На столе так и лежало фото того, кто сделал их с сыном жизнь такой, какой она была у них теперь. Невыносимой. И утром, и в обед, и вечером старший Сергей смотрел на это лицо, и ему хотелось закричать, что есть силы и побежать к этому человеку, и убить его ради справедливости.
Но, тогда тюрьма, а как же Серёнька? Тогда он останется совсем один, а ему всего шесть неполных лет. Он знал, что убийцу его жены и дочки даже не наказали, чисто элементарно. От этого ему было страшно больно, но он только сжимал кулаки и говорил, даже не замечая, что говорит вслух.
Если бы я имел две жизни, одну отдал бы, чтобы отомстить тебе. Смотри сынок, это тот, кто отнял у нас с тобой счастливую жизнь. Не забывай этого никогда, сколько бы ты ни прожил на этом свете. Ну да ничего, вот подрастёшь ты, и тогда я исполню то, что не могу сделать сейчас. Зло должно быть наказано. Он виноват в том, что мы теперь с тобой сироты. Он самый страшный враг для нас с тобой на земле. Он враг номер один.
Для сына он это говорил, или для себя самого он толком не понимал. Просто ему нужно было изливать свою боль наружу, иначе сердце могло не выдержать. А ему нельзя умирать, у него сын растёт, и месть стучит, не давая ни жить по – настоящему, ни забыть.
Но человек предполагает, а судьба располагает. Однажды, когда утром Серёжа проснулся, отца дома не было. Его уже увезли в морг. Сердце его всё – таки не выдержало. Соседка увидела, что дверь в их доме открыта. Вошла, чтобы узнать, не случилось ли чего, тут и увидела Сергея на полу, уже холодного. Она позвонила в скорую, милицию и в опеку.
После похорон Серёнька ночевал несколько ночей у этой же соседки, но однажды проснувшись, увидел, что в комнате с ним находились чужие люди. Они сказали мальчику, что папа его ушёл к маме и сестрёнке, а он сам поедет с ними в детский дом, где теперь будет жить до совершеннолетия. Он не знал, что такое жить в детском доме и, что такое совершеннолетие, тоже не знал, но пошёл с ними, потому что одному ему оставаться дома не хотелось, а жить у совершенно чужих людей, он больше не мог.
Хоть и был он приобщён к уличной жизни и, не смотря на свой юный возраст, знал уже её азы, но детдом поразил его своим беспределом. Старшие забижали младших, воспитатели старших; мальчишки издевались над девчонками, те в свою очередь над малышнёй обоих полов. Продукты разворовывались персоналом и руководителями, одежда передавалась от возраста к возрасту, невзирая на степень изношенности. Мебель была дореволюционных времён. Зимой в помещениях можно было волков морить от холода, а летом дети задыхались от жары, словно рыба, выброшенная на берег. В общем, Содом и Гоморра. В городских подворотнях было куда лучше.
Серёнька был в том возрасте, когда обижают со всех сторон. Старшие, взрослые, девчонки, мальчишки. В общем, все – кому не лень. От такой жизни, в которой были голод, холод, боль и издевательства, мальчишка всё чаще видел перед собой одно лицо. Это лицо не расплывалось, как было с лицами его родных. Да он начал уже даже забывать их лица. Это же лицо стояло перед ним ясно, а ухмылка, играющая на губах, виделась мальчику отлично, даже если он не видел это лицо долго.