Стоило мне сбежать с крыльца, как под ноги, заполошно кудахча, бросилась рыжая курица. Ее товарка, деловито рывшаяся в траве неподалеку, окинула меня недовольным взглядом, после чего обе, полные праведного возмущения, удалились к ближайшим кустам.
К стене, где росли кустовые розы, всячески мною холимые и лелеемые.
На дворе стояло начало июня, и бутоны только начали появляться, но совсем скоро вся южная сторона двухэтажного дома будет в белых, пышных и сладко пахнущих цветах.
Этот сорт был выведен в нашей провинции, назывался он «Ровердормская Сплетница», хотя сплетничать в этих кустах я бы никому не посоветовала. Уж больно колючие!
– Вот вы где, хозяйка! – заявила мне, вывернув из-за угла, полноватая, средних лет, со сбившейся набок прической Уна. В руках она держала корзину с чистым бельем. – А я вас повсюду ищу!
В «Поющей Иве» Уна была экономкой, а заодно кухаркой, горничной и служанкой в одном лице. Здесь никто не чурался работы, потому что этой самой работы делать было не переделать.
– Доброе утро, Уна! – отозвалась я осторожно. – Оказывается, у нас снова сбежали курицы.
Решила ее отвлечь – судя по выражению лица, Уна собиралась вывалить на меня целых ворох проблем, а у меня и своих был целый воз… Нет же, два огромных воза и бесчисленное количество тележек!
Несмотря на весь этот состав, я собиралась начать утро как обычно. Вывести из конюшни Грома и дать ему хорошенько размяться. Скачки в Ольсене, самое крупное мероприятие в нашей провинции, были не за горами – до них оставалось всего-то две недели.
И пусть мы ждали приезда столичной родни уже сегодня, я не собиралась менять свои планы, потому что главный приз в Ольсене был слишком хорош. Но даже если бы нам с Громом удалось взять даже второе или третье место, этих денег хватило бы на многое.
– Еще как сбежали! – согласилась со мной Уна. – Гуси тоже ушли к Ирвингам, и теперь плавают в их роскошном пруду среди кувшинок и лилий. Кстати, старый лорд Ирвинг считает, что это лебеди, а слуги не спешат его в этом разубеждать.
Не выдержав, я усмехнулась.
Ну что же, это было вполне в духе столичных – перепутать гусей с лебедями. Впрочем, любоваться нашей стаей старому Ирвингу оставалось недолго, потому что Патрик, муж Уны, уже ушел за «беглецами».
– И весь этот бедлам, мисс Мира, – начала Уна, – только потому, что ваша сестренка…
– Не продолжай, – вздохнула я. – Значит, Лиззи снова не закрыла птичник?
Уна кивнула.
– Этим утром ей опять принесли больную курицу. Хортоны, вы же их знаете, у них вечно то понос, то золотуха. А мисс Лиззи, конечно, добрая душа, вызвалась ее лечить. Хотя я сразу же сказала: такую только в суп, пока не издохла! Но ваша сестрица не стала меня слушать, вместо этого спряталась от меня в птичнике.
– И что курица?
– Где-то бегает, – хмуро сообщила мне Уна. – Причем вместе с нашими, потому что ваша сестра снова забыла закрыть калитку. И что толку от ее лечения, если они сбегут в лес? Вчера, говорят, там снова видели белого волка. Этих только проблем нам не хватало!
И я с ней согласилась.
Уна была права – ко всем нашим проблемам не хватало только потерять куриц или же стаю высокомерных шипучих гусей.
Холодная зима и ранняя весна далась всем обитателям «Поющей Ивы» непросто – год вышел скудным на урожай, и арендаторы едва сводили концы с концами. К тому же практически всю сумму, которую им удалось заплатить, я отправляла в столицу, поэтому яйца давно уже стали основным блюдом в нашем рационе.
Как и то, что мы выращивали в огороде и в теплицах за домом.
Тут откуда-то сбоку на дорожку вынырнула Лиззи в своем стареньком, до колен платье, хотя я давно уже перешила для нее несколько своих. Но сестра напрочь отказывалась их надевать, носила старые.
Ей было тринадцать, на шесть лет младше меня.
Говорят, в этом возрасте девичьи фигуры округляются, и в важных местах начинает расти то, что должно вырасти, но Лиззи решительно нарушала это правило. Она была невысокого роста, хотя и порядком вытянулась за прошлый год, но все еще оставалась слишком худенькой, даже хрупкой, несмотря на наши с Уной попытки ее откормить.
Льняные локоны спадали на спину с выступающими лопатками, выбившись из уложенных вокруг затылка кос – моя скромная попытка проявить сестринскую любовь. Но ленточки я повязала красиво, этого у меня было не отнять.
Серые глаза сестры смотрели на мир спокойно, даже созерцательно. Иногда мне даже казалось, что Лиззи знала то, что остальным невдомек.
Тайну.
Только вот она… молчала. Перестала разговаривать пять лет назад, после того как наши родители, а с ними почти треть жителей Ровердорма умерли во время страшной эпидемии красной лихорадки.
Болезнь заглянула почти в каждый дом в нашей округе. Пришла она и в «Поющую Иву», из-за чего леди и лорд Уилсоны отправились на небеса, а мы с Лиззи долгие недели провели на грани между жизнью и смертью.
Выходила нас старая тетушка Прим, которую лихорадка обошла стороной.
Именно тогда это со мной и произошло.
Чем именно эпидемия обернулась для Лиззи и почему, несмотря на старания магов и докторов, ей не становилось лучше, я не понимала. Возможно, мне нужно было начинать лечить сестру раньше, как только ей стало получше, но я этого не сделала, за что себя порядком корила.
Впрочем, когда я откручивала память на пять лет назад, вспоминая те ужасные дни, складывавшиеся в недели, а потом и в месяцы, мне становилось понятно, что я бы все равно ничем не смогла ей помочь.
Пусть моя собственная болезнь отступила, но несколько месяцев я пребывала словно в тумане. Едва помнила похороны родителей, на которые так и не явилась наша родня. Не только они – в маленькой часовне, а потом и на кладбище, почти никого не было. Только мы с тетей Прим и еще пара слуг, способных держаться на ногах.
Но это было мудрое решение, за которое я никого не осуждала. Ровердорм в те времена считался карантинной зоной, и лихорадка мало кого пощадила.
Но то, что наши родственники сделали потом… Тогда, когда я все еще была слаба и с трудом передвигалась по дому, натыкаясь на стены, а Лиззи лежала день за днем в кровати, отказываясь есть и уставившись в потолок…
В те дни, когда я боялась, что потеряю еще и ее, столичная родня лишила нас всего. Откуда-то взялись долговые расписки – фальшивые, нет никакого сомнения! – по которым Тобиас Уилсон, наш с Лиззи отец, задолжал огромные суммы своему младшему брату Персивалю.
В погашение этих долгов дяде отошли и наш дом в Ровердорме, и земли Уилсонов, которыми владела наша семья. Почти все, за исключением малой части, принадлежавшей тете Прим.
К тому же нашим с сестрой опекуном до замужества становился дядя, от которого мы с Лиззи оказались полностью зависимы. Этот самый дядя добрался еще и до наших счетов, лишив нас с сестрой всех средств к существованию.
У нас не осталось ничего – лишь небольшие сбережения тетушки Прим, которые быстро иссякли и ничем нам не помогли – ни поставить на ноги Лиззи, ни победить пронырливых юристов нашей столичной родни.
Я честно боролась, но – увы! – проиграла.
У столичных Уилсонов оказалось больше связей и денег, так что фальшивые расписки вступили в силу. Еще через несколько месяцев отменили карантинные меры, разрешив въезд в Ровердорм, и дядя с тетей явились в «Поющую Иву» собственными лживыми персонами.
Наша встреча была короткой – они прибыли всего лишь на несколько часов. Отказались выслушать меня и тетю Прим, заявив, что в доме мы остаемся исключительно из милости, так что нам стоит их еще за это поблагодарить.
После чего приказали слугам увезти из «Поющей Ивы» то, что посчитали ценным.
Мебель, правда, оставили, хоть на этом спасибо.
Перед отъездом они сообщили, что я и моя все еще не оправившаяся от болезни сестра в любой момент можем оказаться в одном из монастырских пансионатов, если мы, не дай Боги, поднимем шум или начнем искать справедливости. А тетушку они сдадут в богадельню.
На это тетя Прим усмехнулась, а я подумала, что не построена еще такая богадельня, которая могла бы удержать Примулу Уилсон в своих стенах.
Но так как они не звери, добавил дядя, чтобы обречь нас на столь ужасную судьбу, мы можем жить в этом доме под присмотром нашей тети, никуда не выезжая из Ровердорма.
Затем они укатили восвояси, оставив своего управляющего. Тот, правда, быстро спился, став завсегдатаем кабака в Ровердорме и канавы рядом с ним, где однажды и закончил свой земной путь.
Но я давно справлялась со всем сама, и эта ситуация устраивала обе стороны.
Даже пришедшее два года назад требование пересылать в столицу почти все деньги, полученные от арендаторов, оставляя себе и на содержание дома лишь сущие крохи, я тоже выполняла.
Понимала, что Лиззи в пансионате, о котором с затаенной усмешкой рассказала мне дядина жена, не выживет. Да и я не собиралась оставлять свой дом.
Так мы и жили в «Поющей Иве». Слуги – те, кто перенес эпидемию, – давно разбежались, потому что платить им было нечем. С нами остались лишь Уна с мужем Патриком и сыном Донахью, парнем лет двадцати пяти.
Но болезнь заглянула и в их семью.
Забрала престарелых родителей и брата мужа со всей его семьей. Уну с Патриком пощадила, а тете Прим удалось выходить Донахью. Правда, лихорадка не прошла для него без следа. Парень долго молчал, как и Лиззи, а когда заговорил, то стал заикаться.
Но все равно он был в куда лучшей ситуации, чем моя сестра. Лиззи общалась только жестами и короткими записками, поэтому, как только мне удавалось скопить немного денег, я тотчас же возила показывать ее местным докторам и магам.
Те же в один голос утверждали, что не видят причины, которая мешала бы сестре заговорить. Значит, дело серьезное, поэтому мне обязательно нужно отвезти ее в столицу. Показать Лиззи магам и докторам с правильными дипломами и куда более высокой квалификацией.
Я собиралась это сделать, но пока что мы не могли себе это позволить. А просить у дяди – ну что же, я однажды попросила, но больше делать этого не собиралась.
…Лиззи, появившись на дорожке, мне помахала, но, завидев Уну, припустила во весь опор, спрятавшись за углом дома. Похоже, догадалась, что ей влетит за разбежавшихся куриц.
– Ну вот что с ней поделаешь! – вздохнула экономка. Затем обратила свою неуемную энергию на сбежавших негодниц: – Ко-ко-ко!.. Идите ко мне, безмозглые птицы, я вас покормлю! Ко-ко-ко! – И тут же, позабыв о курицах, повернулась ко мне, окинув меня подозрительным взглядом: – А вы, мисс Мира, часом не на конюшню собрались?
Пришлось признаться, что именно туда, хотя стало понятно, что сейчас влетит уже мне.
– Нехорошо это! – заявила Уна. – Молодая леди в одежде крестьянки и в мужском седле разъезжает в одиночку, когда в округе полным-полно незнакомых людей!
На это я мысленно усмехнулась.
О том, что я была леди Уилсон, я вспоминала очень и очень редко. Если только в церкви по воскресеньям, где Уилсонам были отведены именные места на первой скамье. Или же когда отправляла деньги в столицу и приходилось подписывать бланки.
Или когда меня приглашали на праздники и дни рождения в богатые дома моих школьных подруг, с которыми мы учились в Ровердорме.
Тогда я надевала красивые, хотя давно вышедшие из моды платья, перешитые из маминых, а Уна, причитая, пыталась что-то сделать с моими руками, волосами и отбелить лицо, привыкшее к свежему воздуху и сельскому загару.
Тетя Прим привычно ходила кругом, постукивая тростью по старому паркету, и бормотала, что все это совершенно бесполезно.
Она была права – бесполезно! У Уны ничего не получалось сотворить ни с моими руками, ни с моим лицом, так как леди из Миры Уилсон было уже не сделать.
И все потому, что я не была настоящей леди Уилсон.
***
– Гром д-давно уже вас з-заждался, мисс М-мира! – запинаясь, заявил Донахью.
Я столкнулась с ним в дверях конюшни и в очередной раз подумала, что Донахью вполне симпатичный парень – светловолосый, с открытым лицом и немного смущенным взглядом серых глаз.
Но, к сожалению, проклятая болезнь оставила после себя не только заикание. Донахью прихрамывал, из-за чего страшно робел перед девушками. Подозреваю, стыдился сам себя, считая свои недостатки ужасающими, и напрасно мы его уверяли, что это совсем не так.
К тому же Донахью давно заглядывался на дочь кузнеца, а месяц назад, на весеннем балу в Ровердорме, я получила подтверждение своим догадкам. Заметила, как Донахью стоял в стороне от танцующих, краснея и сжимая руки в кулаки, но при этом глядел только на нее.
Долли Солвейн тоже на него посматривала. Причем со значением.
Не сказать, что она была настоящей красавицей, но таких, как Долли, в Ровердорме называли «кровь с молоком».
Вот и я тоже смотрела – то на мнущегося Донахью, то на дочь кузнеца, которая призывно на него поглядывала, отказывая то одному, то другому своим кавалерам.
Признаюсь, к середине танцев мне захотелось подойти и дать сыну Уны хороший подзатыльник, отправив его наконец-таки к Долли. Но я не стала этого делать – понимала, что в таких вопросах сила не поможет. Даже разговоры не помогали, хотя я всячески пыталась настроить Донахью на нужный лад.
Не только я – Уна давно пилила сына насчет внуков, а я успела пару раз намекнуть, что пустующий коттедж на территории «Поющей Ивы» может стать их.
Но дальше переглядываний дело у них с Долли не шло.
Зато со мной Донахью почти не робел и не заикался – наверное, потому что не рассматривал меня в качестве романтического объекта. Только как свою хозяйку, которой он был предан душой и телом.
Я тоже его не рассматривала…
Вернее, рассматривала, но только когда размышляла, как получше и побыстрее свести их с дочерью кузнеца. А еще – когда два года назад Донахью заболел воспалением легких, а я прикидывала, что б такого заварить ему из трав, чтобы стало полегче, потому что моя целительская магия не помогала.
Потом он сломал руку, упав с лесов, когда пытался залатать дыру в крыше западного крыла. Затем наступил на ржавые вилы, что добавило мне тревог, потому что воспаление крови мне было не вылечить. Боги в тот раз миловали, но после этого он заболел чем-то таким, что мой разум отказывался классифицировать.
Спасла Донахью тетя Прим, заявив, что однажды обучит этому и меня.
А еще Донахью обожал Грома, которого мне подарила тетушка на шестнадцатилетние. Великолепный вороной жеребец с отметиной на голове в виде молнии значил для меня очень многое.
Наверное, потому что он был только моим. И еще я иногда чувствовала, словно он – часть меня.
Науке обращаться с лошадьми меня обучил парнишка из племени чикотто, который привел жеребца из резервации в день моего рождения. Они стояли с Громом на газоне перед входом в «Поющую Иву», и тетушка Прим, подведя меня к окну на втором этаже, сказала, что это ее мне подарок.
К подарку прилагался еще и Шоун, парень примерно моего возраста. Он оставался у нас почти год – учил меня правильно обращаться с Громом. К тому же помогал нам по хозяйству, заделав вместе с Патриком и Донахью дыры в крыше, оставшиеся после одного из ураганов.
Иногда я видела Шоуна, разговаривавшего с тетей или же прогуливавшегося вдоль Лягушачьего Пруда с моей сестрой, и Лиззи доверчиво вкладывала маленькую ладошку в его руку.
Шоун Белый Змей стал членом нашей маленькой семьи, и я, признаюсь, испытывала к нему самые теплые чувства.
Но два года назад он пропал, исчез без следа. Ушел из конюшни, в которой ночевал, напрочь отказавшись жить в доме. Забрал свои нехитрые пожитки, никого не предупредив и не оставив мне записки.
Я переживала, горевала и даже порывалась отправиться за ним в резервацию, чтобы найти ответы – вернее, найти Шоуна! – но тетушка меня удержала. Не позволила, снова заявив, что еще рано и мое время не пришло.
После чего добавила, что Шоун обязательно вернется.
Но его до сих пор не было – а я, признаюсь, все еще горевала.
Вздохнув, я подошла к Грому, уже оседланному и стоявшему в просторном деннике рядом с рыжим бодливым мерином по кличке Мерлин. Поздоровалась со своим конем, сказала, что уже скоро поедем.
– Вот что я п-подумал, мисс Мира! – произнес Донахью, уставившись на меня светлыми, почти прозрачными глазами. – М-может, вам стоит п-подержать Грома у Д-делавейров? Ну, п-пока столичные не уберутся… Там ему и нам б-будет спокойнее!
Он почти перестал заикаться, да и выглядел как…
Как защитник.
– Спасибо, Донахью! – улыбнулась я. – Я тоже об этом подумала и уже договорилась с Делавейрами. Если будет нужно, они возьмут Грома к себе.
Но сперва мне хотелось еще раз посмотреть на столичную родню. Мы не виделись с ними четыре с лишним года. Быть может, с дядей и тетей произошли изменения в лучшую сторону?
Правда, Роган Делавейр, с которым я училась в школе в Ровердорме, говорил, что мои родственники – столичные шакалы. А шакалы не изменяют своим шакальим привычкам, поэтому постараются отобрать у меня последнее. Сделают все, чтобы забрать Грома.
Но они не могли! Не имели на мою лошадь никакого права!
Да, дом они у нас отняли, лишив с Лиззи наследства, но Гром по всем документам принадлежал только мне, и я не собиралась никому его отдавать.
– Мы немного прокатимся, – сказала я Донахью, после чего легко взлетела в седло. Взявшись за поводья, тронула Грома коленями, и тот послушно вышел из конюшни.
На миг я счастливо закрыла глаза, подставляя лицо теплому летнему ветру. Затем повернула голову и стала смотреть на то, как поднималось из-за гор солнце, окрашивая ледники на вершинах в расплавленное золото; после чего его лучи разбегалась по склонам, стекая тем самым золотом к бесконечным лугам и лесам Ровердорма.
– Пожалуй, сегодня просто разомнемся, – сказала я Грому. – Оставим тренировку на другой раз.
На дальнем пастбище у нас был устроен тренировочный круг, но мне хотелось поскорее вырваться на свободу. Добраться до опушки, затем скакать вдоль кромки леса во весь опор; стремглав лететь к горам, чувствуя, как в крови плещется адреналин.
Да, я знала чужое для этого мира слово.
Помнила еще много слов – и даже могла произнести их на своем родном языке, незнакомом для Элайра. Хотя память, притупленная воспоминаниями настоящей Миры Уилсон, уже начинала меня подводить.
Иногда мне казалось, что в моей жизни не было ни огромных городов, ни стремительных машин, ни смартфонов с разноцветными картинками Интернета.
Вместо этого всегда существовали великаны-горы, дремлющие на горизонте, и золотисто-серая полоса нераспаханной степи, за которой начинались колосящиеся озимые на полях арендаторов Уилсонов. А еще был лес, стоявший, словно страж, между территорией королевства Элайр и племенами, исконно населявшими эти земли.
Наконец, когда Гром порядком разогрелся, я пустила его шагом.
Мы ехали через королевский лес, в наших краях давно уже считавшийся ничейным, отделявший владения Уилсонов от бесконечных угодий герцога Кавингтона. С правой стороны начинались земли лорда Ирвинга, тоже примыкавшие к нашим, причем настолько хитро, что от «Поющей Ивы» до дома Ирвингов было и рукой подать, и наши гуси под видом лебедей частенько захаживали в чужой пруд.
Услаждали взор старого лорда, недавно переехавшего в свое имение.
Мерно покачиваясь в седле, я думала о том, что и Густав Ирвинг, и столичные Уилсоны возвращались в эти места неспроста. В народе говорили, что очень скоро в каждом пустующем имении Ровердорма появятся давно позабывшие о них хозяева.
Не только в имениях – свободные дома и коттеджи в Ровердорме сейчас были нарасхват и сдавались за баснословные суммы.
По словам подруг, причина подобного «великого переселения» была в том, что молодой герцог Кавингтон собирался провести лето в наших краях, а за ним в Ровердорм перебирался и весь столичный свет.
После этого подруги замолкали и смотрели на меня со значением – наверное, ждали моей восторженной реакции на открывавшиеся перед незамужними девицами Ровердорма брачные перспективы.
Но я лишь пожимала плечами, заявляя, что ничего не смыслю ни в герцогах, ни в столичном свете и ни в причинах, по которым им могло что-либо понадобиться в нашей тихой и сонной провинции, в которой ничего, совершенно ничего не происходит!
…Но тут оно внезапно начало происходить, причем прямиком перед моими глазами. Сперва я услышала собачий лай, а потом заметила двух мужчин, о чем-то разговаривавших возле ручья.
Они, к сожалению, тоже меня заметили.
Пусть незнакомцы находились довольно далеко, но я сразу же поняла, что они не местные. Уж больно вычурно были одеты – глаз сразу же зацепился за яркие цвета и непривычный фасон их нарядов.
И мне это нисколько не понравилось. Нет, я вовсе не боялась того, что они причинят мне вред – пусть сперва попробуют догнать, чтобы его причинить!
Но я вспомнила слова своей тетушки.
– Ты – Уилсон! – частенько заявляла она мне. – Что бы ни происходило вокруг, в тебе течет сильная и славная кровь нашего рода. Не забывай об этом никогда!
Но, несмотря на ее указ, я постоянно забывала.
Зато сейчас взяла и вспомнила.
Подумала о том, что не пристало… гм… леди Уилсон разъезжать в мужском седле, да еще и в крестьянской одежде на виду у столичных гостей. Пусть наши соседи давно привыкли ко мне в этой самой одежде и даже работающей в огороде или в поле, где я помогала арендаторам, но показываться на глаза аристократии из высшего света в таком виде мне не стоило.
Для этого нужно было надеть пышную юбку, натянуть амазонку, взять перчатки и водрузить на голову глупую шляпку с искусственными цветами. После чего чинно и размеренно покачиваться в дамском седле.
Оно у нас было, это самое седло. Сиротливо висело на стене в конюшне, но я, признаться, всегда его ненавидела.
Поэтому… Поэтому если эти господа собирались меня разглядеть, после чего осудить за ненадлежащий вид, то пусть сперва догонят!
– Быстрее, мой мальчик! – сказала я Грому, хотя моему коню не нужно было понуканий.
Мы с ним настолько хорошо чувствовали друг друга, словно давно уже стали единым целым. И Гром, послушный моему приказу, полетел, понесся вперед.
Я оглянулась через пару минут, но – вот же незадача! – мужчины скакали следом за мной, словно собирались догнать и облить презрением за то, что я не соответствовала высоким стандартам их столичного общества!
Мне это нисколько не понравилось.
Гром, уловив мои мысли, прибавил скорость, и вскоре показалось то самое упавшее дерево. Через него учил нас прыгать еще Шоун, заявляя, что я должна доверять…
Довериться своей лошади, стать ее частью, беспрекословно вручив ей свою судьбу. Потому что у меня есть дар, а Гром непростой конь. Он – потомок мустангов, в которых текла свободолюбивая кровь диких жеребцов, живших в этих степях еще до того, как здесь появились переселенцы из Элайра.
Лошадей, которых первыми приручило его племя. Но только потому, что те пришли к людям сами, как равные.
Я старательно пыталась освоить науку Шоуна. Под его руководством училась сливаться разумом с Громом, прислушиваясь к тому, что рассказывал смуглый черноглазый подросток из племени чикотто.
Делала это так долго, пока однажды у меня не стало выходить кривоватое подобие.
Позже, когда Шоун ушел – скорее всего, вернулся к своему племени, – я попыталась следовать его советам сама. Иногда получалось, иногда нет. Зато сейчас я уверенно объединила наши сознания, полностью положившись на чутье Грома, доверив коню решение – прыгать или нет.
И Гром прыгнул.
Уверенно взлетел в воздух, легко оторвавшись от земли, а затем так же легко приземлился на другой стороне от поваленного дерева и размеренно поскакал дальше.
На миг я уловила его мысли – он был доволен прыжком, скоростью и нашим побегом; ощущал свою силу, выносливость, молодость!..
– Какой же ты у меня молодец! – похвалила его.
Знала, что он не услышит, но обязательно почувствует мое одобрение, и тотчас же ощутила его ответные довольные мысли.
Наконец, Гром сбавил ход, и я повернулась. Как и думала, два всадника растерянно топтались возле дерева, но им было меня уже не догнать. Мы прекрасно это понимали – и они, и я.
– Поедем-ка домой, – сказала я Грому. – Думаю, приключений на сегодня нам хватило с лихвой. К тому же после обеда прибудут родственники, а это еще то приключение!
Сказала и осеклась, потому что увидела белого волка. Он стоял метрах в двадцати от меня, касаясь боком куста дикого боярышника. Смотрел желтыми глазами – не отрываясь.
Вздрогнув, я тотчас же накинула на Грома и себя защитное заклинание, хотя знала, что волк не причинит нам вреда. Одиночка, пусть и матерый – в наших местах волчьи стаи не были замечены, – нет, он нам был не страшен.
К тому же этого волка я видела не в первый раз. Он появился еще зимой, аккурат после того, как мне исполнилось восемнадцать. Время от времени я натыкалась на него в лесу, когда тренировала Грома или ехала по делам в Ровердорм.
Волк всегда появлялся как из ниоткуда. Стоял и смотрел на меня, а потом исчезал, будто его и не было.
Порой мне казалось, что он за мной следит. А еще иногда проскальзывала мысль, словно он что-то от меня хочет.
Я рассказала о волке Рогану, а потом соседям, но те лишь пожимали плечами, а кто-то даже предположил, что леди Мире Уилсон все почудилось. Наверное, болезнь все же оставила след на ее – то есть на моем – разуме…
Роган это услышал и тотчас же полез с кулаками меня защищать, требуя у обидчика публичных извинений.
В общем, случился обычный ровердормский бедлам, любимое словечко моей Уны.
Но потом волка стали замечать и другие, и мне стало ясно, что он переселился в наши края. Правда, не разбойничал, на стада и домашний скот не нападал – вел себя на удивление прилично.
Но это не помешало Итону Делавейру, отцу Рогана, объявить на прошлом собрании в мэрии, что они найдут и прикончат хищника. Я тоже была там, и после его слов мне стало не по себе и что-то кольнуло в сердце.
Но волка так и не нашли, а он продолжал с завидной регулярностью попадаться мне на глаза.
Следил. Или, быть может, охранял?
Либо мне это чудилось, и волк – просто волк?
– Знаешь что, – сказала я ему, – у меня и так слишком много проблем, чтобы бегать за тобой и пытаться разгадать твою загадку. Если хочешь что-то сказать – подойди и скажи. А если нет – ну извини, у меня много дел. Вот-вот приедет родня, и мне еще долго будет не до прогулок по лесу.
Сказав это, я мысленно коснулась сознания Грома. Пришла пора возвращаться в «Поющую Иву».
***
Я любила наш просторный, с мраморными колоннами по всему фасаду дом.
Помимо центрального, в нем было еще два крыла – западное и восточное, – а также просторный холл, множество залов на первом этаже и обитая темными деревянными панелями столовая. Причем с настоящими серебряными канделябрами, по странной случайности не ставшими жертвой приезда столичных Уилсонов
Хозяйские спальни располагались в восточном крыле, и гостевые – в западном.
Память, доставшаяся мне от настоящей Миры Уилсон, время от времени подкидывала разноцветные картинки с проходившими раньше в «Поющей Иве» балами и приемами. Я помнила, как играли музыканты и кружились пары в Бальном Зале, а в Цветочном Салоне шептались дамы, пряча за распахнутыми веерами взгляды и улыбки от своих кавалеров.
Помнила и то, как Тобиас Уилсон вел под руку мою красавицу-маму и какими глазами они смотрели друг на друга. Они любили и были счастливы в браке, в котором у них родились две дочери – я и моя сестра Лиззи.
Потрясла головой, понимая, что с каждым годом этот мир все сильнее и сильнее заявлял на меня права. Затягивал в пучину, из которой не было выхода, и я почти потеряла свою прежнюю, истинную личность.
Иногда даже начинала сомневаться – быть может, ее никогда и не было? Вместо этого всегда существовала только Мира Уилсон, просто меня подкосили несколько месяцев тяжелой болезни и горе из-за смерти родителей, поэтому в мою голову прокрались чужие воспоминания.
Причем из другого мира.
Ничего не было на самом деле – ни города Москвы, ни квартиры на двенадцатом этаже, ни школы номер 57, в которой я успела окончить только девять классов. Ни папиной новой машины, ни аварии на том мосту, когда на нашу полосу вылетел грузовик, а я смотрела на него широко распахнутыми глазами, понимая, что нам уже никуда не свернуть…
Вместо этого всегда было имение «Поющая Ива» со старой ивой в саду, роняющей свои ветви в Лягушачий Пруд.
Мы с Лиззи с рождения жили в Ровердорме, потому что наш отец, отставной военный, считал, что уже сполна отдал долг Элайру и всегда хочет быть со своей семьей. А еще у нас была тетушка Примула, которую местные считали немного с приветом, но все равно приходили, чтобы та погадала им на любовь и успех в делах.
Тетя гадала – у нее водилась колода карт с полустертыми рисунками, прикасаться к которым нам с Лиззи было строго-настрого запрещено.
Раньше тетушка делала это бесплатно, но в последние годы, когда с деньгами стало совсем уж туго, стала брать с посетителей небольшую плату.
Ну да, после того, что сотворила с нами родня.
Теперь мне снова представился шанс посмотреть столичным Уилсонам в глаза. Мы ждали их еще вчера, но вздохнули с облегчением, когда они так и не появились. Решили, что Уилсоны заночевали в Ольсене, поэтому прибудут сегодня после обеда.
Но стоило мне выехать из леса, как я поняла: наши родственники в Ольсене все же не заночевали. По подъездной дороге, по обе стороны которой росли столетние дубы, к «Поющей Иве» тянулась процессия из четырех повозок.
Возглавлял ее молодой светловолосый мужчина на белом жеребце – судя по всему, мой неродной кузен, сын тети Азалии от первого брака. За ним, поднимая клубы пыли, катила карета с гербом Уилсонов на боку. Позади, отстав на несколько десятков метров, тащились еще три экипажа, доверху нагруженные поклажей.
Я оценила количество вещей, и у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что столичная родня решила провести лето в доме, который они у нас отняли.
Тут из окошка кареты высунулась темноволосая девичья головка – наверное, моя двоюродная сестра. Но пыльная завеса заставила ее чихнуть, поэтому кузина юркнула обратно, задернув за собой шторку.
Ну что же, подумала я, пусть привыкает! Здесь у нас не столица, а Ровердорм – урочище пыли, жары и комаров на Лягушачьем Пруду. Быть может, нашей родне настолько здесь не понравится, что они уже скоро укатят обратно в столицу, оставив нас в покое?!
Эта мысль подняла мне настроение, и я пустила Грома вскачь.
Но прямиком к дому не поехала – решила сперва отдать коня Донахью, чтобы тот почистил и привел его в порядок. Затем быстро переодеться и встретить ненавистных родственников вместе с Лиззи и тетушкой уже на крыльце.
Я нисколько не сомневалась в том, что успею сделать это раньше, чем они доедут до «Поющей Ивы».