Спустя два дня после задержания Карвена в комиссариате наступил бумажный период: гнетущая тишина, сотрудники, ступающие почти неслышно, согнувшиеся над бумагами, не отрывающие глаз от экранов компьютеров. Неподвижные, как их кот, свернувшийся клубком на теплом ксероксе: голова едва видна, шерсть прижата, сам словно уменьшился на треть. Ретанкур, почти полностью взвалившая на себя заботы о коте – ей изредка помогал Меркаде, – говорила, что, как ей кажется, их любимец чувствителен к бумажным периодам, как другие живые существа – к фазам Луны, и что он гораздо чаще сворачивается в плотный клубок именно в такие дни, чем во время выездных следственных действий. Это не значит, что Ретанкур за ним постоянно следила. Но именно она трижды в день наполняла его миску. И трижды в день ей приходилось относить его на второй этаж, где стоял автомат с напитками. Ибо кот желал принимать пищу только там и скорее умер бы с голоду, чем согласился притронуться к корму на первом этаже. Поэтому его приходилось таскать на руках по лестнице, несмотря на то, что в те редкие моменты, когда ему хотелось поиграть, он без малейшего труда носился как угорелый вверх и вниз по ступенькам. Так хотел кот, и Ретанкур подчинялась его воле, ведь этот клубок шерсти спас ей жизнь. В бумажный период она даже не пыталась развернуть его и несла мягкую пушистую кучку в обеих руках, словно драгоценный дар.
Накануне они доделали все, что еще оставалось, – так на берег набегают последние пологие волны перед самым началом отлива. Анализ подтвердил, что почва, изъятая из-под ногтей Карвена, идентична той, что налипла на ключ от машины. В восемнадцать часов адвоката отправили в камеру предварительного заключения в тюрьме Санте. Тамошние обитатели говорили, что стены в тюремном дворе такие грязные, что к ним стараются не прислоняться из опасения приклеиться намертво.
Бумажный период всегда проходил строго по протоколу. Сначала каждый из сотрудников, принимавших участие в расследовании, составлял подробный отчет о своей работе. Отчеты отправлялись майору Мордану, который приводил в приличный вид весь этот ворох бумаг, в то время как Фруасси и Меркаде собирали фотографии и заключения экспертиз. Все вместе поступало майору Данглару, ответственному за финальный вариант отчета, за отсутствие в нем огрехов, пробелов и несоответствий, за то, чтобы его можно было прочитать и понять. Это была нудная и мучительная работа, но, по счастливому стечению обстоятельств, Данглар, питавший нездоровую страсть к бумаге и писанине во всех ее видах, выполнял ее с огромным удовольствием. Начальство оценивало отчеты Данглара как безупречные, и это, наряду с результатами расследований, создавало комиссариату завидную репутацию.
Поскольку Адамберг тоже был сотрудником, участвовавшим в расследовании, то ему предстояло зафиксировать свои слова и действия. Комиссар крайне неохотно прибегал к письму, поэтому пересказывал Жюстену все, что говорил и делал, а тот составлял отчет за него. В завершение всей процедуры Адамбергу оставалось только подписать отчет, который именовался “Книгой”, поскольку стиль Данглара был превосходным.
Комиссар уже в третий раз приказывал Жюстену сделать получасовой перерыв, а сам включал монитор и погружался в изучение паука-отшельника. Ночью третья жертва скончалась в госпитале в Ниме от самых тяжких последствий ядовитого укуса – некроза внутренних органов.
Назвав свои заметки “Паук-скрипач”, Адамберг записал кое-какие сведения о двух предыдущих погибших:
Альбер Барраль, родился в Ниме, скончался три недели назад, возраст – восемьдесят четыре года, страховой агент, разведен, двое детей.
Фернан Клавероль, родился в Ниме, скончался неделю назад, 20 мая, возраст – восемьдесят четыре года, учитель рисования, разведен, детей нет.
Потом добавил еще одного:
Клод Ландрие, тоже родился в Ниме, скончался 2 июня, восемьдесят три года, торговец, трижды был женат, пятеро детей.
В тот же день одна из местных газет написала о некой Жанне Божё, которая, вернувшись после трехнедельного отдыха и узнав о смерти этих людей, пришла на прием в больницу Нима и показала ранку, уже начавшую заживать. Она сообщила, что была укушена 8 мая и, поскольку поражение не распространялось дальше, просто выполняла рекомендации своего врача. Женщине шел сорок пятый год.
Адамберг встал и принялся рассматривать листву липы за окном. Получается, только старики. И Вуазне особенно на этом настаивал. Вернувшись к себе в кабинет, он обнаружил от него письмо:
Вы уже видели? Женщина сорока четырех лет, укус не смертельный. Все потому, что они старые!
Адамберг ему ответил:
Я думал, вы уже об этом забыли. Наверное, вы сейчас потеете над отчетом.
Как и вы, комиссар.
В этот момент в дверях появился пунктуальный Жюстен: получасовой перерыв закончился. Пора браться за отчет. Адамберг закрыл окно на экране и, все так же стоя, рассказал своему помощнику о том, как прошли две поездки – с Карвеном и Бузидом.
– То же самое, что и с одуванчиками: двух одинаковых не найти на всей Земле.
– Я не могу это записать, комиссар, – запротестовал Жюстен, тряся головой. – У нас из-за этого будут неприятности.
– Как скажете.
Потом Адамберг велел Жюстену поговорить с экспертами, которые снимали отпечатки с ветрового стекла, и сразу же уселся перед экраном и погрузился в изучение форумов, на которых после известия о четвертом укусе царило сильное волнение. После случая с благоприятным исходом развернулась бурная полемика по поводу мутаций паука-отшельника: существуют они или нет. В 18:06 на одном из форумов в спор резко вмешался некто под ником Лео:
Лео: Вы уже задолбали со своими историями про стариков. Мне 80 лет, меня укусили 26 мая, я не стал суетиться, даже к врачу не пошел. И вроде живой.
Арах: Браво, Лео! Это обнадеживает!
Лео: У меня только прыщик вскочил, и все.
Миг: Значит, никакой мутации?
Вишенка33: Никто же не говорит, что они все мутировали!
Зорба: В любом случае укусов слишком много. Или они стали агрессивнее из-за насекомых, которых едят, или их стало больше из-за жары. Или оттого, что птиц стало меньше, чем раньше.
Крейг22: Зорба прав. Сегодня только 2 июня, а уже 5 укусов. Фигня какая-то! А через три месяца сколько будет? Сорок? И кто-то умер.
Фрод: Одни старики.
Лео: Да что вы прицепились к старикам? Сами старыми будете!
Арах: Лео, успокойся, мы же не про тебя. А может, у тебя к ним иммунитет.
Лео: Я краном управлял 39 лет, и в дождь и в ветер. И как, по-твоему, у меня с иммунитетом?
Адамберг дополнил свой список:
Жанна Божё, сорок пять лет, первая жертва, укушена 8 мая, выздоравливает.
Лео, 80 лет, крановщик, укушен 26 мая, прыщик прошел сам.
Потом стал читать новое письмо от Вуазне:
Видели историю с Лео? Не все старики умирают. Но Крейг22 прав: укусов слишком много, а лето еще даже не началось.
Адамберг снова написал:
Я думал, вы уже об этом забыли.
Я и забыл!
У меня сложилось другое впечатление. Кстати говоря, бывали годы, когда случалось нашествие божьих коровок.
Наверное, и сейчас что-то вроде этого. Год пауков-отшельников. Гораздо больше укусов, три старика не выжили. Вот и все, что происходит. Вы тоже забудьте, комиссар.
Я об этом и не думаю, у меня отчет.
У меня тоже.
Комиссар поглубже уселся в кресле и откинул голову назад. Возможно, этот паук его когда-то кусал. Одно его название вызывало тревогу, путало мысли, смешиваясь с воспоминанием о компьютере Вуазне и отвратительном запахе тухлой мурены. Эта напряженность то и дело возникала на протяжении последних трех дней, появляясь и исчезая, словно торопливый, но навязчивый посетитель.
И все из-за одного-единственного слова, одного-единственного звука. Похожего по звучанию, но не имеющего ничего общего с названием горного озера, куда отец возил их купаться: оно превратилось в смутное, но лучезарное воспоминание. Ничуть не похожее на серую колышущуюся паутину, в складках которой прячется страх. Адамберг встал. Это пройдет. Ближе к девяти вечера он закончил работать с Жюстеном. Большинство сотрудников уже ушли. Кроме Данглара. Майор появился в кабинете комиссара, когда тот диктовал отчет Жюстену, облокотившись на подоконник распахнутого окна. Адамберг не успел спрятать свою записку с именами пяти человек, пострадавших от укусов паука. Данглар ее увидел. А комиссар знал, что для Данглара видеть – значит прочесть, а прочесть – значит запомнить. Знал, что ему не понравится заголовок записки: “Паук-скрипач”. Что он, скорее всего, уже вбил это название в поисковую строку.
Адамберг предчувствовал, что Данглар будет упорно дожидаться его сегодня вечером. Он поспешно набрал номер Вейренка:
– Луи, ты еще здесь?
– Уже ухожу.
– У тебя какие-то планы?
– Доесть вчерашнюю мясную запеканку.
– Ты ее сам приготовил?
– Нет, это полуфабрикат.
– Может, поужинаешь со мной? В “Гарбюре”?
– Тоска по родным местам? Я тебе нужен?
Гарбюр – традиционная пиренейская еда, и нужно на ней вырасти, чтобы получать удовольствие от этого блюда – чего-то среднего между капустным супом и овощным рагу, в идеале – со свиной рулькой. В “Гарбюре” туда добавляли тушеную утятину. Кроме всего прочего, хозяйка заведения питала слабость к Вейренку, его суровому лицу, пухлым, немного женственным губам и рыжим прядям, резко выделявшимся на фоне темных волос.
– Просто у меня намечается непрошеный попутчик, – уточнил Адамберг. – Причем, боюсь, в дурном расположении духа.
– Данглар?
– Откуда ты знаешь?
– Он уже больше часа слоняется по комнатам, ворчит, чем-то страшно озабочен, по-моему, даже встревожен. И никто не знает причин.
– А я знаю.
– Ясно. И куда тебя занесло на сей раз, Жан-Батист?
– К пауку-отшельнику.
– Тому, который кусает всех без разбора на юго-востоке?
– К нему самому.
– Понятно, – произнес Вейренк.
Адамберг особо не рассчитывал, что Луи Вейренк де Бильк – таково было полное имя его друга – станет защищать его интересы или тоже проявит любопытство к возмутительному поведению пауков. Но от одной мысли, что ему придется оправдываться, чувствуя на себе испытующий взор Данглара, комиссар скис и утратил способность что-либо объяснять. Однако Данглар, как бы он ни был зол, ни за что не пошел бы в лобовую атаку на Вейренка. Ни в лобовую, ни в какую другую. Никто не ждал от Вейренка бурной реакции, как у Ретанкур или Ноэля. Вейренк излучал спокойствие. Но его лицо и фигура были тверды как гранит, о который легко обломать и зубы, и когти. В то же время он с его быстрым умом мгновенно адаптировался к малейшим изменениям, встречавшимся на пути: казалось, его невозможно удивить или застать врасплох.
Адамберг и Вейренк, сыновья Беарна, унаследовали от родных гор прочную основу, гибкую у одного, устойчивую у другого. А у Данглара малейшее дуновение ветерка могло вызвать смятение.