Твердым шагом офицер направился к салуну, решив помочь шерифу, но внезапно взгляд его карих глаз запнулся о красивую девушку, которую в суе и спешке он, увы, не заметил раньше. Она сидела за столиком и, отпивая из щербатой чашки молоко, с интересом разглядывала его. Солнечные лучи заливали лишь сосновые ступеньки крыльца и золотили густой ворс огромной шкуры гризли, брошенной на карниз для просушки. В густом сумраке веранды рассеянный свет ник: его почти без остатка впитывала чернота плотной тени, отчего белые столики, сплетенные из виноградной лозы стулья и светлое платье прекрасной незнакомки виделись лейтенанту единственными реальными предметами на всей веранде; но и они точно утратили свою материальность и, казалось, парили в воздухе.
Полли повернулась и потянулась за клубникой. Светлое платье резко качнулось на темном фоне, рельефно обрисовав волнующие изгибы ее фигуры. Положив ягоду в рот, она опять взглянула на растерянного кавалериста и чуть кивнула ему в приветствии пышноволосой головкой. Он ответил восхищенным взглядом, но тут же смутился и повернулся к бармену.
Старик уже возился с его лошадьми, мурлыкая под нос что-то незатейливое. Джон вполголоса окликнул его:
– Адамс, кто эта прекрасная леди?
Паркер, лукаво жмуря глаза, улыбнулся:
– А что голос дрогнул, сынок? К сердцу пришлась? Еще бы! Она – племянница мистера Рэлли, сэр. Мисс Полли проездом в Вашингтон. Скромна и красива, как ангел. Кстати, вечерним дилижансом мисс уезжает.
– Вот как?.. Клянусь флагом полка, она верх совершенства,– Джон кончиком языка лизнул верхнюю губу.
– Сто против одного, лейтенант: вашему жалованию в придачу с саблей вряд ли обрадуются в доме Мэдиссонов. Впрочем, желаю успеха,– Адамс взял под уздцы лошадей и, шаркая по-стариковски ногами, повел их в стойло. Уж кто-кто, а Паркер знал лейтенанта и уважал его не меньше своего старшего. За относительной молодостью Джона Бартона скрывались острый ум и чувства, отшлифованные тринадцатью годами жизни на фронтире. Он родился в тенистых, сумеречных лесах Северной Виргинии 13, неподалеку от городка Чарлстон, что стоит на реке Огайо, где его семья числилась одной из первых среди первопроходцев. Позже, когда ему исполнилось немногим больше двенадцати, Джон переехал вместе с семьей на Запад, в Индиану. Отец, выходец из России, из уральских казаков 14, в силу характера и кристальной честности быстро сделал карьеру и стал занимать видное положение помощника судьи штата, пока, как и большинство его современников, не погиб от шальной пули в уличной перестрелке, возвращаясь из шорной лавки. После смерти отца не долго протянула и мать… И тогда, оставив всё хозяйство старшей сестре Анне и ее мужу-ирландцу, Джон отправился пытать счастья на далекий Запад.
За последующие годы он изрядно объездил Запад от озера Флатхед на севере Монтаны до Санта-Фе и Блэк-Ривера в Аризоне, от водопада Шошон в Айдахо до Сент-Луиса и реки Уошито в Оклахоме. Он много охотился, был скаутом, жил среди поуни15, а позже, по предложению полковника Гринвуда, был зачислен в американскую кавалерию. Армейский харч лудил желудок, но густая русская кровь, неприхотливость и верность присяге помогли ему дослужиться до лейтенантских нашивок.
Бартон жестко одернул китель и, бряцая шпорами, решительно направился к юной леди. Право, он плохо понимал, зачем ему это… Но нежное, юное лицо, зеленые глаза в черной оправе густых ресниц делали девушку красавицей совершенно необычного типа для этого сурового, грубого края… Несколько локонов, которые струились вдоль щек, были небесно легки и прекрасны, напоминая цвет самородного золота. Поднявшись на веранду, он почтительно остановился возле столика, за которым она полдничала, и, галантно склонив голову, пожелал приятного аппетита.
– Спасибо,– не прерывая своего занятия, поблагодарила Полли. В больших глазах ее заплясали лукавые огоньки.
– Хм… – Джон глотнул воздуха.– Прошу покорно извинить меня, мисс. Могу ли я представиться вам?
– Отчего же нет, если вам так хочется? – она едва сдерживала улыбку, хотя одновременно ее пощипывал холодок и страха, и смущения.
– Благодарю. Лейтенант шестого кавалерийского полка Джон Бартон, мисс. По предписанию седьмой год прохожу воинскую службу в форте Фэттерман! Очень рад знакомству…
Полли прикрыла пальчиками уши:
– Как много и как громко, лейтенант!
Джон едва удержался, чтобы не застонать от внутренней досады. “Черт, горланю, как эскадрону на скаку,—казнил он себя в душе.– Совсем одичал в этой проклятой дыре! Да что говорить – скотская жизнь… газет месяцами не дождешься… Знай, чеши хвост коню, да саблю точи с утра до ночи…” Сглотнув горький ком, он не без труда выдавил:
– Прошу прощения, мисс, позвольте узнать ваше имя.
– Полли Мэдиссон. Садитесь, мистер Бартон,– с самой благосклонной улыбкой позволила девушка.
Молодой человек решительно нравился ей. Причиной тому были и хорошие манеры, и славная выправка, и благородная посадка головы, и белые, как выгоревшая солома, волосы, выглядывающие из-под скучной черной форменной шляпы, но главное – от нее не скрылся тот измученный, растерянный и полный понимания взгляд, которым он секунду-другую смотрел на закованного в железо дикаря.
– Ну что же вы? Садитесь, право,– еще раз пригласила она.
Бартон с благодарностью уселся напротив. С минуту он не отвечал, словно колебался. “Боже, ее голос!” В нем, как ему показалось, были мед и теплое вино; он ласкал слух своей мелодичностью. Грудь охватил приятный волнительный трепет.
– Бьюсь об заклад, вы впервые путешествуете по Дальнему Западу!
– Почему вы так решили? – щеки девушки залились румянцем. Она замерла, села идеально прямо и, смущенно уставилась на лейтенанта.
– Ну это, положим, совсем не трудно определить по вашим манерам и изысканному покрою платья,– Джон просто и широко улыбнулся.
Полли разочарованно вздохнула. За последние часы она устала от комплиментов. Помолчали. Джон, отчасти теряясь в наступившей паузе, с тоской посмотрел на плачевное состояние вывесок и мутных, засиженных мухами стекол Рок-Тауна. Некогда расцвеченные буквы на фасадах строений вконец облупились от дождей и солнца и стали почти невидимыми на фоне дощатых стен.
Да и здешние жители выглядели, право, не лучше. Небритые, потрепанные жизнью и неудачами люди. За редким исключением многие из них, что греха таить, высматривали свое будущее на дне стакана с виски… и были далеко не столь оптимистично настроены, как их пришедшие сюда лет сорок назад предки…
“Пожалуй, единственный оазис, в котором еще журчит ручей человеческих голосов,– подытожил Бартон,—это богадельня Паркеров… Роджер отстреливает всякую сволочь, а старик с дочкой пытаются полотенцами решить непростую задачу – натереть до блеска битые стаканы и рюмки”.
Внезапно сердце его ёкнуло: в глазах девушки зажегся прежний интерес. Она слегка прикусила губу, посмотрела на лейтенанта и, запинаясь, спросила:
– Джон Бартон, быть может, это и недостойно леди, но я хотела узнать: этот ваш пленник… действительно Черный Орел?
– Вы попали в десятку, мисс,– с радостью оживился лейтенант.– Но теперь этого кровожадного дикаря можете не бояться. Три дня назад у переправы через Рок-Ривер наши парни доблестно подрезали ему крылья. Увы, большинству удалось уйти. И всё из-за хитроумных уловок этого пса.
Полли перестала есть клубнику, задумчиво поставила чашку на стол:
– Вы говорите о нем как об ужасном злодее. А мне он показался подобным богу войны Марсу… Достойным сыном лесов и прерий.
– Но позвольте, мисс… – дружелюбно запротестовал Бартон, усмехаясь в душе наивной романтичности гостьи. Он даже не захотел слушать ее доводов, и Полли стало ясно, что его внимание и уважение к ней, во всяком случае в этом вопросе, имеет четко очерченные границы.
– Вы, надеюсь, знаете, мисс, что сиу ничем не лучше команчей или арапахо? Что? Ах, всё же слышали, что они убивают всякого белого, который попадается им на глаза, особенно если это солдат или охотник на их буйволов… Так вот, вы ошибаетесь,– Джон мрачно улыбнулся и устало посмотрел на сидевшую перед ним выпускницу.—Да, они убивают. Но не спешат… пока не насладятся вдоволь муками своей жертвы.
– Перестаньте пугать,– яркие глаза Полли потемнели.– Вам, офицеру, должно быть стыдно! Неужели вы думаете, что я буду бояться ваших россказней о грубых мясниках? Да этих историй можно наслушаться за десять центов на каждой почтовой станции. Вы утверждаете, он кровожаден. А я не раз слышала в Иллинойсе, что Черный Орел проявлял завидное великодушие и человечность.
Бартона одновременно и восхитила, и взбесила категоричность и дерзкая самонадеянность очаровательной мисс. Уж он-то знал краснокожих, как никто другой, прожив с ними бок о бок не один год. Нельзя было сказать, что Джон испытывал к ним теплоту или любовь. Это было бы неправдой, но уважение – да. Для него индеец был не наивным дикарем, коего белый человек превосходит во всем… Для него он был опасным, серьезным противником, свирепым воином-номадом, живущим ради славы побед, ради войны и кражи чужих лошадей. Индейцы за тысячу лет знали свою дикую землю, но, главное, знали, как на ней жить. Никакой зверь не смог бы двигаться тише, ни у какого ястреба нет такой остроты и цепкости взгляда… И объяснение этому довольно простое, потому как вся жизнь, каждое помышление у краснокожего держится на чувствах и ощущениях. И белый человек, если уж так стало угодно провидению, может выжить в индейской стране только в том случае, если он сам влезет в шкуру этого существа и станет индейцем более, чем сам краснокожий. И зная всё это, Джон понимал, что спорить было бы просто смешно. Прислонив голову к высокой лирообразной спинке стула, он сделал серьезное, внимательное лицо, точно был всецело поглощен беседой, а сам украдкой стал рассматривать ее блестящие серо-зеленые глаза в пушистом ореоле ресниц, прямой, чуть вздернутый маленький нос, белую шею и полную, волнующе вздымающуюся грудь.
Никакие ее рассуждения и выпады не властны были над его желанием смотреть и смотреть на нее. Ее волосы, ее глаза…
– Но наша армия… – неловко спохватился он, поймав себя на необходимости ответа.
– Ваша армия, простите, сэр, убивает не только воинов, но женщин и детей!
– Пуля не разбирает, мисс, мужчина или женщина. Приказ есть приказ!– лицо Бартона против воли стало суровым.– Индейское перемещение16– это перст Божий, предначертание судьбы, если хотите… Мы – белая нация…
– Но… но это чудовищно! – возмущенно воскликнула Полли, теряя спокойствие.
“Черт возьми,– Джон встряхнулся.– Ну зачем она лезет на рожон?”
– Позвольте возразить, мисс Мэдиссон, по армейским понятиям – нет.– Он слегка подался вперед.– Бьюсь об заклад, вы романтичная натура. Но, клянусь честью, я еще ни разу не видел ни одного краснокожего, который был бы порядочным человеком. Увы, мисс, армия – пока лучшее лекарство в этих местах. Если бы вдруг вы оказались сестрой милосердия, а не племянницей сэра Мэдиссона… то в Монтане и Колорадо вам бы нашлась масса работы. О нет, не давать порошки и микстуру, а заполнять свидетельства о смерти. Боюсь, право, только в графе “диагноз” будет досадное однообразие, как на картофельном поле. Вы удивлены, а я вам отвечу: это будет диагноз —мигрень или насморк сорок пятого калибра. Нет, мисс, это даже очень славно, что вы не сестра милосердия и вам не придется делить свою молодость с этой жизнью. Такое скопище греха,– уверенно сказал он,– каким является Рок-Таун, увы, не для утонченной леди…
Джон хотел продолжить, но к его неудовольствию мисс Мэдиссон глубоко вздохнула, демонстративно отвернулась и стала пристально смотреть на двери, за которыми скрылись шериф и вождь.
Джон почувствовал себя не на шутку оскорбленным. Он удержался от фронтирной грубости, но не смог не съязвить:
– Вот так маневр! Глядя на вас, мисс, поневоле подумаешь, что этот грязный индеец завладел вашим сердцем. Могу дать совет, мисс…
Полли, смертельно побледнев, резко повернулась. Ее темные глаза вспыхнули:
– Да как вы смеете, лейтенант?! Вы, вы!..
Бартон вскочил:
– Ради Бога, простите, я лишь хотел…
– А я больше не хочу видеть вас,– выкрикнула она и, смерив его уничтожающим взглядом, уронила голову в ладони. Ее длинные, с каштановым отливом волосы разметались, прикрыв колени.
– Будет вам, мисс,– растерянно пробормотал лейтенант.– Извольте выпить молока – решительно полегчает…
Полли медленно подняла голову и задумчиво посмотрела на него. Хотела что-то сказать, но только тряхнула волосами и жадно втянула носом воздух. Наконец холодно, с ледком, бросила:
– И не пытайтесь, пожалуйста, давать мне советы. Это право будет иметь только один человек – которого я полюблю. И еще, лейтенант, вы говорили, где лучше, а где хуже жить… Так знайте: не место делает человека счастливым или несчастным, вовсе нет – это делают люди, которых ты уважаешь и которые уважают тебя!
Резко обрывая разговор, она поднялась и, зацепившись буфами за плетеный столик, опрокинула розетку с ягодами.
Хлопнула дверь – мисс Мэдиссон скрылась в салуне. Джон поднялся было за ней, но приостановился. Лицо его горело. Он бросил полный смятения взгляд на недопитую щербатую чашку, на рассыпанную, точно багряные капли крови, клубнику на белом столике, над которой уже хлопотливо гудела желтая пчела, и подумал: “С ума сойти! Атака… Я полагал, мой удел – клинок и стремя… Да я… Она… Тьфу, дьявол!” – он досадливо поморщился, воспроизведя в деталях случившееся.
Резкие гиканья погонщиков, раздававшиеся на другом конце пустынной улицы, с трудом вывели его из замешательства. Еще раз ревниво взглянув на стол, за которым минуту назад сидела она, Джон Бартон, махнув на всё рукой, направился в конюшню: посмотреть, как устроили лошадей. “В конце концов всё случается так, как должно случиться.– Он раскурил сигару: – Как там говорил полковник Гринвуд? Ах, да… “Каждый за свою жизнь может заслужить только одну собаку, одну хорошую подругу жизни и одну смерть””.
Эта мысль вызвала у него слабую улыбку:
“Интересно, что бы сказала на это Полли? Пожалуй, спустилась бы ко мне и привела собаку Паркеров… Э-э, дьявол, да я снова подумал о ней… Ну, будет, будет тебе, лейтенант, ты не мальчишка,– он рассмеялся своей глупости и заключил.—Хватит попадать впросак, разве тебе не довольно юбок под красным фонарем… Хотя,– он вновь поймал себя на том, как защемило, засаднило сердце.—Будь я одним из тех парней, что мечтают жениться, она бы была самой подходящей, это уж точно. Ладно, чего уж там, не создан ты для семьи,– Джон крепче затянулся сигарой.– Не успеешь обжиться, завести детей, как тут же затоскуешь о ветрах равнин, о тихой глади озер в стране черноногих. А живя в Вашингтоне или где-нибудь в Ричмонде, в шуме колясок и людской суеты я буду слышать грохот копыт бизоньих стад и добрый смех веселых пирушек нашего форта. Нет, лейтенант, ты не создан для женитьбы, не приближайся ты к этому делу и на пушечный выстрел”.
Джон приоткрыл дверь конюшни, щуря глаза со света, присматриваясь к длинной шеренге лошадиных стойл,– но лицо юной леди вновь проступило в памяти, мешая ему отыскать своего Феникса.
Пройдя мимо кормушек и выдолбленной из тополя поилки, он наконец нашел своего жеребца.
Ясли коня были полны отменным зерном, и Бартону как будто даже послышался голос старика: “Брось грустить, сынок, я же сказал тебе загодя: сто против одного, твоему жалованию впридачу с саблей вряд ли обрадуются в доме Мэдиссонов”.
Он прижался лицом к теплому бархату ноздрей скакуна, запустив пальцы в жесткую гриву, а в ушах продолжали стоять слова то мисс Полли, то седовласого Адамса: “Возвращайтесь скорее в салун, милейший, вижу, вас замучила жажда. Вы же сухой, как маисовый боб на сковородке. А у нас бренди тут первый сорт, да и пиво не из последних… Чистый ячмень, сэр, сладкий поцелуй солода и вода из лучших родников Монтаны…”
Джон в раздумье похлопал коня по блестящему вороному атласу шеи: “Быстрее бы в Вашингтон… и чем скорее, тем лучше…”