Семенова мчалась в вагоне метро. Опаздывала страшно. Опаздывать в пятницу – дурная примета. В особенности, если это не первый раз за неделю. Пятый. В особенности, если еще вчера вечером родное начальство изобразило жест «я за тобой наблюдаю». В особенности, если скоро премия.
Тревога Семеновой оседлала несчастный вагон и нещадно подгоняла его, пришпоривала так, что тот готов был встать на дыбы. Но из-за того, что впереди и сзади были другие вагоны, только выгибал спину, безуспешно пытаясь сбросить седока, и ржал-скрежетал всеми своими железяками.
Час пик. Народ привычно утрамбовывался, доставал книги, телефоны, газеты, делал громче музыку в наушниках или даже собирался доспать то, что не успел. Но не тут-то было! После слов «Осторожно, двери закрываются. Следующая ста…» семеновский вагон рвал с места в карьер. Народ резко бодрился, вскрикивал, матерился, сдавленно охал, жалея оттоптанные ноги, хрустнувшие ребра и потревоженный сон. Проклинаемый всем поездом машинист Ковелячко тоже нелитературно выражался себе под нос и никак не мог взять толк, что же случилось – вот еще совсем недавно с поездом было все в порядке. Ну кто его иначе выпустил бы из депо?
На длинных перегонах между Семеновой и машинистом Ковелячко начинался поединок воли. Тревога вонзала шпоры в бока несчастного вагона, тот подпрыгивал и пер вперед. «Ух!» – пассажиров относило в одну сторону. «Твою мать!» – говорил машинист Ковелячко и сбавлял скорость. «Ох!» – пассажиров несло в другую. И только Семенова, закрыв глаза и вцепившись в поручень побелевшими руками, мысленно умоляла поезд: «Быстрее, миленький, давай быстрее!»
На станциях вагон гарцевал как молодой рысак, нетерпеливо подпрыгивал на месте, клацал дверями и даже как будто тихонечко повизгивал. Тревога Семеновой похлопывала его по спине, мол, тихо, коняшка, тихо. А сама Семенова тем временем прекращала молиться и испепеляла взглядом спины недостаточно спешно выходящих людей. Прям выталкивала их силой своей опаздывающей мысли, прям выпинывала. А потом таким же образом, за шкирку, затаскивала внутрь вагона новых пассажиров. Да что ж они такие медленные все, а? И по-новой: Ух! – Твою мать! – Ох! – Быстрее, быстрее!
Когда Семенова вместе со своей тревогой, наконец, вышла – выдохнул весь поезд разом. И пассажиры, и машинист Ковелячко. Последний так и вовсе заулыбался, вытер холодный пот со лба и перестал нервно коситься на кнопку экстренного торможения. Только несчастный вагон еще какое-то время немного вздрагивал и тяжело шипел-дышал.
Пятница была как пятница. Ничем не примечательная, если, конечно, не считать утреннего происшествия. Туда-сюда, туда-сюда. Станция, перегон, снова станция. Вагон постепенно успокоился и даже почти забыл про Семенову. И тут наступил вечер.
Семенова шла по платформе. Так, как может идти симпатичная и вполне себе молодая дама пятничным вечером после трех веселых коктейлей в баре с подружками – неспешно, легко и беспечно. Поезд уже стоял у платформы. И надо же такому случиться, что это был тот же самый поезд, что пострадал от семеновской тревоги утром. Вагон учуял Семенову, зашипел, зафыркал, была бы у него когтистая лапа – ударил бы. На его счастье, машинист Ковелячко что-то почувствовал, а может быть просто следовал расписанию. «Осторожно, двери закрываются…»
Двери захлопнулись перед самым носом Семеновой, и поезд умчался. Кажется, чуть быстрее, чем обычно. Но Семенову это не расстроило – стоял вечер пятницы, впереди выходные, и торопиться было абсолютно некуда.