Гвидо пытался, но не мог понять, что он чувствует и когда начался этот глупый перелом. Каждый день казался хуже предыдущего, каждую ночь он ждал, как блаженства – несмотря на кошмары: просто чтобы не видеть того, что вокруг. Не думать, не думать, не думать. Или думать как можно меньше.
Вялая, тупая апатия захлестнула его. Возвращаясь домой, он или чисто механически, не различая лиц туристов, помогал отцу в “Marina”, или просто лежал, ощущая, как всё тело ноет от усталости и жары. И почему эта весна такая жаркая?.. Гвидо ненавидел жару: в последнее время его тянуло к дождям и тени.
Иногда, исключительно по привычке, он включал компьютер, чтобы поиграть, или монотонно перелистывал социальные сети. Уставал так, что не хотелось вообще ничего – ни встретиться с Лукой или Анджело, ни сходить в кино, ни, тем более (спаси Мадонна), гулять по солнцепёку. Однажды Гвидо видел, как ребёнок – мальчик лет трёх – поймал краба на побережье ведёрком для песка. Краб беспомощно бился, дрыгал клешнями, придавленный красным пластиком; таким же жалким, прижатым сверху, был сейчас он. Домашние задания по истории, английскому и социологии дремали в столе, файлы с книгами, которые он когда-то хотел прочесть («Над пропастью во ржи» Сэлинджера, например: Нунцио очень нахваливал), висели не открытыми… Он не был уверен уже даже в том, что хочет поступать в университет. О каком, собственно, университете может идти речь у такого тупицы, как он? Прав отец: он обязан провести жизнь в Сорренто, фальшиво улыбаясь туристам да издали поглядывая на виллы богачей, разбросанные по зелёным склонам берегов белыми, сиреневыми и красно-коричневыми коробочками. Как коробочки, в которые упаковывают талисманы, ракушки и магниты в форме лимонов – те, что закончат жизнь на другом конце земли, пылясь на чьём-нибудь холодильнике.
Их собственный холодильник сегодня был забит до отказа – конечно же, рыбой. Рыба на ужин – это, как говорят в геометрии, аксиома, не требующая доказательства. Мама всегда, включая праздники и редкие приходы гостей, готовила на ужин рыбу. Её любил отец и без роптаний жевали сёстры.
Гвидо рыбу терпеть не мог. Сейчас эта ненависть усилилась, и, положив кусок себе на тарелку, он с трудом подавил приступ тошноты.
Отец только что свернул газету и теперь, увлечённо жестикулируя, объяснял матери, почему он категорически не согласен с законопроектом о легализации марихуаны. Мать улыбалась и кивала. Сабрина прямо за столом докрашивала ногти: готовилась бежать на свидание. От неё несло клубничными духами.
Гвидо обречённо провёл рукой по лицу. Пот. И солнце по всей кухне – жёлтое, нахально лезущее сквозь шторы. Господи, почему же везде так жарко?..
– Гвидо, помоги Лизе, она опять вся перемазалась! – распорядилась мать, выгребая овощи из сковородки. От чада она раскраснелась и слушала отца уже не так внимательно.
– Ги-га, – выговорила Лиза, серьёзно глядя на него из детского креслица. Она лишь недавно освоила самостоятельное управление ложкой; но отец думал (возражения, естественно, не допускались), что она «уже большая девочка» и вполне может есть сама.
Гвидо вздохнул и, пододвинувшись к Лизе, зачерпнул детского пюре. Другой рукой привычно вытер ей щёчки – круглые, как яблочки – и маленькое пятно на животе. Джулия скривилась, будто бы ей, а не ему вменялось в долг кормить Лизу и убирать за ней.
– Мне пора бежать, – сказала Сабрина, ожесточённо дуя на ногти. Отец приподнял бровь.
– Доешь и пойдёшь.
– Вот именно, – злобно осклабилась Джулия. У неё была проблемная кожа и не было парня: возможно, поэтому их вечная война с Сабриной теперь находилась в активной стадии. – Подождёт твой Витторио, никуда не денется.
– Но я опаздываю! – заныла Сабрина, возясь на стуле. – Ма-ам…
– Ждал в прошлую субботу – подождёт и сейчас, – прошипела Джулия. Рыбьи кости на её тарелке блестели, как растерзанная добыча хищника.
– В прошлую субботу я не опаздывала так сильно.
– Ой, да брось. Ты всегда опаздываешь.
– Заткнись!.. – (Услышав это, отец свирепо кашлянул в кулак. Сабрина тут же покраснела и стушевалась). – В смысле, не говори глупостей. Конечно, не всегда.
Гвидо сосредоточенно кормил Лизу. Под черепом и в висках назревала тупая боль.
– Держи ложку покрепче, – важно посоветовал отец, ни разу в жизни этого не делавший. – Она так и тебя перемажет.
– Хорошо, – выдавил Гвидо.
– Ой, да хуже не будет, – поморщилась Джулия. – Он и так моет голову раз в столетие.
– Гвидо много учится и работает, дорогая, не надо так говорить, – рассеянно пробормотала мать, убавляя радио, которое вещало что-то о валютных курсах. Лиза недовольно заурчала, показывая, что наелась, и Гвидо аккуратно отодвинулся. Он уже несколько минут назад поймал себя на вроде бы беспричинном, но остром желании к чертям опрокинуть стол.
– Можно подумать… – фыркнула Сабрина. – Витторио работает гидом-переводчиком, и что дальше? Это не повод себя запускать.
– Ешь молча, – опасно-спокойным голосом сказал отец. Этот голос он использовал только в исключительных случаях, поэтому Сабрина вздрогнула от неожиданности.
– Что?..
– Ешь молча, – повторил он. – Молча. Знаешь такое слово?
Какое-то время, как ни странно, прошло в тишине. Гвидо уже поковырял рыбу, засунул в себя два куска хлеба, вытер брызги пюре со штанины и со скатерти и теперь просто ждал, когда можно будет уйти к себе в спальню.
Уйти, чтобы лежать, как тюлень, с открытыми глазами, а потом поспать часов шесть-семь – сумбурно, в кошмарах переживая вспышки ярости, – и наутро отправиться в “Marina”. В понедельник к этому, правда, добавится лицей с бесполезными нудными занятиями и горы домашней работы. И так каждый день – без конца и начала, как море. И ничего не изменится.
И когда-то он сдохнет – как, должно быть, сдох в итоге тот краб, передавленный ведёрком. Без всякого толку, не сделав ни плохого, не хорошего. Торгуя сувенирами в Сорренто… Как Depeche Mode поют в той старой песне – “It’s just a question of time”[17]? У Гвидо не ладилось с английским, но британская музыка ему нравилась больше, чем слащавая итальянская.
– Завтра воскресенье, Гвидо, – пожевав губами, сказал отец. Будто он мог об этом забыть. – Открываемся позже. Ты сможешь поспать.
Это что ещё за приступ добросердечия? Решил защитить его от Сабрины и Джулии? Смешно.
– Да, знаю.
– До восьми точно. Выспишься.
– Хорошо.
– Больше сил будет, чтобы к экзаменам подготовиться.
– Ага.
– Э-за-ми, – пролепетала Лиза. Мать, умилённо улыбнувшись, послала ей воздушный поцелуй.
Головная боль усилилась, грозя сожрать его изнутри.
– Тебе вообще надо бы больше времени уделять учёбе, – ораторски дирижируя вилкой, продолжил отец. Гвидо раздражало каждое его слово, каждый жест – так сильно, что сводило скулы, а пальцы под столом сами собой сжимались в кулаки. – Если я чересчур напрягаю тебя в магазине, скажи мне.
О да, конечно. Беда в том, что он говорил уже тысячу раз – и все эти разы заканчивались скандалом. С фактами не поспоришь: куда проще выезжать на сыне, чем платить второму продавцу.
– Нет. Всё окей.
– Ты уверен?
– Да.
– Точно?
– Точно.
– Отец Луки мне сказал, что балл за последнее эссе у него был выше всех в вашем классе, даже выше этого псевдогения Нунцио, – отец хмыкнул. – Лука. Снова не ты.
Гвидо промолчал, поскольку не знал, что на это ответить. Опустил взгляд на свои руки – и с удивлением увидел, что они дрожат.
– Не думаю, что Лука умнее тебя. Значит, ты просто ленишься, – заключил отец, и вилка у него в пальцах описала замысловатую петлю. Масляно-жёлтый отблеск солнца лежал на этих пальцах; Гвидо колотило уже без шуток. – Надо больше стараться.
– Да.
– Без стараний не поступить в университет.
– Уни-ситет, – протянула Лиза, провозя по столу пластиковую фигурку пони. Сабрина неотрывно глядела на часы и грызла только что накрашенные ногти; мать пила виноградный сок в полной безмятежности, явно не замечая её терзаний.
– Знаю.
– Нунцио, может быть, возьмут на льготных условиях – потому, что он очень старается. И Анджело тоже.
– Ага.
– Нужно пользоваться шансами, если они даются тебе, – размеренно произнёс отец.
– Верно, – с ноткой открытия подтвердила мать, точно мысль была сумасшедше новой и мудрой.
– И нужно думать не только о себе. Люди, которые окружают тебя, чего-то от тебя ждут. Ты причиняешь им боль, когда их разочаровываешь, Гвидо. Нужно больше…
Что-то щёлкнуло у него внутри, огненный шар вспыхнул в животе, а дрожь стала невыносимой. Он не помнил, как вскочил со стула – только увидел, как побледнела напротив Джулия, и услышал тоненький, испуганный плач Лизы.
Уйти уйти скорее уйти. Уйти, пока ОНО не сделало ещё что-нибудь.
Урод. Чудовище.
На чашке Сабрины красовалась «открыточная», типично туристическая фотография Сорренто с цветными виллами. Хотелось схватить эту чашку и бросить её в окно.
А ещё лучше…
Нет.
– Я понял! – то ли сказал, то ли вскрикнул Гвидо, тяжело дыша. – Понял – зачем сто раз повторять?!
И ушёл к себе, постаравшись не хлопнуть дверью. Дрожь унялась нескоро.
Ему безумно, с необъяснимой силой хотелось найти ту девушку-китаянку. С какой-то стати он верил, что завтра она снова придёт.