Их было пятеро – я один. Пожалуй, можно было скользнуть в ближайшую арку и, перепрыгнув через низкий забор, дворами проскочить к своему дому. Бегал я отлично – лучше многих ровесников, и еще вчера, наверное, не раздумывая, удрал бы. Какой в этом позор? Ведь у этих типчиков нет ни одной доброй мысли! Но сегодня я был так опустошен и раздавлен, что меня уже ничего не пугало.
Эти парни не учились и не работали, только охотились с арбалетами на уток в ближайших болотах. Любителей пострелять, поразмяться в кулачных боях и побездельничать Учитель презрительно называл лоботрясами, так их стали именовать и другие. Правда, за глаза – лоботрясов в городе опасались. Я удивился, что с ними шагает Грон, – мне казалось, что он никогда не стремился в эту компанию.
– Вот это встреча! – загорланил, тыкая в мою сторону толстым пальцем, старший из лоботрясов – крупный, как носорог, Грюзон. – Это же он! Это он!
– Он-он! Лион! – подтвердил невесть откуда взявшийся гном Дарлик. Он выскочил передо мной, как чертик на пружинке, грозно показал серенький кулачок и поспешно втесался в гурьбу.
– Да какой он Лион! – выкрикнул Грюзон. – Был Лион, стал мертвяк. Нет облака – не жилец. Вали в преисподнюю, сволочное привидение!
– Сам ты приведение, – хмуро сказал я. – Дай пройти.
Но лоботрясы не расступились – выстроились кольцом. Они глядели на меня во все глаза, точно видели впервые, но, когда и я смотрел на них, почему-то отворачивались.
– Зрачки у него кошкины… – злобно буркнул Грюзон. – Ничего, мы тебе, мертвяк, зенки-то выцарапаем!
– Да ладно тебе, Грюзон! – плотно сбитый Банни, подкинув на плечо облачную Лягушку, решил быть справедливым. – Такой большой, а в сказки веришь. Я смотрю, он обычный пацан.
Все-таки неплохой он парень, этот Банни.
– А ты у Колдуна спроси-ка, сказки или нет, – Грюзон пытался сверлить меня носорожьими глазками, но отводил взгляд. – Ты что, ночью на Овальную поляну не ходил?
– Больной я ночами шастать? Спал я.
– А нечего дрыхнуть, идиот, когда такие дела! Колдун на площади всем сказал: раз к парню облако не прилетело, значит, он – бродячий покойник! С виду живой, а внутри – пыль, земля да труха. Жмурик он, ясно тебе?
– Мертвяк, как есть мертвяк! – поддержал Грюзона глупый Дарлик. От волнения он даже колпак с головы стащил. – Ходит, как мы, смотрит, как мы, поет, как мы, плюет, как мы, а все ж не живой! Колдун-то зна-ает!
– Да ты, Дарлик, совсем дурак, оказывается, – с горечью констатировал я, а сердце уже заливала соленая вода безграничного ужаса.
Пазлы сложились, картонки склеились, детали головоломки выстроились в единую картину. Жуткими оказались ее краски и контуры. Я и прежде в глубине души опасался, что мертвецкая тишина в городе как-то связана с тем, что ко мне не прилетело живое облако. Но отгонял от себя эти думы – не страдай, мол, манией величия! Чтобы из-за тебя, недотепы, главный праздник свернули?! А оказывается – да, из-за меня. Так вот почему горожане повесили замки на ворота! Вот почему дрожал жалкий Бобрикус! В городе объявился ходячий мертвец, незахороненный труп, мерзкий призрак! И этот герой ночных кошмаров – я. Неплохой повод, чтобы свихнуться.
Чудовищное понимание обрушилось на меня гигантской штормовой волной. Я едва не захлебнулся в ней, но справился, не потонул и не лишился рассудка. Не упал, не задрожал, даже не вскрикнул. Может быть, я действительно бесчувственное привидение?
Вперед шагнул Грон – тот, которого я еще вчера называл товарищем, приглашал в дом и угощал пирогами. С усилием посмотрев мне в глаза, он прошипел:
– Ну что, как живется покойнику среди людей? Что уставился? Пошел прочь из города! Твое место на кладбище! Ты знаешь кто? Ты… зомби! Настоящий зомби!
Грон умный, начитанный, ему и иноземные словечки знакомы. А вот лоботрясы о зомби наверняка и слыхом не слыхивали, но все же одобрительно загоготали, затопали, заулюлюкали. Стараясь не обращать внимания на их крики и свисты, я кинул Грону в лицо:
– Заткнись, гад, или сам окажешься на погосте! Иди к черту!
– Нет уж, черт – твой братец, ты к нему и ступай! – вскинулся Грон. – Нечего тебе делать среди живых! И к Пионе не приближайся. Беги отсюда!
– Ты сейчас сам побежишь, скотина, – не слишком уверенно сказал я. Силы были неравные – будешь наскакивать, могут и арбалеты достать, а у меня нет оружия. Пристрелят – и ничего им за это не будет. Колдун объявит, что меня настигло справедливое возмездие (нечего мерзкой нечисти шастать среди нормальных людей!), а эм Бобрикус с облегчением сожжет карточку горожанина, выписанную на мое имя.
Снова мелькнула трусливая мыслишка: «А не смыться ли?» Но, во-первых, не выйдет – я окружен, а во-вторых – мерзко это! Зомби я или нет, а все-таки сын Воина Вадима.
Но почему же они не нападают?
И тут я понял – эти вооруженные парни, как и толстяк Бобрикус, скованы страхом, точно тяжелыми ржавыми кандалами. Ведь я больше не школьник Лион, не тощий лохматый Лёвка – я воплощение глубинного, вечного, ледяного ужаса. Что им стоит надавать мне таких тумаков, чтобы я с земли не поднялся? Да им бы арбалеты расчехлять не пришлось! Но небрежно отворачивался, глазея на пустынную улицу, щекастый и пузатый Банни, беспомощно сжимал кулаки Грон, с любопытством разглядывали серую, не просохшую от дождей мостовую долговязые Пилли и Мелтиг. Даже мощный Грюзон, хоть и старался выглядеть неуязвимым, смотрел на меня с последним отчаянием смертника – и не выдерживал, прятал глаза.
У Грона сдали нервы – он кинулся на меня внезапно, как степная рысь, – видно, не давала ему покоя мысль, что не его, а меня выбрала Пиона! Он целился в бровь, чтобы рассечь ее до крови, но я успел увернуться и толкнуть его в плечо.
Клянусь, я лишь слегка его двинул! Но тот взвыл, будто я бросил в него пылающий факел, и резво отпрыгнул в сторону.
– Ты не касайся его плеч, не трогай и лица! Лион любого превратит в бродягу-мертвеца! – ахнув, пробормотал скороговоркой глупый-глупый Дарлик.
Грон, поскуливая, как перепуганный щенок, посмотрел на меня с ужасом – и побежал: наверно, решил, что помрет к вечеру, раз к нему прикоснулся жуткий, безжалостный вурдалак. За ним, немного помедлив, потрусили все лоботрясы: Банни, Пилли, Мелтиг. Даже Грюзон, смачно плюнув, отступил.
– Что, думаешь, победил нас, вонючий мертвяк? – выкрикнул он, отойдя подальше. – Да я просто не допущу, чтобы меня касались твои грязные лапы! С чего ради я должен сдохнуть от трупного яда? Так что сегодня же вали из города! Убирайся на кладбище, в лес, в болота, к черту на рога! Чтобы следа не осталось! А если не уйдешь, мы… пристрелим твоего отца!
– И сожжем дом! – злобно зыркнул Пилли.
– И вытопчем огород! – подхватил Мелтиг.
– Пнем по калитке и плюнем на забор! – грозно напыжившись, вякнул дурак Дарлик.
Щекастый Банни промолчал. Промолчал, но не вступился. А я еще считал его неплохим человеком.
– Смотри, мы не шутим! – крикнул Грюзон и махнул своей банде, замершей неподалеку, – пошли, мол. Приспешники, сутулясь, поплелись за ним, кидая на меня злобные и трусливые взгляды. Грон был уже далеко. Я с ужасом понял: эти негодяи сдержат слово, а кое-кто из горожан их за это даже поблагодарит. Не будет призрака – не будет проблемы.
Сердце прыгало, мысли путались, и я, сделав несколько шагов, понял, что не могу идти дальше. Медленно опустившись на бордюр, я вытянул ноги, с последней печальной надеждой глянул в серое, затянутое застывшими тучами небо.
А вдруг Крылатый Лев, заблудившийся в неведомых далях, уже спешит ко мне? Он прилетит, большой и прекрасный, проткнет острыми золотыми лучами, как стрелами, пелену туч. Обнимет мощными крыльями, ткнется в лицо теплым влажным носом, будто извиняясь, и я снова стану прежним Лионом. Я заберусь на волшебного Льва, и он пройдет по мостовой, гордо ступая воздушными, но крепкими лапами, а потом невысоко взлетит, и люди, улыбаясь, доброжелательно помашут нам шляпами.
И все будет хорошо: горожане придут к воротам с горячими пирогами и не менее горячими извинениями, эм Бобрикус вновь распорядится украсить ратушу отцовским портретом (Порвали? Ничего! Нарисуют лучше прежнего!) и пошлет лоботрясов… в дальние приграничные болота. Они позлятся да и отправятся туда, прихватив арбалеты и предателя Грона – вот там им самое место.
А я… признаюсь Учителю эм Марку, что все эти годы решал за Дарлика задачки по математике. Пусть этот тупой гном попыхтит, выполняя сложные упражнения. На забор он собрался плюнуть, идиот.
Кто-то тихо сел рядом со мной, и я, вздрогнув, обернулся. Отец? Нет, это был Пряник – синеглазый, печальный и непривычно сосредоточенный. Его облако, простой белый шарик-снежок с такими же, как у Пряника, синими глазами, клубком устроилось на круглых коленях.
– Ну, как ты? – серьезно спросил Пряник.
– Лучше не бывает, – отозвался я. – А ты что тут делаешь? Я же живой труп. Не вооружен, но очень опасен. От меня надо бежать подальше.
– Я не верю в это. Ты не думай, многие не верят, Лион.
– Ага. Чего же улицы тогда пустые?
– Вчера ночью Колдун приказал никому не высовываться. И Бобрикус его поддержал. Люди привыкли соблюдать правила.
– А что еще говорил Колдун? – полюбопытствовал я.
Пряник замялся, нахмурился, запахнул плотнее серый байковый кафтан, прячась от осеннего ветра. Я не к месту подумал, что никогда не видел приятеля в простецком кафтане. Мать одевала его, как наследного принца: заказывала у портних модные, с золотыми позументами, жилеты и черные сюртуки, крахмалила белые и алые рубашки, заставляла наглаживать штаны и прилизывать воском волосы. Мы подтрунивали над его безупречной аккуратностью, а он и не думал обижаться. Пряник тоже был единственным сыном, отрадой для матери, а для отца, богатея Реуса, еще и наследником его торговой империи.
Когда я смахнул с глаз противную мокрую пелену, с удивлением увидел иного Пряника. Куда только делся жизнерадостный и приглаженный красавчик-кругляш! Теперь это был другой парень: вихрастый, напряженный, сумрачный. Он явно ускользнул из дома, в чем был (в окно, видно, сиганул), и наверняка долго искал меня, бегая по сырым туманным улицам.
– Колдун сказал, что тебя надо гнать из города, – наконец решился Пряник. Вздохнул, повертел в ладонях облако-шарик, будто теплой муфтой согревая замерзшие пальцы.
– И народ согласился?
– Нет! Но мнения у людей разные были… – уклончиво ответил Пряник. – Конечно, люди привыкли слушать Колдуна, он же живет кто знает сколько… Но твоего отца, Лион, тоже все очень уважают. Поэтому… ну просто решили посидеть по домам денек-другой. На всякий случай. Все-таки Колдуна многие боятся.
– Пряник… Давай уж совсем честно. Не Колдуна они теперь боятся, а меня. А ты? Ты почему не испугался?
– А я всегда за справедливость. Я же вижу: ты такой же, как был. Только…
– Только – что? – я насторожился.
– Только грустный очень.
– Загрустишь тут, пожалуй, – вздохнул я. – Спасибо тебе за поддержку! – Я протянул Прянику руку и тут же испугался – вдруг он побрезгует прикоснуться к ладони опасного мертвеца, гнусного привидения? Но Пряник расцвел, превращаясь в прежнего простоватого добряка, и торопливо сжал мои пальцы.
– Пряник, тебя же, наверно, родители ищут. Сказано было – никому из дома не уходить. А ты ушел.
– Да нет, все нормально… Слушай, Лион! Я поговорю с родителями, они многое могут. У отца, ты знаешь, есть драконы. Если тебе в городе будет совсем плохо, он сможет отвезти тебя вместе с Воином Вадимом за Синие скалы. Я бывал там, когда летал с отцом за товаром. Там, в Синегорье, не так, как у нас, конечно. Но тоже нормально.
Я вспомнил родителей Пряника – плотно сбитого, черноусого, мрачноватого торговца эм Реуса. И эм Линду – высокую сухопарую женщину с поджатыми губами («Никому не позволю стащить конфетку!»).
Эх, Пряник, добрая душа! Не станут они помогать мне. Незачем им, людям уважаемым, состоятельным и солидным, ввязываться в некрасивую историю, идти против важных персон – Колдуна, Бобрикуса… Нет, не будут они рисковать торговлей, а уж тем более жизнью.
Видно, невеселые мысли отразились в моих глазах, поэтому Пряник сказал поспешно и даже обиженно:
– Ты так о моих не думай. Ты их не знаешь.
– Спасибо тебе, Пряник, – искренне сказал я. – Но незачем нам бежать, будто мы грабители или убийцы какие-то. Мы ведь ни в чем не виноваты.
– Тоже верно… – по-взрослому согласился Пряник. – Может, все и наладится. И Крылатый Лев прилетит.
Чтобы не огорчать Пряника, я кивнул – и увидел, как из-за поворота выскочила, застегивая на ходу пуговицы долгополого плаща, длинная и тонкая, как школьная линейка, эм Линда. Она бежала, раскинув руки, и ее черный платок развевался на ветру, как пиратский флаг.
– Вон мать твоя, – кивнул я. – Устроит тебе сейчас.
Пряник спокойно встал.
– Ладно, пойду. Увидимся, – и пошел навстречу матери.
Я видел, как разгорячена эм Линда, и с червячком беспокойства полагал, что она подлетит ко мне и в пылу наговорит гадостей («Призрак! Мертвяк! Вон!»). Но она и не посмотрела в мою сторону. Схватив сына за локоть, она что-то принялась говорить ему – тихо и, похоже, не слишком сердито. Достав из круглой торбы накидку, она бросила ее Прянику на плечи, и он, не возражая, подвязал ее широкой тесьмой. А потом обернулся – и, подмигнув, помахал мне. Я махнул в ответ и отправился домой.
К тяжелым мыслям об исчезнувшем Крылатом Льве добавились другие переживания: я пытался придумать, как защитить отца и уберечь родной дом от лоботрясов. Эти подонки на все способны! Но моим думам никак не удавалось выстроиться в связную цепочку. Они валились в одну кучу, как бурые осенние листья, прилипали друг к другу, образуя один вопрос: «Почему я?!»
В Светлом городе живет тысяча человек, полтысячи местных гномов – и никто, никто не обделен облаком! И только я – прокаженный, я – виноватый, я – опасность для всех.
Да что за чушь?! Чем может быть опасен для горожан тощий, измученный, раздавленный бедой пятнадцатилетний парень?
Физически ощущая, как костенеет сердце, я с горечью рассуждал, что и впрямь превращаюсь в ходячего мертвеца, даже мысли стали какие-то неживые. Облако не прилетело, в городе я – изгой, так стоит ли коптить небо, как говорят старики?
Если меня не станет, лоботрясы и те, кто их поддерживает, отступятся от отца. Он, конечно, погорюет… сильно погорюет! Но зато будет жить дальше. А мне-то зачем жить? Зачем бродить по этой земле, зная, что никогда ко мне уже не прилетит облачный Лев?
Лучше забраться на Белую скалу, в последний раз глянуть на затянутое мертвыми тучами небо, закрыть глаза и… Я на секунду опустил ресницы, представляя, как это может произойти, – и отчетливо, до боли в груди, понял, что не хочу этого!
Нет, надо жить, жить, жить!
А когда открыл глаза, вздрогнул – передо мной возвышался Колдун. Худосочный, с костлявой шеей, торчащей из-под сложного многослойного одеяния (балахон, накидка, мантия, пелерина), он привычным жестом заломил неизменный кроваво-красный берет и, не мигая, окидывал меня колючим черным взглядом.
Я же не нашел ничего лучшего, чем подавленно проговорить:
– Здрасьте.