться.
– Мама! – возмущенно воскликнула Мадаленна, не обращая внимания на то, что к ней подошел робкий молодой человек с просьбой о танце. – Нет, я не танцую, благодарю. Мама! – повторила она во второй раз, но Аньеза уже смотрела куда-то поверх ее головы и улыбалась.
– Добрый день, мисс Стоунбрук. – раздался около нее знакомый низкий голос, и Мадаленна едва успела подавить в себе непонятно откуда взявшееся смущение.
– Здравствуйте, мистер Гилберт. – небо окрасилось розовым, и Мадаленна посмотрела на мягкие облака. – Мама, познакомься это мистер Эйдин Гилберт, друг мистера Смитона.
– Очень рад. – он радушно пожал руку Аньезе.
– Взаимно. – Аньеза улыбнулась и мельком взглянула на дочь. – Теперь я знаю, о ком Мадаленна мне рассказывала.
– Вот как? – Эйдин казался искренне удивленным, но вовсе не рассерженным. – Надеюсь, только хорошее?
– Я рассказывала о том, как вы смогли меня переспорить, мистер Гилберт, – с трудом выдавила из себя Мадаленна, мысленно напоминая себе прочесть маме лекцию об ужасном поведении. – Я была несколько экзальтированна, поэтому…
Она наконец-то взглянула на него, однако вместо разочарования или сожаления, она увидела только улыбку. Этому человеку очень шла улыбка, мысленно повторила Мадаленна, и, смутившись окончательно, сердито дернула ветку дуба.
– Это еще вопрос, кто кого переспорил, – весело заявил мистер Гилберт. – Я бы солгал, если сказал, что ваши доводы меня окончательно убедили, однако еще несколько минут нашего с вами общения, и я наверняка с вами бы согласился. Впрочем, – он галантно поклонился Аньезе. – Теперь я понимаю, откуда у мисс Стоунбрук такие способности к искусству.
– О, прошу, не смотрите на меня, мистер Гилберт, – простодушно заявила Аньеза. – Это полностью заслуга Мадаленны, мы с отцом к искусству имеем только праздное отношение, а потому такому течению мыслей дочка обязана сама себе.
– Полагаю, это абсолютная правда. – и в его взгляде не было ни тени насмешки. – Мы с мисс Стоунбрук часто разговаривали на разные темы, – но Мадаленна его перебила.
– На отвлеченные темы.
Ей вдруг стало очень неловко переубеждать мистера Гилберта; он вдруг ей показался совсем другим, и прошлая неприязнь испарилась, но довольно сантиментов, холодно напомнила себе Мадаленна; перед ней все так же стоял чужой человек, который мог думать, что знает все ее мысли. И если она даже с Аньезой о многом не говорила, то чем он был лучше ее? У нее вдруг что-то закололо в груди, и когда она посмотрела на мистера Гилберта, внезапно заметила странную тень, упавшую ему на глаза – не то недоумения, не то сожаления; Мадаленне почему-то захотелось сказать, что она сморозила глупость, и они с мистером Гилбертом обсуждали действительно важные вещи, однако странный холод сковал ее изнутри, стоило ей подумать, что чужой человек станет читать ее как открытую книгу. Ошибки надо было исправлять, и отступать было некуда.
– Мы с мистером Гилбертом несколько раз общались на абстрактные темы. – она набрала в себя побольше воздуха. – Об искусстве в целом…
– Или о слабости и силе людей. – внезапно подхватил ее вранье Эйдин и улыбнулся Аньезе. – Очень интересные беседы о целом и малом.
– Именно. – кивнула Мадаленна.
– Полагаю, очень занимательные? – улыбнулась Аньеза.
– Очень. – усмехнулся мистер Гилберт и внезапно обратился к Мадаленне, протягивая персик. – Это вам, мисс Стоунбрук. Скромная награда за ваш великолепный стенд.
– Благодарю. – скупо улыбнулась Мадаленна и приняла теплый фрукт, который так и пах чем-то летним и счастливым. Вот, вот оно – первый запах этого лета, теперь она точно это знала.
– Можете быть уверены, он вкусный, во всяком случае, Джейн его оценила.
– Джейн? – повис в воздухе вопрос, прежде чем Мадаленна мысленно стукнула себя по лбу; это могла быть и его дочь, и его жена – кто угодно.
– Да, – хотела сказать что-то еще мистер Гилберт, но в следующую секунду его позвала та красивая черноволосая женщина, и он поспешно поклонился. – Извините, мне пора.
– До свидания, мистер Гилберт. – быстро проговорила Мадаленна, и прежде чем Аньеза улыбнулась, она стремительно прошла к висячим качелям; ей почему-то было нужно уйти раньше, чем ее собеседник.
Мама села рядом с ней, и Мадаленна была благодарна тому, что она ее ни о чем не спрашивала, предоставляя успокоиться и начать беседу самой. Мадаленна перекатывала персик из рук в руки, когда в конце концов молчание стало невозможным.
– Джейн – это его дочь?
– Не знаю, – пожала плечами Аньеза. – Может. А может жена.
Они посмотрели туда, где стоял мистер Гилберт и о чем-то увлеченно рассказывал двум своим собеседницам, причем девушка помладше так спокойно устроилась в его объятиях, что Мадаленне показалось неловко смотреть на эту семейную сцену. Семья; конечно, это была его семья; отчего-то она совсем не могла предположить, что у него есть жена и дочь. Мадаленне вдруг захотелось рассмотреть тех, кто видел этого человека каждый день; кто не робел в его присутствии и мог заливисто смеяться над его шутками. У него, должно быть, просто замечательная семья, и во рту у нее стало горько, словно она выпила отвар полыни. Интересно, как это было чувствовать себя дома, куда ты ты не пошел и знать, что сзади тебя всегда есть те, кто поддержат и не дадут упасть в яму, который сам себе начал рыть? Ей захотелось поближе прижаться к Аньезе – на этот раз она не была одинока, у нее была ее мама и ей вовсе не хотелось плакать. Может быть, отца, который бы закрыл ее своей широкой спиной у нее и не было сейчас, но была мать, которая могла отобрать лопату.
– Может съедим по леденцу? – поцеловала ее Аньеза.
– Было бы замечательно. – ответила Мадаленна.
И только когда она осталась одна, Мадаленна вдруг поняла, что и на этот раз мистер Гилберт прочел ее мысли и поддержал ее вранье. Она так и не смогла его обмануть, пораженно подумала Мадаленна, и это ее так удивило, что персик чуть не выпал из ее руки, но она мотнула головой, и мысль принудительно исчезла. Ей было все равно, во всяком случае, она на это надеялась.