1. «В кровь израненные именами,
Выпьем, братцы, теперь без прикрас
Мы за женщин, оставленных нами,
И за женщин, оставивших нас.»
(Юрий Визбор. «В то лето шли дожди»)
2. «Женщины занимают отдельную нишу
в моей творческой чувствительности.
В них много волшебства.»
(Стивен Хэнкс.)
3. «…Я уже не в первый раз ловлю себя на том, что получаю удовольствие от чтения твоих рассказов и романов, потому что они написаны вот с такой глубиной, подробностями, цветными картинками и потрясающими сравнениями… Еще в них есть (иногда) такой веселый и проникновенный цинизм и, конечно, через все это ну просто золотой нитью сверкает твоя неистребимая и чудесная любовь к женщине.»
(Анна Данилова. Из частной переписки
с автором этой книги)
4. «…в те годы сам себе я казался порочным,
как артист Домогаров.»
(Виктор Улин. «В то лето шли дожди…»)
Как-то раз, сидя в коридоре одного не слишком веселого заведения, я слышал интересную телепередачу.
Телевизор я не смотрю с прошлого века, но там мне было некуда уйти.
Правда, меня сразу привлек голос героя – Александра Клюквина, актера Малого театра. Театр еще в Литинститутские времена был моим любимым; именно там я наслаждался кристально чистым, стопроцентно правильным русским языком, которого сейчас не услышишь уже нигде.
Потом я стал воспринимать смысл слов и понял, что «Главный голос России» – очень умный человек и говорит весьма дельные вещи.
Будучи, как и все служители искусства, не слишком счастливым в личном плане, он много внимания отдал теме женщин.
В отношениях, возникающих между полами, Клюквин определил два возможных лейтмотива: страсть и любовь.
* * *
Страсть, по словам артиста – это желание и жажда, она всегда черна и недобра.
Любовь светла, потому что в ней – нежность и доброта.
* * *
Замечательный артист несколькими выразил мысли о любовях Земной и Небесной, что еще несколько веков назад молча сказал своей картиной Тициан.
* * *
Телепередача подошла к концу, началось какое-то шоу про здоровье – какого никогда не было, нет и не будет у нормальных людей – а я все думал над словами Клюквина.
И пытался понять, который из вариантов был главным для меня.
Потом понял, что с годами отношение к женщине меняется, как меняется и сам человек, имеющий способности внутреннего развития.
В молодости нами движет страсть, в зрелости берет верх любовь, а в старости…
В старости мысли о женщинах побуждают писать мемуары.
* * *
Я прожил не очень долгую, но насыщенную и суетную жизнь.
Имею 2 высших образования: окончил мат-мех факультет Ленинградского университета и заочное отделение Литературного института по семинару прозы.
Бывал сотрудником Академии наук, доцентом в 3 ВУЗах, работал в 3 фирмах и 1 конторе, руководил 2 транспортно-экспедиционными компаниями, вел 2 ИП…
Все то служило лишь разными средствами овладевания главной ценностью.
А она оставалась неизменной и ею были женщины.
* * *
Чувственный художник Стивен Хэнкс выразился о женщинах в своей жизни весьма скромно.
Я признаюсь более радикально:
Женщины – это мое ВСЁ.
Я жил только женщинами, потому что иначе жить нет смысла.
И потому самый объемный мемуар книги я посвятил именно им.
* * *
Всю жизнь меня вела вперед чувственность и я не боюсь в том признаться.
Человек, не обуреваемый страстями и бесчувственный, как березовый пень, может быть интересным только самому себе.
Да и то не каждый день.
* * *
Всю жизнь больше жизни я любил женщин.
И надо признаться, что иногда они любили меня.
Будучи суеверным, как десять тысяч Пушкиных, я подвержен еще и магии имен.
Женских в особенности.
При выборе женщин я руководствовался прежде всего именами, а уже потом всем остальным.
* * *
То, что главной женщиной всей моей жизни является моя вторая и последняя жена, моя счастливая 11-я любовь – единственная встреченная Светлана – есть exceptio confirmat regulam, не побоюсь еще раз повторить одно из своих любимых выражений.
И в стихотворении, ей посвященном, я писал:
Но свету свет даруешь только ты
И в целом свете нет иного света.
* * *
Приверженность к определенным именам у меня порой просто катастрофична.
(И даже деструктивна, поскольку до определенного возраста для творческого тонуса мне было необходимо пребывать в состоянии перманентной влюбленности в какой-нибудь объект женского рода.)
* * *
Мою 3-ю по счету, но умопомрачительную (хоть и совершенно платоническую!) любовь, пронзившую в 3-м классе школы, звали Натальей.
После этого, подпитанный мыслями о жене Пушкина (которую в те времена я еще уважал по недомыслию) и сходными инициалами, влюбился в свою первую жену Наталью Г., идущую в списке любовей под номером 8.
Впоследствии в списке женщин, сыгравших ту или иную роль в моей жизни, оказалось еще 11 Наталий.
* * *
Всерьез и осознанно я влюбился в 10-м классе в девочку по имени Ирина.
Эта любовь имеет №5, но на самом деле является первой в классическом понимании. Она сопровождалась стихами, пылкими объяснениями, признаниями и серьезным телесным томлением, какого прежде я не знал.
Имя привязало навсегда; порой овладевая 7-й, 8-й или 10-й по счету Ириной, я воображал, что имею самую первую из всех, так мною и не познанную.
В результате Ирин в моей памяти осталось целых 14.
(Одной из них, сокурснице по матмех факультету, маленькой Ирине Ю. еще в 1978 году было написано стихотворение на обороте ее фотографии, сделанной мною.)
* * *
Но и это еще не предел!
* * *
Ощущая с детства имманентную тягу к одной из героинь великого романа, о которой писал в эссе «Онегин? Ленский… Германн!», я обозначил для себя 19 Ольг.
* * *
Одной из них (О.С.) посвящено много стихов, едва ли не лучших в моем наследии.
Эта Ольга С. – моя (увы, оставшаяся не доведенной до конца) любовь №10, была самодостаточной и спокойной.
Спокойной до такой степени, что, работая санитарным врачом на тогда еще живой Уфимской кондитерской фабрике, пропустила сифилис у работницы на конвейере – беспрецедентный случай обсуждала вся местная медицинская общественность.
* * *
Что же касается Ольгиной старшей сестры…
Ни одной Татьяны в моих приятных списках нет.
Зато моей неудачной любовью №6 была именно Татьяна.
(Причем в фамилии своей лишь 2-й и 3-й буквами отличающаяся от Лариной, а по отчеству совпадающая с Татьяной Кузьминской, прототипом Наташи Ростовой из «Войны и мира». Моя одногруппница, ленинградка и генеральская дочь со всеми вытекающими безрезультатными последствиями романа.)
* * *
Была в моей чисто литературной жизни даже одна знакомая Нателла, со звучной греческой фамилией Папянци.
Вместе со своей сестрой Ольгой (!) она руководила двумя киностудиями.
Милые сестры-гречанки – красивые, как две Афродиты – 2 раза покупали у мене права на экранизацию моего «Зайчика» – подарили удовольствие два раза слетать в Москву за их счет (со всей атрибутикой VIP-сервиса вплоть до огромного плаката с моей неблагородной фамилией, который держал над головой присланный за мною водитель в Домодедовской толпе встречающих) и принесли мне доход в несколько тысяч долларов.
* * *
Все описанное иррационально, но это именно так.
Приверженность к определенным женским именам порой доходила у меня до абсурда.
Достаточно вспомнить 2 эпизода из среднего периода моей литературной жизни – из эпохи литобъединении Рамиля Хакимова при газете «Ленинец», о котором говорилось в мемуаре «Уфа».
* * *
Однажды на заседание «лито» пришла поэтесса Лариса К.
Впоследствии она выпустила книгу; стихов ее я не помню, а на современных порталах ее, к сожалению, не нашел.
Но имя «Лариса» всю жизнь относилось в числу самых приятных для моего слуха и самых любимых для моей души – и в те дни от той женщины я просто млел.
Она была не просто красивой, а заставляла меня трепетать.
Хотя реальную (разумеется, совсем другую!) Ларису – единственную за всю жизнь – я присовокупил к своему списку десятилетиям позже…
Но это – совсем иная история.
* * *
Приходила на Хакимовское литобъединение и поэтесса Лина С.
(Эта женщина состоялась и как поэт и как человек; сейчас она – доктор философских наук и профессор, и при том пишет очень хорошие, пронзительные и грустные стихи).
Изначально я проникся к ней тоже из-за имени.
Оно напоминало мне об ушедшей эпохе советских номинативных неологизмов.
Например, мою маму звали «Гэтой», и непосвященные считали его либо кратким вариантом немецкой «Гертруды», либо усеченной «Гретой» не-Гарбо, либо русификацией еврейского «Гита» (хотя, увы, еврейской крови во мне нет ни капли). На самом деле имя было придумано моим дедушкой Василием Ивановичем в 1930 году, в эпоху буйства «Марленов», «Октябрин», «Красарм» и даже «Оюшминальдов». И возникло оно от аббревиатуры «ГЭТТ», что означало «Государственный ЭлектроТехнический Трест». Эту надпись прочитал мой дед – парторг ЦК одного из танковых заводов Ленинграда – на первом советском магнето…
(Впрочем, маму стоило назвать именно Гертрудой.
Ведь это имя в советском варианте расшифровывалось как «Героиня Труда».
А моя бедная мама всю жизнь протрудилась, как папа Карло, под руководством всевозможных дураков (единственным нормальным ее начальником был выдающийся советский математик, член-корреспондент АН СССР Алексей Федорович Леонтьев), не имея перед собой никакой цели кроме добросовестного выполнения должностных обязанностей.)
Имя «Лина» является сокращением от «СталИна» – пояснять этимологию не вижу смысла.
Правда, пик «СталИн» приходился на 1953 год, означивший конец Эпохи со смертью Генералиссимуса, а маленькая башкирочка была явно моложе даже меня, родившегося в 1959.
Но это не казалось мне важным; тем более, что Лина С. внешним обликом стопроцентно вписывалась в излюбленный мною женский тип.
В тот период жизни я уже поступил в Литинститут, оторвался от уфимского окружения.
После институтских творческих семинаров это «лито» было нужно мне, как гинекологу – вечер со стриптизом.
Но все-таки я продолжал посещать заседания вплоть до полного развала системы подготовки молодых литераторов в рамках ВЛКСМ.
И делал это исключительно ради того, чтобы посидеть рядом с Линой, не видя и не слыша никого больше.
Недавно выяснилось, что Лина С. к настоящей СталИне отношения не имела: ее звали просто «Линарой»…
И бог знает, проникся ли бы я имманентной страстью к этой черноглазой поэтессе, узнай в свое время ее полное имя…
Но это еще одна совсем другая история.
* * *
Помню также, как я был недолго, но всерьез увлечен своей сослуживицей по БГУ Эмилией Анатольевной Е. лишь из-за аллитераций ее имени и отчества.
* * *
Отмечу попутно, что магия имен в моих жизненных предпочтениях не была исключительно гетеросексуальной.
* * *
В раннем детстве – если быть точным, 12 апреля 1961 года – прохожие указывали на меня, одетого в детский комбинезончик стального цвета и говорили, что по улице Достоевского (бывшей Тюремной) города Уфы идет космонавт Юрий Гагарин.
После этого мне самому хотелось носить имя «Юрий».
Позже привязанность к имени переросла в отношение к его носителям.
Именем определялась моя изначальная расположенность к людям, среди которых были
– уфимский поэт Юрий Андрианов (чьи имя и фамилию получил герой одного из моих последних и, пожалуй, самых глубоких произведений – повести «Пчела-плотник»);
– уфимский журналист Юрий Федорович Дерфель.
Сокурсники по Литинституту:
– петербуржец драматург Юра Ломовцев;
– украинец прозаик Юра Обжелян.
Разумеется, Юрия Иосифовича Визбора я люблю прежде всего за стихи, но имя играет в этой любви роль не последнюю.
Даже Лермонтов не был бы мне так дорог, не будь он Михаилом Юрьевичем…
И что уж говорить о моем московском дяде Юре – мощном харизматике, при каждой встрече знакомившем меня со своей новой женой.
* * *
Имени «Евгения» повезло куда меньше, хотя оно мне тоже нравится.
Среди моих женщин была всего одна Евгения. Да и то, будучи существом как бы женского пола, по своей ориентации она имела род скорее мужской, хотя отношения между нами все-таки достигли той степени, которая является изначальной целью в отношениях мужчины и женщины…
Я, кажется, запутался в словах – но знающий поймет все, что я хотел сказать, а незнающему поберегу невинность.
Но тем не менее именем Евгения как главного, аутогенного и автобиографичного, героя освещены два моих любимых романа: «Хрустальная сосна» и «Der Kamerad» – причем в «Сосне» фигурирует еще и девочка – тёзка главного героя, сыгравшая важнейшую роль в разрешении его судьбы…
Но это не имеет никакого отношения к Литературному институту.
* * *
Равно как не имеет к нему отношения и моя имманентная привязанность к Жене Козловской – уфимской писательнице, прозаику и поэту.
С которой нас объединяет прежде всего общая любовь к птицам как сущности окружающего мира.
Правда, с Женечкой связан эпизод юмористический.
* * *
Жена моя, прозаик и поэт, находится в курсе всех литературных дел и контактов.
Она знает, что на сайте проза.ру я общаюсь и с землячкой Женей Козловской и с самарским прозаиком Женей Жироуховым, в миру квалифицированным адвокатом.
Когда я делал рестайлинг ХХХ-романа «Приемщица», то углублял образ одной из центральных героинь, лесбиянки Саши с печальным уголовным опытом и хотел прописать диалоги, не делая слишком грубых ошибок.
И, естественно, обратился к юристу Жироухову.
– Кто тебе там пишет так много? – спросила жена, видя, как внимательно я читаю комментарий.
– Женя помогает мне сделать юридически безупречными две главы в романе.
– А почему?
– Так она же в тюрьме сидела, – спокойно ответил я.
– А за что она сидела?
– Человека убила.
– Твоя Женя убила человека?! – изумилась жена.
«…Ну спасибо, Вить!» – с чувством написала мне Женечка Козловская после того, как я поведал ей эту историю в стиле чисто английской комедии.
«Да, Вить, запутаешься с этими Женями», – философски ответил Женя Жироухов. – «У меня вот жена – Женя…»
* * *
Знавал я трех Галин; всего трех.
Первая Галька была сокурсницей моей 1-й жены и отличалась тем, что при большой очереди в буфете (а из буфетов матмех факультета она всегда выбирала тот, где скапливалось больше всего народа) никогда не пыталась пристать к кому-то из знакомых.
А лишь просила взять ей чего-нибудь попить и поесть – тихо и ненавязчиво, не вклиниваясь в ряды и не вызывая бешенства.
Секрет ее скромности заключался в том, что ни за кофе, ни за пирожные, купленные добрыми друзьями, денег она никогда не отдавала. Все поедаемое Галькой за чужой счет стоило в общем копейки, да и на стипендию в те годы никто не жил. Но тем не менее перманентное нахлебничество без всяких на то оснований быстро надоедало и эта девушка постоянно искала новых приятелей. Платить за еду сама она не хотела принципиально.