Тень Каллимаха, святыни Филита, косского барда,
прочь не гоните, в свою рощу позвольте войти.
Жрец над прозрачным теченьем, я исполняю впервые
греческих таинств обряд на италийский манер.
Стих свой искусный, скажите, в пещере какой изощрили?
Как вы вступили туда? Где отыскали родник?
Прочь уходи, кто желает напялить доспехи на Феба.
Нежною пемзой свои отполирую стихи,
чтобы меня возносила Молва – и триумф возглавляла
на венценосных конях муза, рожденная мной.
На колеснице моей теснятся малютки амуры,
следом поэты толпой за колесницей идут.
Что же вы мчитесь, пытаясь меня обогнать понапрасну?
Не доберетесь, скача к музам по людным путям.
Рим, пусть к деяньям твоим другие славу прибавят,
нашей державы предел пусть расширяют до Бактр.
Труд мой с вершины, где Сестры танцуют, сошел на страницу,
в книгу – неторным путем (в мире прочтите его).
Нежным венком, пегасиды, прошу, одарите поэта,
ибо колючий венок – не для моей головы.
Если при жизни меня оклевещет завистников стая,
слава двойным барышом после поэту воздаст.
Все, что свершалось при жизни, кажется бо́льшим посмертно,
умер – и люди не раз имя помянут твое.
Кто бы о Трое узнал, разоренной конем деревянным,
или как обе реки смял фессалийский герой:
сына Юпитера, бурный Скамандр, и идейский Си́моис,
или как Гектора труп трижды поля обагрил.
Пулидамант и Гелен, Деифоб и Парис (будь он трижды
жалок в сраженьях) – теперь кто бы о них вспоминал?
Кто бы теперь рассказал о тебе, Илион, и поведал,
как оба раза Геракл стены твои покорил.
Славный Гомер, говоря о несчастьях троянских, предвидел,
что разрастется его труд по прошествии лет.
Так же восхвалят меня потомки грядущие Рима,
верю – стихи не умрут даже за смертной чертой.
Камень могильный, над прахом моим, не забудут. Ликийский,
клятвам внимающий бог будет потворствовать мне.