Когда с утра пораньше зазвонил телефон, я сразу подумала: «Так рано могут звонить только с плохими новостями». И не ошиблась.
Я, наверное, еще не до конца проснулась, когда услышала его голос. На одну бесконечную секунду мне показалось, что звонит Конрад, и я целую секунду не могла перевести дыхание. Одного звонка от Конрада достаточно, чтобы я забыла, как дышать. Но звонил не он. А Джереми.
Они ведь, в конце концов, братья, у них похожие голоса. Похожие, но не одинаковые. И вот он – Джереми – говорит:
– Белли, это Джереми. Конрада нет.
– Что значит «нет»?
Сон как рукой сняло, сердце ушло в пятки. Слово «нет» для меня приобрело другой смысл, какого раньше не содержало. Получило оттенок безвозвратности.
– Пару дней назад он сбежал с летних курсов и до сих пор не явился. Не знаешь, где он может быть?
– Нет.
После похорон Сюзанны мы с Конрадом не разговаривали.
– Он пропустил два экзамена. Это на него не похоже.
Голос Джереми звучал отчаянно, на грани паники. Я никогда его таким не слышала. Джереми всегда говорил непринужденно, всегда смеялся, ни к чему не относился серьезно. Но он был прав: такой поступок не в духе Конрада, он никогда бы не уехал, никого не предупредив. Во всяком случае, не прежний Конрад. Не тот Конрад, которого я любила с десяти лет, только не он.
Я села, потирая глаза.
– Ваш отец в курсе?
– Да. Он тут с ума сходит. Для него такие выкрутасы – это слишком.
Да, с выкрутасами лучше бы к Сюзанне, а не к мистеру Фишеру.
– И что ты собираешься делать, Джер?
Я пыталась говорить, как говорила бы мама. Спокойно, рассудительно. Будто я не перепугалась до смерти при мысли о том, что Конрад исчез. Дело не столько в том, что он мог попасть в беду, сколько в том, что, раз он уехал, взаправду уехал, то мог никогда не вернуться. А это пугало меня так, что словами не выразить.
– Не знаю. – Джереми шумно выдохнул. – Его телефон уже почти неделю выключен. Поможешь мне его найти?
– Да. Конечно. Конечно, помогу, – не задумываясь, выпалила я.
В ту минуту мне все было предельно ясно. Вот мой шанс помириться с Конрадом. С моей точки зрения, именно этого шанса я и ждала, сама того не подозревая. Словно два последних месяца я жила в забытьи, и только теперь наконец проснулась. Обрела цель и смысл.
Тогда, в последний день, я наговорила ему ужасных слов. Непростительных. Может, помоги я ему хоть немножко, и мне удалось бы наладить то, что испорчено?
И все же, как бы ни пугало меня исчезновение Конрада, как бы я ни стремилась искупить свои слова, возможность вновь его увидеть вселяла ужас. Никто на всей планете не действовал на меня так, как Конрад Фишер.
Мы с Джереми закончили разговор, и я ураганом заметалась по комнате, кидая в большую дорожную сумку нижнее белье и футболки. Сколько мы будем его искать? Не случилось ли с ним чего? Я бы знала, если бы случилось, ведь так? Я собрала зубную щетку, расческу. Раствор для линз.
Мама гладила белье на кухне. Она смотрела перед собой невидящими глазами, ее лоб пересекала одна большая морщина.
– Мам? – позвала я.
Она вздрогнула и взглянула на меня.
– Что? Что такое?
Я заранее придумала, что сказать.
– Тейлор с Дэвисом снова расстались, и она вроде как не в себе. Я сегодня у нее переночую. Может, и завтра тоже. Посмотрим, как она будет себя чувствовать.
Я затаила дыхание: что она скажет? Моя мама – ходячий детектор лжи, я таких, как она, еще не встречала. Это не просто материнское чутье, в нее словно встроен прибор наведения. Но никакой тревожный сигнал не сработал, не зазвенел звоночек, не завыла сирена. Она глядела все так же отрешенно.
– Хорошо, – ответила она, снова принимаясь за глажку.
А через секунду добавила:
– Поправила вернуться завтра к вечеру. Я приготовлю палтуса.
Она поправила брюки на гладильной доске. Я свободна как ветер. И должна была бы вздохнуть с облегчением, но облегчение что-то не наступало.
– Постараюсь.
На мгновение мелькнула мысль: может, признаться? Уж кто-кто, а она поймет. И захочет помочь. Она их обоих любит. Это ведь мама возила Конрада к врачу, когда он сломал руку, упав со скейтборда, потому что Сюзанну так трясло, что она не могла вести машину. Моя мать излучает спокойствие и невозмутимость. Она всегда знает, что делать.
Или, во всяком случае, знала. Сейчас я в этом не так уверена. Когда Сюзанне снова стало плохо, мама включила автопилот, делала то, что требовалось. Едва жила. На днях, спускаясь из своей комнаты, я застала ее в прихожей с веником. У нее были такие красные глаза, что я испугалась. Не в ее привычках плакать. Увидев ее вот такой, живой и настоящей, я едва не засомневалась, что это действительно она.
Мама поставила утюг, взяла с кухонной стойки сумку и вытащила бумажник.
– На вот, угости Тейлор мороженым. – Она сунула мне двадцатку.
– Спасибо, мам, – поблагодарила я, засовывая деньги в карман. Потом пригодится, на бензин.
– Хорошего вечера!
И она снова ушла в себя. Взгляд опустел. Руки водили утюгом по уже проглаженным брюкам.
Только сев в машину и отъезжая от дома, я наконец расслабилась и вздохнула. Какое облегчение! Не надо больше слушать мамино молчание и ловить ее грустные взгляды, во всяком случае, сегодня. Мне тяжело оставлять ее одну и тяжело оставаться с ней, потому что она напоминает мне о том, что больше всего хочется забыть. Что Сюзанны нет, и она не вернется, и никто из нас уже никогда не станет таким, как прежде.