Акации не требуют много воды. Им легко выжить в высохшей земле. Листья мелкие, как монеты в ладони скупца, они почти не испаряют влагу. Но и тени от них никакой. Вроде бы, дерево как дерево, а постоишь под ним полчаса, и мозги от зноя плавиться начнут.
Я тряхнул головой, избавляясь от капелек пота на лбу, как от надоедливых мух. Передо мной стоял строй солдат. Эти были не те парни, с которыми я когда-то таскался по Афгану. Они не имели ничего общего с теми худыми мальчиками с комсомольскими значками и фотографиями прыщавых девчонок в нагрудных карманах, которых переполненными самолетами закидывали в пустыню выполнять интернациональный долг. Эти молодые и зрелые люди уже многое успели повидать и испытать в своей жизни. Они знали ей цену и продавали ее, без затруднений подсчитывая выгоду.
Незнакомые лица с вялым любопытством уставились на меня. Белели бритые головы под пятнистыми кепками. Наемники молча ждали команды, отрабатывая свои деньги.
– Моя фамилия Вацура, – представился я. – Пока у вас нет командира взвода, я буду выполнять его обязанности.
Краснощекие амбалы, худощавые парни, измотанные жизнью и алкоголем мужи смотрели на меня почти с безразличием. Несколько ртов ритмично жевали жвачки. От строя смердело высокомерием.
Нет, это не то, мысленно повторил я и опустил голову. Я не мог смотреть на этих людей. Они были бесконечно чужды мне.
– Для начала, – не поднимая головы, сказал я, – проведем занятие по физической подготовке. Я бегу первым. Не отставать и не растягиваться по дистанции.
Тропа шла вокруг стадиона, по полю мимо домов офицерского состава, петляла между окопов, отрытых несколько лет назад, в дни кровавых весенних событий. Акации, смыкаясь кронами, закрывали небо, и на этой части трассы было сумрачно. Взвод гремел тяжелыми ботинками за моей спиной; сопели, отхаркивались и сморкались разогревшиеся наемники.
Перед окопами, заросшими высокой травой, я оторвался от группы, вынуждая и солдат увеличить скорость, и стал резко менять направление, петляя между ям-ловушек.
За моей спиной раздались крики, ругательства, несколько человек тяжело упали под ноги своих товарищей, кто-то уже стонал, подвернув ступню, кто-то матерился, посылал кого-то куда-то, просил не толкаться. Одни пытались чаще перебирать ногами, чтобы не угодить в прыжке в окоп, другие, наоборот, прыгали, как козлы на горной тропе. Группа сильно растянулась, и следом за мной на поле выбежало лишь несколько человек. Не снижая темпа, я устремился по изрытому сточными водами, заваленному стволами упавших деревьев, булыжниками, поросшему высокой травой лугу. Здесь бежать было не легче, а может быть, даже сложнее, и на новых препятствиях снова падали солдаты, разбивая себе до крови локти, носы и лбы, и я зло кричал, чтобы включили мозги и думали над каждым движением. Через километр, когда многие безнадежно отстали, а самые стойкие едва передвигали ногами, я свернул на подъем, где не было ни тропы, ни утрамбованного грунта, лишь песок вперемешку с камнями, в которых увязали ноги, и подниматься по которому можно было только на четвереньках, цепляясь руками за ветви хилых кустарников. На верхнюю тропу вместе со мной выбежали только трое. Четвертый, вываленный в песке, как котлета в сухарях, выползал на край обрыва, тянул на себя клочки пожухлой травы, вырывал их с корнями, царапал землю, стонал, пытаясь забросить ногу, чтобы вытащить себя. Я присел рядом с ним, капли пота с моего лба падали на сержантские лычки наемника.
– Ну что, солдат фортуны, подыхаешь? Немножечко уже навоевался? Как фамилия?
– Герасимов, – с трудом разлепив губы, ответил он.
– Ну что ж, Герасимов, для начала неплохо.
Вечером меня вызвал к себе командир полка.
– Вацура! – орал он, глядя на меня снизу вверх, так как был почти на голову ниже. – Что ты себе позволяешь? Это не спортрота! Эти парни под пули на границу ходят. А ты кто такой?..
Я не дослушал его и вышел из кабинета, с силой хлопнув за собой дверью.
В комнате на семь человек, где мне определили место, под тусклой лампочкой, едва освещавшей фанерные стены, обклеенные журнальными фотографиями голых женских тел, вокруг застеленной газетой табуретки, сидели люди в пятнистых брюках. При моем появлении они замолчали, занялись хлебом и редиской, высыпанной на придвинутую койку. Сигаретный дым смрадным туманом висел под потолком. Потные смуглые торсы, с сизыми нашлепками татуировок, блестели в тусклом свете. Один из них встал, налил в стакан водки и подошел ко мне. Я узнал сержанта Герасимова. На его шее болтался шнурок с амулетом, а на запястье матово отсвечивала стальная бирка с выгравированной группой крови.
– Выпей с нами, – сказал он.
Я отрицательно покачал головой и лег на свою койку.
– Не хотят, – Герасимов пожал плечами, вздохнул и вернулся к "столу", поставил стакан и снова подошел ко мне. – Не переживай, – сказал он. – Все правильно. Ребята тебя уважают. А кто не хочет уважать, после отпуска сюда уже не вернется.
Пусть не возвращается, мысленно согласился я и провалился в сон, как в яму.