Раньше, как только в июне заканчивались школьные занятия, мы паковали вещи и отправлялись в Казенс. Накануне мама ехала в «Костко»[1] и закупала яблочный сок и большие коробки батончиков, крем от солнца и мюсли. А попроси я хлопья, мама говорила: «Не волнуйся, этого добра, которое перепортит тебе все зубы, наешься у Бек». И, конечно, не ошибалась. Сюзанна – а для мамы Бек – любила детские завтраки не меньше меня. В летнем домике хлопья поглощали в огромных количествах. Этот продукт там никогда не залеживался. Однажды летом мальчишки ели хлопья на завтрак, обед и ужин. Мой брат Стивен уплетал хлопья в глазури, Джереми – кукурузно-овсяные квадратики, а Конрад – кукурузные шарики. Джереми с Конрадом – как истинные сыновья своей матери – обожали хрустящие завтраки. Ну а я ела все, что оставалось, лишь бы там был сахар.
Я ездила в Казенс всю жизнь. Мы не пропустили ни одного лета, ни разу. Почти семнадцать лет я все гналась за мальчишками, надеялась и ждала, что однажды я дорасту до их компании. Летней компании сорванцов. Я, наконец, выросла, вот только слишком поздно. В бассейне, в последнюю ночь последнего лета, мы обещали, что всегда будем туда возвращаться. Даже страшно, до чего легко забываются обещания. На раз-два.
Вернувшись прошлым летом домой, я стала ждать. Август сменился сентябрем, начались занятия, а я все ждала.
Мы с Конрадом ни о чем не договаривались. Своим парнем я его не называла. Мы всего лишь поцеловались. Он поступил в колледж, где учится миллион других девчонок. Девушек, у которых нет комендантского часа, которые живут в его общежитии, и все – умнее и симпатичнее меня. Загадочные и совершенно незнакомые, какой я для него никогда не буду.
Я думала о нем постоянно: что это значит, кто мы теперь друг для друга? Потому что повернуть все вспять мы уже не могли. Я точно не могла. То, что с нами произошло – со мной и Конрадом, со мной и Джереми, – все изменило. Поэтому, когда минул август и начался сентябрь, а телефон все молчал, мне достаточно было вспомнить, как Конрад смотрел на меня в ту последнюю ночь, и я понимала, что у меня еще есть надежда. Понимала, что мне не показалось. Не могло показаться.
По словам моей мамы, Конрад уже обустроил свою комнату в общежитии и успел устать от назойливого соседа из Нью-Джерси, и Сюзанна беспокоится, что он плохо ест. Мама упоминала об этом обыденно, как бы вскользь, чтобы не задеть мое самолюбие. Я никогда ее не расспрашивала. Потому что знала, что он позвонит. Просто знала. Надо было только подождать.
Звонок раздался на второй неделе сентября, через три недели после того, как мы попрощались. Я ела клубничное мороженое в гостиной и сражалась со Стивеном за пульт от телевизора. Девять вечера в понедельник – лучшее время перед экраном. Зазвонил телефон, но ни я, ни Стивен не кинулись снимать трубку. Кто первый встанет – проиграет битву за телевизор.
Мама ответила на звонок у себя в кабинете. Она вынесла трубку в гостиную и сказала:
– Белли, это тебя. Конрад. – И подмигнула.
У меня внутри все задрожало. В ушах загудел океан. Заплескался, зарокотал. Меня словно охватила эйфория. Редкое ощущение. Я ждала – и вот моя награда! Как же приятно, что моя уверенность, мое терпение себя оправдали.
Но Стивен быстро вывел меня из забытья.
– Зачем Конрад позвонил тебе? – спросил он, нахмурившись.
Не обращая на него внимания, я взяла у мамы трубку. Развернулась и пошла прочь от Стивена, пульта, тающего мороженого. Они меня не интересовали.
Я не произнесла ни слова, пока не добралась до лестницы. И только усевшись на ступеньки, выдохнула в трубку:
– Алло.
Я старалась не улыбаться: знала, что он услышит.
– Алло, – отозвался он. – Как дела?
– Потихоньку.
– Прикинь, – сказал он, – мой сосед храпит даже громче тебя.
Он позвонил и на следующий вечер, и на следующий. Мы болтали часами напролет. Когда раздавался звонок, и к телефону звали меня, а не Стивена, его это поначалу ставило в тупик.
– Чего это Конрад тебе названивает? – допытывался он.
– А ты как думаешь? Я ему нравлюсь. Мы оба друг другу нравимся.
Стивена чуть не стошнило.
– Совсем рехнулся, – покачал он головой.
– Я что, значит, не могу понравиться Конраду Фишеру? – возмутилась я, вызывающе скрестив руки на груди.
– Да, – не моргнув глазом выпалил он. – Значит, не можешь.
И, если честно, он прав.
Я словно окунулась в сон. В иллюзию. Сколько томления, тоски, желания – длиною в годы, лета напролет, – и он звонил мне. Хотел со мной поболтать. Я его смешила, даже если ему было не до смеха. Я понимала, чтó он переживает, потому что я, в каком-то смысле, переживала то же самое. На всем белом свете лишь несколько человек любили Сюзанну так, как мы. Мне казалось, этого достаточно.
Мы чем-то друг для друга стали. И хотя мы никогда не давали этому названия, что-то между нами было. Что-то настоящее.
Несколько раз он приезжал ко мне из колледжа, – а это три с половиной часа пути. А однажды ночевал у нас, потому что мама не захотела отпускать его «в такую темень». Конраду постелили в гостевой комнате, а я несколько часов лежала без сна в своей, думая о том, что он спит совсем рядом, всего в нескольких шагах, подумать только, у меня дома.
Если бы Стивен не лип к нам как банный лист, Конрад, глядишь, осмелился бы меня поцеловать. Но на глазах у брата надеяться было не на что. Скажем, смотрим мы с Конрадом телевизор, а Стивен плюхается на диван аккурат между нами. И заговаривает с Конрадом о чем-нибудь непонятном или совершенно неинтересном, о футболе, например. Как-то после ужина я предложила Конраду сходить в кафе-мороженое, а Стивен тут как тут:
– Я за!
Я свирепо на него уставилась, а он только шире заулыбался. Тогда Конрад взял меня за руку, прямо перед Стивеном, и сказал:
– А поехали все вместе.
И поехали все, даже мама. Я поверить не могла, что хожу на свидания вместе с мамой и братом.
Но, если честно, наша единственная удивительная ночь в декабре от этого стала только слаще. Мы с Конрадом поехали в Казенс, вдвоем. Идеальные ночи бывают так редко, но эта была. Идеальной. Такой ночи стоило подождать.
Я рада, что у нас была эта ночь.
Потому что к маю у меня ничего не осталось.