Капитан Эшлинг был, по единодушному мнению местного общества, кладезем различных дарований. Но проживавшие по соседству господа и особенно госпожи отнюдь не обрадовались, когда обнаружилось ещё одно его дарование, доселе сокрытое, – способность устраивать сюрпризы.
Дело в том, что капитан Эшлинг, вопреки ожиданиям, не избрал своим предметом ни одну из местных девиц на выданье. Он исправно отвечал на приглашения, посещал танцевальные вечера и милые семейные ужины, поначалу вместе с племянницей Альмагией Эшлинг, а в дальнейшем, что было ещё лучше, почти всегда без неё. Он беседовал, прогуливался и танцевал с блистательнейшими из местных красавиц – томной госпожой Волюпте, весёлой госпожой Неветес, элегантной госпожой Фасантой, однако тщетно ждали они сами, их матери и отцы: капитан Эшлинг упорно не просил ничьей руки.
…И вдруг как гром среди ясного неба: объявление о помолвке капитана Эшлинга и госпожи Свартур!
Нет, не то чтобы это было невозможно или за госпожой Свартур водились какие-либо грехи, препятствовавшие браку с добропорядочным господином. Однако расцвет юности госпожи Свартур остался позади: она схоронила первого мужа без малого десять лет назад, к тому же имела от брака с ним сына – задиристого юнца Джорри, в котором души не чаяла, из-за чего, по мнению некоторых, разбаловала его до неприличия.
Неожиданностью грядущая свадьба стала не только для местного общества, но и для Альмы. Поначалу она сопровождала дядюшку в его визитах, вводила в общество, представляя тем господам и госпожам, с кем была знакома сама. В дальнейшем однообразие лиц, тем и танцев ей прискучило, она начала пропускать выезды. А после того как отвергла руку капитана Эшлинга, он и вовсе стал постоянно выезжать без неё, что полностью устраивало их обоих.
Госпожа Свартур тоже была домоседкой и предпочитала не наносить визиты, а принимать гостей в своём имении. Точнее, в имении сына: именно Джорри был наследником поместья «Свартурхус» и состояния покойного отца, а его матери полагались лишь вдовье содержание да оставленные по завещанию ценности. Однако этим «лишь», на самом деле достаточно щедрым, и должностью своеобразного регента при юном наследнике она была вполне довольна. Тем более что местные госпожи отчего-то редко включали её в число приглашённых, как будто не желая лишний раз с ней встречаться. Зато местные господа, напротив, были не прочь видеть милую вдовушку как можно чаще и ради этого охотно покидали уют семейного очага.
В результате Альма и госпожа Свартур, пусть и знали о существовании друг друга, даже не были друг другу формально представлены! Следовательно, Альма не имела ни малейшего понятия, какова собой невеста дядюшки. Будущая тётушка. Будущая хозяйка «Тёмных Тисов».
При наконец состоявшемся знакомстве, когда госпожа Свартур, пока без Джорри, впервые приехала в «Тёмные Тисы» и под руку с капитаном Эшлингом прошествовала по своим будущим владениям, оказалось, что она более всего похожа на кошку. Вернее, на холёную домашнюю кошечку. Нежную, ласково мурлыкающую, создающую уют одним своим присутствием. «Тёмные Тисы», приняв под свою сень госпожу Свартур, удивительным образом сделались менее мрачными.
А как она умела слушать! Даже если вы вовсе не собирались ничего ей рассказывать. Альма планировала ограничиться приличествовавшими случаю приветствиями и поздравлениями, но когда после трапезы они с госпожой Свартур удалились наедине выпить кофе и полакомиться сладостями, уже на второй чашке терпкого напитка Альма неожиданно обнаружила себя рассказывающей о том, что вычитала в «Вестнике Волшебства», и вынуждена была прикусить язык, пока не сболтнула что-нибудь совсем сокровенное. Никогда прежде Альма не была болтуньей, госпоже Эстиминде порой приходилось силком вытягивать из неё слова (особенно когда те были частью недостаточно хорошо выученного урока), да и во время визитов она предпочитала слушать, а не говорить. Однако в присутствии госпожи Свартур, казалось, разговорился бы и камень: её глаза лучились неподдельным доброжелательным интересом, она всегда к месту вставляла вопросы или остроумные ремарки, причём никогда не перетягивая тему на себя, собеседник будто становился для неё центром всего мироздания.
Альма обеспокоенно попыталась вспомнить, не читала ли в «Вестнике Волшебства» о каких-нибудь развязывающих язык заклинаниях. Но в следующую секунду мысленно сама себя обозвала скудоумной: везде-то она теперь готова была искать магию, почти как её бедный отец. Незачем подозревать колдовство или иной подвох там, где есть прирождённый талант. А госпожа Свартур была, несомненно, одарена от природы.
Не всякий дар завоёвывает своему обладателю славу в веках или несметные богатства – но оттого он не перестаёт быть даром. Чем-то особенным, что доступно не всем, что отличает одарённого от прочих и улучшает его жизнь, а если повезёт, то и жизнь его близких.
В обществе госпожи Свартур даже капитан Эшлинг, прямой и твёрдый, как мачта, смягчался. Когда он смотрел на невесту, его строгий взгляд теплел, голос начинал звучать менее отрывисто.
Словом, всё указывало на то, что капитану Эшлингу посчастливилось найти женщину, которую он искал. И которая, в свою очередь, искала его.
Медлить со свадьбой никто не видел резона, и едва были совершены необходимые приготовления, жених с невестой стали мужем и женой. День их свадьбы был зимним, холодным, и вместо обычно подбрасываемых ввысь праздничных семян в волосах новобрачных белели снежинки – а они не обращали ни на снег, ни на холод никакого внимания, смотрели только друг на друга и были абсолютно счастливы.
Это была первая свадьба, в которой Альме довелось принять непосредственное участие, пусть и не в роли невесты. Альма была аколитом – свадебным спутником-помощником – своего дядюшки, равно как юный Джорри Свартур был аколитом своей матери. Но если Джорри со свойственной его возрасту несносностью казался недоволен и доставшейся ему ролью, и обстановкой святилища, и самим бракосочетанием, то Альма украдкой глазела по сторонам с искренним интересом, подпитываемым новизной и редкостью ситуации.
Когда-то народ Бонегии, подобно народу соседней Сидрии, исповедовал веру в Двуединого, и святилища оного являлись главным украшением любого города, пышностью убранства и монументальностью архитектуры соперничая с дворцами местной знати и чуть не с дворцом самого короля. Однако около семи веков назад тогдашний монарх неожиданно объявил о переходе в новое вероисповедание и на смену Двуединому привёл Великое Неведомое.
Впрочем, как «на смену»? Великое Неведомое не отрицало возможности существования Двуединого. И других богов. И магии. Оно вообще было религией не отрицания, а вопроса. Вместо догматов были духовные поиски, и каждый найденный ответ признавался возможным и ценным.
Вероятно, именно благодаря мягкости новой религии удалось избежать крупных раздоров внутри страны. Зато южная соседка Сидрия была недовольна и, ревностно сохраняя культ Двуединого, едва не обвинила Бонегию в ереси, что положило бы начало международной распре, и хорошо если не религиозной войне. Однако каким-то чудом конфликт удалось погасить.
Возможно, чудом вполне буквальным: летописей и иных свидетельств тех времён почти не сохранилось, будто они были планомерно сокрыты или уничтожены, но за последние десятилетия всё большую силу (не в последнюю очередь благодаря поддержке клуба магов «Абельвиро») набирала гипотеза, что именно на тот период пришёлся расцвет бонегийской магии. И что магия в целом оказала на историю Бонегии больше влияния, чем можно было отследить по уцелевшим источникам. Однако гипотеза на то и гипотеза, чтобы быть лишь предположением, а не установленной истиной.
Так или иначе, святилище Великого Неведомого, в котором проходило бракосочетание капитана Эшлинга и госпожи Свартур, было скорее скромным и строгим, чем роскошным и нарядным, и вовсе не провинциальность была тому причиной.
Но кое-что от прежней религии святилища Великого Неведомого всё же сохранили, в том числе традицию отмечать праздники и скорби колокольным звоном. И когда все напутствия были даны, все обеты были принесены и скреплены нежным поцелуем, в вышине раздался торжественный колокольный звон, возвещавший появление новой семьи.
Госпожа Маоми Свартур была умна и знала себе цену. Потому даже не думала примыкать к местным девицам в охоте за новым трофеем – морурольским капитаном, унаследовавшим «Тёмные Тисы». Очевидно же было, что он сделает предложение своей племяннице.
И он, судя по донёсшимся слухам, взаправду сделал. А она – вот это уже было неожиданностью! – отказала.
Что ж, возможно, игра всё-таки стоила свеч.
Первый брак госпожи Свартур был устроен без её желания, когда она была совсем юна – моложе, чем Альмагия Эшлинг ныне. Уготованный ей супруг оказался состоятелен, но в летах – старше её чуть ли не втрое. К тому же он обладал скверной привычкой вымещать дурное настроение (а дурным оно у него было почти всегда) на окружающих – и на слугах, и на собственной жене. Правда, стоило отдать ему должное, он любезно освободил её от своего общества всего через несколько лет после свадьбы – грудная жаба вконец его доконала. К тому же господин Свартур обеспечил госпоже Свартур безбедную жизнь – а главное, дал ей сына, прелестного ненаглядного Джорри, которого она полюбила всем сердцем.
Второй свой брак госпожа Свартур решила устроить сама.
Однако она не собиралась лишиться обретённой свободы ради кого-нибудь из местных вдовцов – пожилых, грузных, ленивых и телом, и духом. Нет уж, избавьте. Да и не была уверена, что её милый Джорри хорошо воспримет появление отчима.
С другой стороны, выслушивая очередные – третьи за месяц! – жалобы на сына от гувернёра и от кухарки, опять обидевшейся на Джорри из-за невинного розыгрыша, госпожа Свартур со вздохом призналась себе, что Джорри, возможно, не помешал бы достойный образец для подражания. А ей самой не помешал бы достойный супруг. Только где ж отыскать такого?..
И вдруг – свободный, статный, состоятельный и славный капитан Эшлинг.
Госпожа Свартур умела замечать шансы, отличать призрачные от реальных и, наконец, ловить их. Этот шанс был хорош во всех отношениях, и она его не упустила.
Капитан Эшлинг полностью оправдал её ожидания и даже надежды, так что их союз, изначально порождённый умом, согрел и сердце.
Хотя «Тёмные Тисы» тоже внесли немалый вклад в привлекательность капитана Эшлинга. Новоиспечённая госпожа Эшлинг была крайне довольна своим новым домом: «Тёмные Тисы» были более старинным, более просторным, более богатым поместьем, чем «Свартурхус». И хотя Альмагия Эшлинг в беседах упоминала гнетущее впечатление, производимое на неё «Тёмными Тисами», госпожа Эшлинг находила дом весьма приятным. И намеревалась сделать его ещё приятнее.
«Тёмные Тисы» изменились, будто очнувшись от долгой дрёмы.
Для начала в поместье стало вдвое больше господ: вместе с новоявленной госпожой Эшлинг сюда переселился её сын Джорри. И большой дом перестал казаться таким безлюдным, одиноким, угасшим: он наполнился жизнью.
В первую очередь это было заслугой именно Джорри, рьяно исследовавшего новую территорию, с громкими возгласами бегавшего по коридорам и лестницам, взрывавшегося смехом в случае очередного удачного розыгрыша или при виде чего-либо забавного. А забавным ему казалось многое: Джорри смотрел на мир с озорной усмешкой.
Его матушка, напротив, являла собой образец хороших манер, была приветливой, но требовательной госпожой. Она умела поощрять и умела приказывать; умела ценить старое и умела привносить новое; умела собирать гостей и умела провожать их, оставляя обитателей «Тёмных Тисов» наслаждаться тихим отдыхом в семейном кругу. Словом, она была настоящей хозяйкой.
Даже то, что она, с полного одобрения супруга и при его деятельном участии, перевезла с собой из «Свартурхуса» камеристку и кухарку и дала расчёт едва ли не трети слуг «Тёмных Тисов», ничуть не повредило ей ни в чьих глазах. Каждый из слуг почёл бы за честь шанс немедля броситься исполнять любой приказ госпожи Эшлинг.
Каждый… кроме экономки Одан. Её вассальная преданность была незыблема, экономка верно служила каждому, кто носил фамилию Эшлинг, однако за десятилетия службы у неё сложились собственные представления о том, как следует вести хозяйство в «Тёмных Тисах». А у госпожи Эшлинг имелись свои представления, и не во всём они совпадали. Под одной крышей очутились две женщины, которые привыкли управлять домом – и привыкли это делать по-разному.
Но одна из них была хозяйкой «Тёмных Тисов», а другая – нет, и в конце концов экономка Одан полностью покорилась твёрдой руке, укрытой нежной перчаткой.
– Что это тут у вас, сестрица? – Джорри высунулся из чулана (чем он только там занимался? Неужто опять готовил какую-нибудь каверзу?) и с любопытством уставился на то, что было в руках Альмы: рябиновые и тисовые ветви, за долгую зиму успевшие пострадать от ветров и снегопадов, но ещё сохранившие на себе по несколько ярко-красных ягод.
– Охапка веток, как видишь.
– Для магии? – глаза Джорри лукаво заблестели.
– Для натюрморта, – Альма почти не запнулась и кивком подозвала к себе горничную, чтобы та отнесла ветви в комнату.
– Давайте я сам отнесу!
– Погоди-ка, – понадобилось не очень-то куртуазно схватить его за шиворот, чтобы хоть ненадолго угомонить этот вихрь в человеческом обличье. И не дать ему проникнуть в её тайны. – Сперва скажи, чем ты был занят в чулане.
– Повторением сидрийских неправильных глаголов, – он одарил её кротким взглядом, всем своим видом являя безгрешную добродетель. И лишь в глубине его глаз на мгновение вспыхнула смешинка.
Ну что за несносный мальчишка!
– Молодец, – в тон ему ответила Альма. И, ухватив Джорри покрепче, повлекла за собой в классную комнату. – Давай же посмотрим, как далеко ты продвинулся в своём уроке.
Если это и не согласовывалось с его планами, то он приноровился мгновенно, перехватил инициативу и Альмину руку и теперь сам вёл её в классную комнату. Подальше от чулана.
– Как скажете, сестрица!
Разумеется, никакой сестрицей она ему не была: Альма приходилась Джорри троюродной племянницей его отчима. Ни капли общей крови. Однако Джорри решил называть её именно так – то ли чтобы поддразнить, то ли потому что ему, единственному сыну, взаправду не хватало сестёр и братьев. И его мать, а поначалу и сама Альма, были лишь довольны, что двум младшим членам семьи удалось поладить.
Не возражала Альма и когда госпожа Эшлинг обратилась к ней с просьбой дать Джорри несколько уроков сидрийского: дескать, сын так тянется к знаниям, но в изложении гувернёра сидрийский ему никак не даётся…
Слово «несколько» оказалось весьма растяжимым понятием, и теперь Альма была для Джорри не только сестрицей, но и кем-то вроде полугувернантки: прибегнув к книгам, оставленным госпожой Эстиминдой, а также к собственным старым тетрадям и воспоминаниям, Альма уже который месяц обучала Джорри языку Сидрии. Не будучи, впрочем, уверена, что когда-либо Джорри, да и ей самой удастся объясниться хоть с одним взаправдашним сидрийцем так, чтобы тот их понял.
Джорри, стоило отдать ему должное, на её уроках даже старался. Насколько это было в его силах. По крайней мере, он не сбегал и не устраивал переполох, как не единожды бывало на уроках с гувернёром Охаром. Однако быстро терял терпение, начинал вертеться, сажать кляксы, изукрашивать свободное пространство на бумаге рисунками – преимущественно карикатурами, причём, что было вдвойне досадно, весьма узнаваемыми.
Джорри был таким шумным, смешливым, изобретательным, шаловливым, будто родился не благородным господином, а каким-то бродячим лицедеем. Его неугомонная натура обещала либо блестящую, либо прискорбную будущность. Если только на него не подействует сдерживающе мрачная атмосфера «Тёмных Тисов». Впрочем, у оной было мало шансов против него, и пока Джорри неизменно выходил победителем, наполняя старый дом так давно не гостившим здесь весельем.
Иногда Альма была готова дни считать до отъезда юного сорванца; иногда с неохотой признавалась себе, что будет скучать по нему. Но независимо от её желаний через год-другой Джорри должен был покинуть «Тёмные Тисы».
Госпожа Эшлинг не любила говорить о его отъезде, словно одна лишь мысль о том, что придётся отпустить сына от себя, разбивала её материнское сердце. Потому не отослала Джорри ни в одну из школ, постановив обойтись услугами гувернёра, а затем специально приглашённых учителей, должных подготовить её сына к поступлению в университет. И всерьёз подумывала отдать Джорри учиться не в более престижный, но и более далёкий Атарф, а в расположенный на три дня пути ближе Оньдрейхед.
Зато сам Джорри ждал зачисления в университет – хоть Атарф, хоть Оньдрейхед, всё равно – с нетерпением: не ради учёбы, которую он если и любил, то весьма избирательно, а ради возможности выпорхнуть из гнезда, пусть уютного, но тесноватого для его неуёмной натуры.
Юный Джорри Свартур хотел повидать мир, завязать интересные знакомства, а если повезёт, то и принять участие во взаправдашнем приключении. Недавно он грезил о загадочных знойных пустынях Моанрии. А затем вдруг, под впечатлением от морских рассказов капитана Эшлинга, огорошил всех сообщением о том, что хочет уехать в Морирол и наняться юнгой на корабль. Рассказы капитана Эшлинга немедля приняли менее ностальгический и более обыденно-натуралистический тон, с особым упором на жёсткую дисциплину, авралы и в целом не блещущий удобствами корабельный быт. Госпожа Эшлинг, постановив, что запрещать что-либо сыну бесполезно (запрет лишь подбросит дров в пламя его энтузиазма), предложила ему сперва обучиться править лодкой на реке и проверить, нет ли у него морской болезни. И лишь Альма ничего не сказала.
Она, разумеется, беспокоилась за Джорри, успев к нему привязаться и иногда, когда пауза в каверзах вдруг затягивалась, даже считая его милым. Однако его скороспелый план по становлению моряком вовсе не казался ей чем-то абсурдным и ужасным. Альма почти не сомневалась, что приложи Джорри к осуществлению этой мечты все свои бурлящие силы – и он вполне мог бы со временем превзойти капитана Эшлинга.
Если бы, конечно, присущая ему хаотичность не подтолкнула его к дурной компании: шансы Джорри стать блестящим офицером морского флота были примерно равны шансам стать лихим пиратом. А то и уступали им.
Но студентом ли, офицером ли, пиратом ли – так или иначе Джорри ждало интересное будущее. Ему были открыты многие пути – выбирай любой!
Самой Альме были недоступны ни университет, ни море. А что было?
По крайней мере, благодаря приобретённому в занятиях с Джорри кой-какому учительскому опыту она окончательно уверилась, что с госпожой Эстиминдой ей не тягаться, хорошей гувернанткой не стать – да и не хотелось становиться.
А кем она хотела стать? Почтенной матерью семейства? Однако история с капитаном Эшлингом заставляла усомниться в таком исходе: если даже столь прекрасная во всех отношениях партия не побудила Альму вступить в брак, едва ли она в принципе готова становиться чьей-либо женой, да и вряд ли найдёт жениха лучше.
К тому же, имея возможность ежедневно видеть супругу капитана – госпожу Эшлинг, Альма не могла не заметить различий между ней и собой, причём не в свою пользу: сама она не умела ни вести дом, ни создавать уют, ни быть очаровательной.
Госпожа Эшлинг была безупречной хозяйкой «Тёмных Тисов». Нежной супругой, любящей матерью, душой компании. Для каждого она умела найти ласковое слово, не делая исключения и для Альмы – несостоявшейся невесты своего мужа и бывшей почти хозяйки своего нового дома. Более того, окружала Альму заботой, будто та была её ближайшей подругой.
Альма высоко ценила доброе отношение госпожи Эшлинг. Но всё-таки иногда мечтала высвободиться из мягкого кокона её заботы. Особенно когда дело касалось гостей.
– Сегодня к ужину обещал быть полковник Хуграккур, – обронила госпожа Эшлинг как будто между прочим. – Бывший сослуживец моего бедного кузена Федайля – помнишь, я рассказывала? Он в здешних местах проездом по делам своего драгунского полка, готовящегося к учениям, и я, разумеется, не могла его не пригласить. Полагаю, милому капитану Эшлингу будет о чём с ним побеседовать. Да и для женщин общество полковника Хуграккура всегда было преприятным – он, знаешь ли, чудесный рассказчик, а уж как галантен!..
Альма, не поднимая глаз от вышивания, которым они обе занимались после завтрака, поблагодарила госпожу Эшлинг и сказала, что будет очень рада познакомиться с тем самым полковником Хуграккуром. А мысленно предположила, что место полковника за столом по чудесному стечению обстоятельств окажется рядом с её собственным, что госпожа Эшлинг вновь примется расхваливать таланты всех присутствующих, особенно полковника и Альмы, что под конец вечера Альму попросят сыграть что-нибудь на фортепьяно, а полковник любезно вызовется переворачивать ей ноты…
И не ошиблась.
Что ж, по крайней мере, на сей раз гость был всего один – нередко госпожа Эшлинг приглашала целую ватагу гостей. Пусть она была домоседкой и редко выезжала, в её нежных цепких руках скопилось множество нитей-связей, она вела обширную переписку, и поблизости всегда находились какие-нибудь приятели, знакомые знакомых или, на худой конец, сослуживцы родственников. А это означало утренние визиты, званые обеды, танцевальные вечера…
Благодаря последним Альма, наконец, освоила необходимое количество танцев и научилась приветливо держаться с кавалерами – драгунами и гусарами, землевладельцами и чиновниками. Однако, по правде говоря, уж лучше б она танцевала с Джорри – он был чуть ли не единственным, кого госпожа Эшлинг не прочила ей в женихи.
Каким образом обеспеченная замужняя женщина может наиболее успешно облагодетельствовать не устроенную в жизни родственницу? Подыскать ей хорошего мужа. С такой точки зрения госпожа Эшлинг была лучшей благодетельницей, о какой только можно мечтать.
Но несмотря на это (а может, в том числе из-за этого), никогда ещё Альма не чувствовала себя такой потерянной, такой чужой в родном доме. Если она выйдет замуж, то должна будет покинуть «Тёмные Тисы». Вот только ни один из пёстрой вереницы гостей не затронул её сердце. Ей некуда и не к кому было ехать.
Будущее было туманным. Тогда Альма решила взять в свои руки настоящее.
Выбираться на излюбленные прогулки стало сложнее: то какие-либо совместные дела или гости требовали её присутствия дома, то, напротив, кто-либо вызывался составить ей компанию и тем самым нарушал её уединение.
К счастью, иногда всё же удавалось ускользнуть без помех. И во время одной такой прогулки, под небом пасмурным, как её мысли, Альма придумала, что надо сделать.
Помимо троюродного дядюшки – капитана Эшлинга – у неё был более близкий дядюшка – господин Мон, родной брат её покойной матери. Более близкий по крови, но не по расстоянию: насколько Альме было известно, господин Мон жил где-то на севере страны. Ни разу в жизни она не видела его, не писала ему, ведь всякое общение между Эшлингами и Моном прервалось, ещё когда Альма была младенцем. И всё же, возможно, удастся восстановить оборванное?
Альма обратилась к господину Бенго, ведавшему делами семьи Эшлингов, с просьбой навести справки о господине Моне.
Однако её надежды расцвели лишь для того, чтобы быть растоптанными: как удалось выяснить поверенному, вскорости после гибели сестры, весть о которой пусть с запозданием, но достигла «Монлинна», господин Мон… пропал. И не объявлялся с тех пор. В обстоятельном письме господин Бенго предполагал, что причиной тому было бедственное положение обнищавшего рода Монов, не позволявшее господину Мону далее содержать имение. Также поверенный добросовестно, хоть и суховато упоминал слухи, распространившиеся в связи с исчезновением последнего из Монов: кто-то утверждал, что в деле была замешана женщина; кто-то пенял на подозрительных странников, объявившихся поблизости от «Монлинна» незадолго до исчезновения его хозяина; кто-то готов был поклясться, что видел господина Мона (или господина, очень на него похожего. Насколько два человека могут быть похожи издалека и со спины) на пути к Проклятым горам.
Так или иначе, господин Мон бесследно исчез, не взяв с собой ничего ценного – в основном потому, что ничего ценного в «Монлинне» уже не осталось – и никак не давая о себе знать.
Дочитав письмо господина Бенго, Альма обессиленно оперлась о стол. Ей не привелось лично знать господина Мона, но её сердце сжалось от тревоги за него: что случилось с дядюшкой, куда он пропал?.. Сами собой в ушах зазвучали отзвуки рассказа экономки Одан о том, как пропала – сбежала, погибла – мать Альмы.
Да это просто семейное проклятье какое-то! Почему Монам предначертано исчезать одному за другим?!
Но всё же господин Мон, в отличие от своей бедной сестры, не оказался с корнем вырван из родной земли и отдан в чужой дом. Не был несчастлив в браке – господин Бенго ни словом не упомянул никаких жён и детей, а уж на старого поверенного можно было положиться, он нипочём не пропустил бы столь важные подробности.
Альма не могла – не хотела, наотрез отказывалась – поверить, что её дядюшка погиб. Какое-то чутьё – или утешающий самообман? – нашёптывало ей, что эта часть её семьи, её прошлого не уничтожена, а лишь сокрыта. И, возможно, однажды откроется вновь…
Но не сейчас.
Сейчас Альма никак не могла обратиться к иным родственникам. Тогда она решилась обратиться к последней надежде – к магии.