– Твои усы! – сказала Бэлла, не прожевав до конца бутерброд с пожухлым салатом.
– Что мои усы? – ответил не любивший неоконченных фраз Логарифм.
– Они отросли и поистрепались, котик. Если тебе понадобятся самые острые ножницы в стране…
Эколог скрестил на груди руки. Они стояли под бревенчатым навесом придорожной стоянки, глядя, как над асфальтом поднимаются клубы пара. Небо расчистилось, солнце припекало по-южному. В воздухе пахло весной. Слишком рано. Весна в этом году не символизирует рождение новой жизни. Скорее наоборот.
«Если мы не успеем до потепления, всему делу конец» – подумал Логарифм и вслух добавил:
– В этой жизни я никому не даю трогать две вещи: мои усы.
– И…
– И?
– Ты сказал «две вещи», дорогуша.
– Мой правый ус и левый, дорогуша.
Бэлла понимающе кивнула. Указала на проколотый нос.
– Понимаю. Та же фигня с этим колечком. Не люблю, когда его трогают, ну а тем, кто дёрнет…
– Наша интеллектуальная беседа начинает утомлять, – перебил её Логарифм. – Предлагаю её закончить.
Бэлла хлопнула глазами, откусила ещё кусочек.
– Надо же! Кто-то не выспался и теперь готов сожрать меня, как бутерброд.
Эколог оттянул мешавший ему ворот шерстяного свитера.
– Твой бутерброд давно умер. Но если ты хочешь, чтобы мы почаще останавливались по пути к Эльбрусу, продолжай его есть.
– Расслабься, пупсик, – Бэлла легонько толкнула доцента плечом. – Мой желудок и не такое переваривал. Ну, подумаешь, старушке Бэлле захотелось бутер! Он ведь лежал в вакуумной упаковке и на холоде.
– Моё дело предупредить, – насупился Логарифм.
Бэлла прищурилась.
– Не узнаю нашего искателя приключений! Бунтарь превратился в ворчуна? Батарейка села?
Логарифм оглянулся по сторонам, убедился, что вокруг никого нет, усердно потёр переносицу:
– Сам не знаю. Я стал раздражительным, как старая дева в период менопаузы. Давеча утром пропесочил ни за что нашего пенсионера. Что ещё необычнее, терзаюсь и испытываю из-за этого чувство вины.
– И только? – Бэлла попыталась сдуть со лба разноцветную прядку. Полетели крошки. – Нашёл из-за чего переживать! Саблин – та ещё заноза! К тому же, мой полосатик, не ты один стал таким нервным. Остап с Нелли поцапались за дорогу раз пятьдесят. А я орала на них по малейшему поводу.
– Мы устаём. Это факт, – Логарифм скрипнул зубами. – Тесты фельдшера это показывают, но и без них всё ясно.
Бэлла чуть толкнула его плечом:
– А разве мы этого не ожидали? Давай выкладывай, что по-настоящему тебя беспокоит?
– По-настоящему? – доцент посмотрел на Бэллу своим долгим фирменным взглядом, от которого лопаются инфузории-туфельки под микроскопом.
Махнул рукой, показывая, что хочет пройтись. Они двинулись вперёд по дороге, ступая по мокрому асфальту навстречу солнцу и оставляя за спиной автомобили с остывающими двигателями. Остальной команды видно не было, все устали от дороги и тряски, все разбрелись по придорожному лесу. Все они приходили в себя, вдыхая душистый запах хвои и временной свободы. Все отдыхали друг от друга. Только найденный на обочине мальчик не пожелал выходить – дремал в машине.
– Сомневаешься, что у нас получится спасти спящих? – попробовала угадать Бэлла мысли собеседника.
– Сомневаюсь, что нам вообще стоит кого-то спасать.
Бэлла перестала жевать, остановилась, пристально уставилась на доцента.
– То есть как?
– Только не говори, что тебе так уж нравился этот мир. В нём не могло благополучно прожить ни одно поколение. Как только люди начинают жить нормальной жизнью: ходить на работу, обучать своих детей, делать этих детей, сильные мира сего устраивают войны, болезни и революции.
– Что?!
– Не забывай, что мы живём в эпоху перенаселения. Впервые за всю историю человечество так многочисленно. А значит, катастроф будет ещё больше. Может быть ты предложишь способ всех накормить? Или способ уменьшить рождаемость?
Бэлла сощурилась.
– Уж не думаешь ли ты решить за всех эти вопросы? – поинтересовалась она.
Логарифм промолчал.
– Хорошо. А то я уже испугалась. Давай так, усатый-полосатый: решаем проблемы по мере их поступления. Мы ещё никого не разбудили, а ты уже думаешь, что нам делать после.
– Проблемы снова вернутся. Сразу же, как мы всё исправим. И потому я сомневаюсь – стоит ли их возвращать?
– Стоит! – Бэлла нахмурилась и пошла вперёд. – Потому что мы возвращаем не проблемы, а людей. И не играй в бога, Ибрагим Беркутов – не ты подвесил человечество на верёвочку. И не тебе её срезать.
Она рассеянно огляделась и добавила:
– Сказать по правде я немного соскучилась по толпе, шуму и выхлопным газам. Никогда не думала, что буду по этому скучать.
– Иррациональное желание.
– Почему?
– Люди, которых ты так жаждешь спасти, захотят упрятать тебя за решётку. Ведь в старом мире ты преступница…
Бэлла резко оглянулась. Лицо её вытянулось. Доцент ухмылялся.
– Убийство? Или большая кража? – полюбопытствовал он. – А может мошенничество и вымогательство? С твоим-то умом…
– Не гадай, – глухо уронила она. – Ты ничего обо мне не знаешь.
– Только то, что ты не хочешь больше стрелять. Ни в людей, ни в нелюдей, – задумчиво произнёс Логарифм. – Этот забавный факт я почерпнул в одном из дневников наших спутников. Значит уже стреляла в человека. Видела, как это бывает. И ещё…
Он поднял палец вверх.
– Я впервые вижу тебя смущённой. Это говорит о том, что я попал в цель. Не хочешь излить душу?
Бэлла фыркнула, пожала плечами:
– Тебе? Тому, кто решил, что знает лучший путь для человечества и ради этого готов позволить ему умереть?
Она завернула в плёнку недоеденный бутерброд, и, потеряв аппетит, пошла дальше по дороге.
Логарифм поглаживал растрепавшиеся усы и внимательно глядел ей вслед.
Уйдя глубоко в лес Майя, наконец, осталась одна. Она села у ручья, пересекавшего тропинку, по которой она сюда пришла, и привалилась спиной к стволу сосны.
Журчала вода, пробивая себе путь через подтаявший снег. Над головой шумели сосны.
Майя пыталась дышать глубоко, но никак не могла наполнить лёгкие. Её грудь словно стягивал невидимый корсет.
Ей хотелось разрыдаться, но и это у неё не получалось. Слёзы просто текли из глаз, не принося облегчение, и быстро высыхали на горячих щеках.
После гибели близнецов, такие приступы то ли сильной тревоги, то ли безудержного страха случались с Майей уже трижды. И хорошо, что на этот раз она могла уйти от всех далеко в лес.
Ей не хотелось, чтобы её видели, успокаивали, утешали. Особенно она боялась за маленькую Лизу, которая всегда остро чувствовала состояние матери. Она тут же начала бы осыпать Майю вопросами, она бы ещё сильнее вцепилась в неё, повисла на руке и требовала внимания.
Даже те несколько минут, что Майя высвободила на то, чтобы прийти в себя и побыть в одиночестве, стоили Лизиной истерики и слёз. Но Кира и Саблин всё поняли без слов и на время взяли девочку с собой на прогулку.
Журчание воды и шум деревьев не успокаивали.
Майя с трудом поднялась. Её руки и ноги словно окостенели.
Нужно возвращаться. Спасать человечество. Она горько улыбнулась. Сейчас она не могла помочь даже самой себе, не то, что миру.
Она задрожала, подышала на озябшие руки. Пустой лес, обступившие вокруг неё безмолвные деревья, таили неясную угрозу. Туманная дымка вдалеке. Острые тонкие и сухие ветки окаймлявшие стволы, наподобие шипов. Скрип и какое-то движение.
Ей резко захотелось назад, к людям.
– Привет, – послышался бесцветный голос.
Она вздрогнула и сделала шаг назад. Под ногой хрустнула ветка.
За стволом сосны, выглядывая только наполовину, стоял Фима. Он не глядел на неё, его больше занимало отковыривание кусочка коры от сосны.
– Ты… Разве ты не остался в машине? – Майя шмыгнула носом и отвернулась, чтобы он не видел её красных глаз.
– Так и есть. Но потом я решил пойти за тобой и посмотреть, что ты делаешь. Ты плакала.
Майя сощурилась.
– Тебя разве не учили, что следить за взрослыми нехорошо. Я… Мне нужно было по личным делам…
– Мама тоже так делала – уходила от всех поплакать. Пряталась в ванной, – ответил он, как бы не слушая её. – Я иногда стоял под дверью и слушал.
– Я не твоя мама, – Майя наконец нашла в себе силы посмотреть на него.
Что-то во внешности Фимы отталкивало. И дело было не в грушевидной фигуре, тощих руках и оттопыренных ушах. Не в толстых капризных губах и масляных глазках. Фима говорил то, что думал, но это было не простодушие и наивность ребёнка. Он делал так, потому что никто не научил его выбирать слова и задумываться над поступками. Люди вокруг интересовали его исключительно как инструменты. Майя поняла это сразу, стоило только заглянуть в эти пустоватые глаза. Но она почему-то вызывала в нём любопытство иного рода.
– Ты красивая, – снова повторил он.
– Спасибо, – выдавила она, сомневаясь в том, что это вообще был комплимент. Скорее, какое-то не до конца высказанное желание.
Да, он говорил то, что думал. Но было как-то жутко слышать его мысли.
Майе вдруг пришла в голову мысль воспользоваться моментом и расспросить мальчика о его прошлом.
– Когда все остальные уснули, тебе не было одиноко? – поинтересовалась она.
Он всё также стоял у дерева, и его лицо было скрыто наполовину. Ему вдруг наскучило ковырять кору.
– Нет.
– Может ты почувствовал в себе необычные способности, как у Человека-паука…
Фима посмотрел на Майю насторожено.
– Нет.
Он опустил глаза. И она без труда определила, что он врёт.
Возможно, пока они были наедине, рискованно было спрашивать, но она всё же спросила, чувствуя, что в иных обстоятельствах он не раскроется:
– И всё-таки ты ушёл так далеко от города сам, без всякой помощи. Тебе никто не помогал?
Он промолчал. Прикусил нижнюю губу и начал ещё интенсивнее отдирать пальцами кору.
– Ты знаешь, куда мы едем, Фима?
– Знаю. К горе. Там живёт Нечто.
– Ты тоже его видел?
– Тоже.
Майя снова ощутила озноб, но на этот раз не из-за холода.
– Оно не хочет, чтобы вы его убивали, – Фима вышел из-за дерева. – Оно только хочет поиграть.
– Откуда ты знаешь?
Фима вяло пожал плечами.
– Оно со мной говорило.
Майя досчитала до пяти, вдохнула и выдохнула.
– Ясно… Знаешь что? Мы не собираемся его убивать. Мы только…
– Оно так не думает, – перебил мальчик.
На его лбу появилась угрюмая морщинка. Как у старичка.
Майя подошла к нему и заглянула прямо в глаза.
– Скажи мне, Нечто просило тебя о чём-то? Может быть приказывало тебе?
Фима стоял с неподвижным лицом, по отсутствующему взгляду можно было сказать, что он где-то далеко, но поджатые губы, выдавали то ли скрытое упрямство, то ли недоверие.
– Оно… – начал Фима.
Вдалеке послышались голоса. Мальчик обернулся.
На тропинке показались трое: Тымнэвакат, Остап и Нелли. Девочка и северный охотник по обыкновению перешучивались, и настроение у них, судя по всему было хорошее. Редко в последнее время Майя слышала чей-то смех.
Рот Фимы захлопнулся, как ворота неприступной крепости, и больше не открылся.
Когда пассажиры размяли ноги и пришли в себя (маленькую Лизу укачивало), две машины: большой джип и крохотная розовая малолитражка снова отправились в путь.
То ли небольшая передышка, то ли солнечная погода заметно оживили путешественников. Недавние ссоры, как будто забылись и в салонах двух разных машин активно обсуждали одно и то же: как долго ещё ехать, какой будет Неглерия, зависшая на вершине Эльбруса и, что, собственно, они предпримут при встрече с ней.
На первый вопрос можно было ответить лишь примерно, как, впрочем, и на все остальные. Изначально неспящие рассчитывали, что путь займёт не больше суток, но вот уже дважды они вынуждены были искать ночлег. И трижды серьёзно задерживались: в первый раз, когда свернули за топливом, второй раз, когда искали детей Майи, и в третий, когда искали объездные пути вокруг столицы.
Логарифм и Остап, которые на этот раз решили поехать в одной машине, негромко обсуждали последствия и перспективы таких остановок. Безусловно, всей группе хотелось поскорее добраться до цели, но чем дальше они продвигались, тем стремительнее ухудшались показатели тестов и состояние неспящих.
Усталость действовала на каждого по-своему. Не все стали раздражительными и скорыми на гнев. Вешников угрюмо молчал и не отвечал на вопросы. Нелли, наоборот, болтала без умолку и нервно хихикала, чем доводила пассажиров до исступления. Тымнэвакат стал больше спать и храпеть так, что дрожали стёкла. Кира ловила себя на том, что мысли у неё в голове путаются, и она уже не помнит, сколько дней они едут. Саблин, сам того не замечая, путал имена. Возможно, это было связано с преклонным возрастом Никанора Степановича, но раньше за ним такой странности не наблюдалось.
Логарифм обнаружил, что забывает слова из китайского и не может воспроизвести в уме и объяснить уравнение Харди-Вайнберга. Может быть, для других это не имело никакого значения, но для доцента, который привык рассчитывать на свою великолепную память и острый ум, такой удар был особенно чувствителен. Логарифм ничего так не боялся в жизни, как слабоумия.
Остапу сложно было сказать, что именно переменилось в нём за последнее время. Но он заметил, что чаще роняет предметы, и, пожалуй, тремор в его правой руке усилился.
Теперь они сидели с Логарифмом на заднем сиденье и обсуждали, точнее спорили, как следует бороться с Её Величеством Усталостью. А точнее, следует ли вообще? Логарифм утверждал, что отсутствие борьбы и есть лучшее лекарство. Не нужно спешить. Стоит чаще делать остановки и они успешно доберутся до цели.
Остап же, утверждал, что необходимы какие-то простые занятия, которые бы позволили психике оставаться в тонусе, но при этом не перегружаться. Майе, Бэлле и Саблину, достаточно было того, что они вели машину. Их показатели утомляемости были ниже, чем у остальных. Пассажиры же, явно утомлялись быстрее, оттого, что сидели без дела.
– Заставишь их вязать или складывать оригами? – иронизировал Логарифм. – Не нужно сходить с ума, парень. Понимаю, это игра в доктора, ищущего чем болен мир, весьма увлекательна. Но не стоит в неё заигрываться. Давай просто довезём их до цели. Что может случиться за те оставшиеся часы, что мы едем?
Остап помотал головой.
– В том то и дело, что может измениться всё. В нашей группе быстрее всего утомляются те, кто сидит без дела.
Он сунул под нос Логарифму мятый блокнот, с криво начерченным графиком.
– Что это за кривые?
– Эти две линии обозначают твои и мои результаты.
– Мы тоже устаём медленнее, чем другие?
– Да. Примерно с той же скоростью, что и наши водители.
– И с чем ты это связываешь?
– С целью. Есть множество исторических примеров, когда люди, имеющие долговременную цель, выживали. В отличие от тех, кто её не имел. Есть данные о больных, которые выздоравливали просто потому, что хотели выздороветь.
Логарифм задумчиво почесал подбородок.
– Я слышал о чём-то подобном. Мне вспомнилась одна полярная экспедиция. Корабль затёрло во льдах до весны. И капитан велел матросам рубить лёд, хотя в этом не было никакого смысла. Каждый день они выходили и понемногу прокладывали себе путь. И выжили, но не потому что проделали полынью, а потому что дождались весны.
Остап кивнул. Логарифм посмотрел на молодого человека с любопытством:
– Я как тот капитан: постоянно продумываю маршрут и руковожу действиями группы, – задумчиво проговорил он. – Это занятие требует определённой работы мозга, но сильно не перегружает меня. А чем занят ты?
Остап сощурился, как бы ожидая этого вопроса.
– Я постоянно слежу за их состоянием. А ещё продолжаю искать способы нас оживить.
Он перелистнул страницу в блокноте и Логарифм увидел короткий список ингредиентов.
– Что это? Волшебное снадобье юного фельдшера? Эликсир Остапа?
– Мне было как-то не до названия.
Логарифм хмыкнул.
– Такой состав поможет поднять даже умирающего. Вот только, где ты всё это возьмёшь?
– Мы ещё будем проезжать города.
Они переглянулись. Доцент склонился к самому уху фельдшера.
– Итак, у нас есть цель и не одна. Но мы должны как-то занять наших матросов.
Он указал взглядом на пассажиров. Нелли вяло водила пальцем по запотевшему стеклу. Майя тревожно глядела в окно. Тым храпел.
Внутри салона будто висела дымка, хмурое облако усталости. И в каждом глотке воздуха содержался невидимый яд.