Хроники Нетесаного трона. Клинки императора - читать онлайн

Валин медленно разжал кулак, и только после этого Лин отпустила его запястье.

– Когда-нибудь, – сказала она сдавленным, напряженным голосом. – Но не сегодня.

Валин кивнул, поднял свою кружку и надолго присосался к ней.

– Не сегодня, – повторил он, ставя кружку на стол.

В нескольких шагах от них Салия тихо всхлипывала, сметая мелкие осколки в совок.

– Салия!

Валин жестом подозвал ее. Девушка выпрямилась и неуверенно подошла.

– Сколько стоило вино?

– Восемь светильников. – Она шмыгнула носом. – Я налила ему из собственных запасов Менкера.

Восемь светильников… Примерно столько, должно быть, она зарабатывает за неделю. Во всяком случае, не считая того, что ей дают за услуги, которые она оказывает на верхнем этаже.

– Вот, держи, – сказал Валин.

Он отсчитал достаточно монет, чтобы покрыть выпитый эль плюс разлитое вино и разбитый стакан. Гнездо платило солдатам не так уж много, тем паче кадетам, но он мог заплатить скорее, чем она. Кроме того, ему расхотелось пить.

– Я не могу… – ответила девушка, пожирая глазами монеты.

– Бери, бери, – настаивал Валин. – Кто-то же должен подчистить за этим мерзавцем.

– Благодарю вас, сэр! – воскликнула Салия, кланяясь и сгребая медь себе в ладонь. – Огромное вам спасибо! Приходите к Менкеру в любое время, сэр, вы всегда будете здесь желанным гостем. И если вам захочется… чего-нибудь особенного… – Внезапно осмелев, девушка стрельнула в него глазами. – Только скажите!

– Как любезно с ее стороны, – заметила Лин с натянутой усмешкой, когда Салия вышла.

– Ей тяжело живется.

– А кому здесь легко?

– И то верно, – хмыкнул Валин. – И кстати, о тяжелой жизни: я отправляюсь обратно в бараки. Завтра еще до рассвета нам бежать периметр, и весь этот эль вряд подарит мне легкость.

Засмеявшись, Лин очень похоже изобразила мужественную хрипотцу Адамана Фейна:

– Настоящие кеттрал приветствуют сложности! Настоящие кеттрал жаждут страданий!

Валин горестно покивал.

– Шесть кружек на голодный желудок? – подхватил он. – Поймите меня правильно, я просто тренировался!

Они вышли из трактира. За порогом Валин остановился, засмотревшись на солнце, которое садилось на западе за проливом. Где-то там – более чем в тысяче лиг отсюда, за исхлестанными ветром волнами Железного моря, за изъеденными карстом известняковыми вершинами Разбитой бухты, за дюжиной других островов, зачастую слишком мелких, чтобы иметь собственное название, – блистал Аннур. Черепичные крыши, огромные дворцы, вонючие лачуги, и посреди всего этого – Копье Интарры, гигантская сияющая башня в самом сердце Рассветного дворца. Моряки могли видеть Копье, находясь от него в двух днях пути, они использовали его как ориентир в центре империи. Эта башня, одно из последних укреплений кшештрим, считалась неприступной… И однако она не смогла защитить императора.

«Мой отец мертв», – сказал себе Валин и впервые осознал значение этой фразы.

Он повернулся к Лин, подыскивая слова – желая поблагодарить, что она рядом, что не отказалась разделить с ним выпивку и горе, что держала его за руку, когда он был готов, поддавшись гневу, натворить глупостей. Она наблюдала за ним своими яркими внимательными глазами, разомкнув губы, словно собиралась что-то сказать. Однако прежде чем кто-то из них успел нарушить молчание, в тихом вечернем воздухе раздался оглушительный треск.

Валин, обернувшись, положил руку на поясной нож. Лин юркнула за него, встала с ним спиной к спине и приняла низкую боевую стойку – стандартную защитную позицию кеттрал. Ее взгляд быстро обшарил улицу, переулки, крыши домов, считывая обстановку, оценивая угрозу. На них глазели яркие фасады шатких строений – красные, зеленые, синие; оконные и дверные проемы зияли, как выбитые зубы. Лежавшая в десятке ярдов собака навострила уши, мгновенно позабыв про свою кость. Обрывки грязных занавесок взметнулись под порывом легкого ветерка. Лениво скрипнула на несмазанных петлях калитка. Ничего подозрительного. Должно быть, шум донесся из гавани – какой-нибудь пьяный идиот забыл застопорить лебедку, и груз рухнул на палубу.

«Шарахаемся от любой тени», – подумал Валин.

Все эти разговоры о кознях и убийствах взволновали их обоих до предела.

Когда он совсем уже собрался расслабиться, трактир Менкера издал низкий пугающий стон. Затрещали балки – собака испуганно метнулась прочь. Крыша трактира просела, сминаясь, словно намокшая бумага, на мостовую смертоносным дождем посыпались осколки черепицы. Здание покосилось в сторону бухты, затем угрожающе накренилось на своих подпорках. Изнутри послышались испуганные вопли.

– К двери! – завопила Лин, но Валин уже бросился туда.

Оба потратили достаточно времени на изучение подрывных работ и понимали, что случается с людьми, волей судьбы оказавшимися внутри рушащегося здания. Тех, кого не раздавит в первые же мгновения, затянет под воду вместе с постройкой, и неизвестно еще, что хуже.

Все здание трактира отделилось от переулка, так что между осыпающейся землей и накренившейся дверью разверзлась трещина в несколько футов шириной. Валин посмотрел вниз – до воды около двадцати пяти футов, ничего особенного, если не принимать в расчет переломившиеся сваи, торчавшие вверх словно пики. Любой свалившийся туда рисковал напороться на острые колья либо оказаться во взбаламученной воде после того, как здание наконец обрушится. Из темного дверного проема показалась чья-то рука, отчаянно цепляясь за косяк. Выругавшись, Валин одним прыжком преодолел расселину.

Он ухватился одной рукой за низкую притолоку, поймал равновесие, протянул другую, схватил кого-то за запястье и рванул на себя. Из темноты появился Юрен, кашляя и чертыхаясь. Кровь хлестала из широкой раны на его лысом черепе, лодыжка угрожающе подворачивалась, когда он переносил на нее вес, но, не считая этого, он выглядел целым.

– Стой здесь, – приказал ему Валин. – Я буду передавать тебе людей, а ты помогай им перепрыгивать на ту сторону к Лин.

Он мотнул подбородком на девушку, которая ждала наготове на краю трещины в нескольких шагах от них. Взгляд вышибалы метнулся обратно в темноту помещения. Что-то приостановило медленное, неумолимое оседание трактира, но сквозь вопли пострадавших Валин по-прежнему слышал треск подпорок и балок, перекошенных до предела.

– Да пошли вы! – выкрикнул Юрен, скривив губы в отчаянной судороге.

Присев и сосредоточив весь свой вес на здоровой ноге, он сиганул через разлом.

– Ах ты, трусливый дерьмоед… – завопила Лин, хватая упавшего вышибалу за ухо и рывком вздергивая на ноги.

– Оставь его, Лин! – крикнул Валин. – Лучше помоги!

Оскалив зубы, Ха Лин наотмашь отвесила Юрену затрещину, затем одним взглядом измерила провал, прыгнула и приземлилась с противоположной от Валина стороны двери.

– Ты или я? – спросила она, заглядывая внутрь.

– Я сильнее, – отозвался Валин. – Я буду подтаскивать их к тебе, а ты переправляй на ту сторону.

Лин взглянула на расселину.

– Ладно. – Она неуверенно посмотрела Валину в глаза, потом махнула ему рукой. – Поторопись.

Кивнув, он шагнул внутрь.

Положение было даже хуже, чем он предполагал. В трактире Менкера и до катастрофы было темновато, а сейчас покоробившиеся потолки и покосившиеся стены почти полностью заслонили свет немногочисленных окон. Повсюду валялись обломки потолочных балок, столов, планок; штукатурка осыпалась с трескающихся стен. Кое-где пылали небольшие костры, загоревшиеся, очевидно, от разбитых ламп; язычки пламени лизали сухие бока разбитых балок, освещая тысячи осколков стекла. Валин помедлил, пытаясь найти опору, пытаясь, Кент подери, хотя бы понять, на чем он стоит: пол кренился, как палуба клипера, идущего на всех парусах под хорошим ветром. Со всех сторон слышались крики, стоны, мольбы о помощи, но поначалу он даже не мог никого разглядеть в густом полумраке.

– Шаэль побери! – выругался Валин, одной рукой отбрасывая с дороги доску, а другой заслоняя глаза от пыли и мусора.

Он едва не споткнулся о первое тело – тощий, худосочный человек, грудь пробита балкой. Упав на одно колено, Валин положил кончики пальцев ему на шею, щупая пульс, хотя уже знал, что обнаружит. Поднимаясь, он услышал невдалеке женские всхлипывания. Салия, служанка.

Ее придавило потолочной балкой, она была напугана, но казалась целой и невредимой. Валин шагнул к ней, и все строение застонало, покосившись еще на несколько футов в направлении бухты.

– Вал! – крикнула Лин от двери. – Пора выбираться! Эта халупа долго не протянет!

Игнорируя предупреждение, он преодолел оставшиеся несколько шагов и подобрался к девушке.

– Ты ранена? – спросил он, опускаясь на колено и обшаривая руками балку в попытке определить, на чем она держится.

Салия подняла к нему лицо. В ее перепуганных темных глазах отражались языки пламени, уже бушевавшего вокруг и опалявшего ее одежду и кожу.

– Моя нога… – выдохнула девушка. – Не бросай меня…

– Валин! – Лин уже орала. – Уходи сейчас же! У тебя нет времени!

– Иду! – крикнул он, просовывая руку служанке под мышку и пытаясь тащить.

Она вскрикнула от боли, пронзительно, как попавшееся в ловушку животное, закусила губу и потеряла сознание. Валин выругался. Девушку что-то держало, но в пыльной полумгле он не мог разглядеть, что именно. Слева с потолка упала балка, и все здание накренилось еще на несколько градусов. Он снова провел руками вдоль тела Салии, ища невидимое препятствие.

– Не торопись, – сказал он себе. – Только не торопись…

Если он и научился чему-нибудь за время, что провел в кадетах, так это действовать осмотрительно, даже если ставки высоки.

– Особенно если ставки высоки, идиот, – пробормотал он.

Когда его пальцы оказались возле ее талии, он нащупал то, что искал, – платье девушки зацепилось за расщеп в древесине. Он потянул, но ткань держалась прочно.

– Валин, сукин ты сын! – снова завопила Лин. Теперь в ее голосе звучал страх. Страх и гнев. – Убирайся оттуда, болван Кентов!

– Иду, иду! – отозвался он, вытаскивая поясной нож из чехла и принимаясь кромсать застрявшее платье.

Рывок – и девушка свободна. Валин отбросил нож, ухватил ее за платье и волосы и потащил по полу по направлению к тусклому проему двери, где стояла Ха Лин, яростно жестикулируя.

– Прыгай! – крикнул он Лин. – Давай на ту сторону! Я переброшу ее к тебе!

Та фыркнула, на мгновение застыла в мучительной нерешительности, потом кивнула и исчезла.

Вытащив девушку из двери, Валин, к своему ужасу, обнаружил, что расселина увеличилась почти до дюжины футов. Он мог перепрыгнуть ее, но Салия была без сознания, ее тело безжизненно висело у него на плече.

Лин, мгновенно оценив ситуацию, покачала головой, потом шагнула к самому краю зияющего провала.

– Кидай, – сказала она, подгребая к себе руками.

Валин ошеломленно уставился на трещину. Салия не весила и трех четвертей от его веса, но у него никак не хватило бы силы перебросить ее на такое расстояние. Он посмотрел вниз: обломки опор щетинились, как копья.

– Я не могу! – прокричал он.

– Постарайся! Давай, черт возьми, бросай! Я поймаю ее за запястья.

Это невозможно. Лин знает это не хуже его.

«Потому и понукает меня», – понял Валин во вспышке озарения.

Салия – мертвый груз. Он преодолел бы расстояние в одиночку, хотя и с трудом. Но пока у него на руках обездвиженное тело девушки, он не может никуда деться с этой стороны расселины, он в ловушке вместе с пылающим, кренящимся трактиром, грозящим утянуть его за собой на верную смерть. Все это открылось ему без тени сомнения, но что он мог сделать? Бросить девушку погибать? Он поступил бы верно, на учебном задании это было бы единственное решение, но, Кент побери, это не учебное задание! Нельзя же просто взять и…

– Я прыгну вместе с ней! – крикнул он, поудобнее укладывая Салию себе на спину. – Думаю, у меня получится.

Глаза Лин расширились от ужаса, потом стали холодными.

Прежде чем Валин успел понять, что происходит, она выхватила поясной нож, замахнулась и бросила. Остолбенев, Валин смотрел, как сверкающее на солнце лезвие вращается и приближается к нему. Оно погрузилось в шею Салии – хлынула горячая, густая кровь. Губы девушки разомкнулись, она издала звук – то ли вскрик, то ли стон, – который тут же захлебнулся.

– Она мертва! – крикнула Лин. – Ты уже не можешь ее спасти, Валин! Она мертва, Кент побери! Прыгай же!

Он не мог оторвать глаз от Салии, от рукоятки ножа, торчавшего из ее шеи. Она мертва… Здание под ним снова содрогнулось и застонало. С яростным ревом он отпустил тело девушки и прыгнул. Его ноги коснулись осыпающейся кромки; Лин поймала его за запястья и оттащила в безопасное место.

Оттолкнув ее, Валин повернулся к трактиру. Тела Салии уже не было – оно соскользнуло в провал. Языки пламени лизали дверные косяки. Изнутри доносились вопли обреченных людей, огонь пожирал смолистые балки. На подоконнике появилась чья-то рука, окровавленная и обгоревшая, заметалась, ища возможность уцепиться, и снова пропала внутри. Потом все строение задрожало, медленно отъехало от берега и, наконец, словно истощив последние силы, обрушилось под собственным весом, сложилось внутрь и кануло в воды бухты.

Адер уй-Малкениан, стараясь не дрогнуть лицом, смотрела, как солдаты в ослепительно блещущих доспехах раскрывают перед ней тяжелые, кедрового дерева, двери в гробницу ее предательски убитого отца.

«Если хочешь сыграть роль в жизни империи, – снова и снова повторял ей Санлитун, – ты должна научиться скрывать свои чувства. Мир видит то, что ты ему показываешь, и судит тебя по тому, что ты перед ним раскрываешь».

Слово «мир» казалось вполне уместным для тех, кто сейчас наблюдал за ней, – десятки тысяч граждан Аннура собрались в долине Вечного Сна, чтобы увидеть, как великого человека укладывают на покой в этой узкой голой расщелине, окаймленной рядами гробниц ее предков. Какое бы горе ее ни снедало, плакать перед ними было недопустимо. Она и так казалась здесь не на своем месте – молодая женщина среди кучки престарелых верховных министров, сплошь мужчин.

На самом деле место, которое она занимала на возвышении, принадлежало ей по праву, и даже дважды: во-первых, в силу ее императорского происхождения, а во-вторых, поскольку она совсем недавно получила пост министра финансов. Назначение было оговорено в завещании отца. Высокий пост, почти равный званию кенаранга или мизран-советника, она готовилась занять бо́льшую часть своей жизни.

«Теперь я готова», – внушала она себе, думая о тысячах прочитанных ею страниц, о бесконечных делегациях, которые принимала от имени отца, о бухгалтерских книгах, которые изучала далеко за полночь.

Адер разбиралась в аннурских финансах лучше уходящего в отставку министра и тем не менее не сомневалась, что никто из собравшихся в этой долине не считает ее кандидатуру уместной.

Тысячи глаз, обращенных сейчас в ее сторону, видели в ней прежде всего женщину, засидевшуюся без мужа и детей, достаточно привлекательную для брака (даже без своих имперских титулов), хотя и, возможно, чересчур худую, высокую и меднокожую для города, где в моде были приземистые смуглые женщины с пышными формами. Адер прекрасно знала, что прямые волосы подчеркивают угловатость ее лица, придавая ей излишне суровый вид. В детстве она пробовала делать разные прически; сейчас же некоторая строгость черт была ей только на руку. Она хотела, чтобы люди, глядя на возвышение, видели министра, а не жеманную девчонку.

Разумеется, те, кто стоял достаточно близко к ней, вряд ли запомнят что-либо, помимо ее глаз: радужные оболочки, пылающие словно угли. Многие говорили, что глаза Адер сияют даже ярче, чем у Кадена… Впрочем, какая разница? Несмотря на то что она была на два года старше, несмотря на тщательное обучение под руководством отца, несмотря на близкое знакомство с политической теорией и практикой Аннурской империи, Адер никогда не займет Нетесаный трон. В детстве у нее однажды достало наивности спросить мать почему. «Это место мужчины», – отвечала та, закончив разговор, прежде чем он начался.

Адер ощутила всю тяжесть того утверждения лишь сейчас, сидя среди мужчин в ожидании, когда погребальные носилки с телом ее отца доберутся до них с противоположного края долины. Хотя на ней, как и на них, были темные министерские одежды, перехваченные в поясе черным кушаком, хотя на ее шее, как и у них, висела золотая цепь высокопоставленного должностного лица, хотя она сидела плечом к плечу с этой горсткой людей, которые под руководством самого императора управляли всем цивилизованным миром, она не была одной из них, и она ощущала их незримые сомнения, их благопристойное негодование – холодное и безмолвное, словно снег.

– Это место дышит историей. Историей и традициями, – произнес Бакстер Пейн.

Пейн выполнял обязанности главного цензора, а также министра налогов и сборов, и хотя занимал менее значительный пост, чем Адер (а может быть, как раз поэтому), он был среди тех, кто наиболее открыто оспаривал ее назначение. Слово «традиции» в его устах звучало как обвинение, но Адер, глядя на долину Вечного Сна, не могла с ним не согласиться. Начиная с каменных львов Алиала Великого и до фасада гробницы ее собственного отца – барельеф с восходящим солнцем над дверью, ведущей во тьму, – она могла проследить уверенную линию правления династии Малкенианов.

– Традиции дело хорошее, – заметил Ран ил Торнья. – Проблема только в том, что на них, Кент побери, уходит слишком много времени.

Ил Торнья был кенарангом, то есть главнокомандующим империи, и считался кем-то вроде военного гения. Во всяком случае, Совет министров испытывал к нему достаточное почтение, чтобы возвести его в должность регента на то время, пока Аннур будет ожидать возвращения Кадена.

– Разве вы не погребаете солдат, убитых в сражении? – колко парировала Адер.

Не считая ее, ил Торнья был самым молодым из собравшихся на возвышении: ему было, наверное, около тридцати пяти лет. Но важнее было другое – он единственный, по-видимому, принял ее назначение на пост министра финансов. По всем статьям его следовало считать союзником, но она не могла не ощетиниться, услышав его тон.

– Несомненно, генерал должен заботиться о павших, – говорила Адер с ноткой вызова в голосе, но кенаранг лишь пожал плечами.

– Должен, если есть возможность. Я предпочитаю догонять тех, кто их убил.

– И этому придет время, уже скоро, – глубоко вздохнув, сказала Адер. – Через месяц Уиниан будет мертв. Будь моя воля, он умер бы уже через неделю!

– Я совсем не против скорой расправы, но разве не придется устроить что-то наподобие суда? Все же этот человек – верховный жрец Интарры. Подозреваю, его паства может обидеться, если вы попросту вздернете его на самом высоком суку.

– Мой отец вошел в храм Света, – перечисляла Адер, загибая пальцы. – Там он тайно встретился с Уинианом Четвертым. И во время этой тайной встречи был убит!

Она бы дорого заплатила, чтобы узнать, зачем ее отцу понадобилось встречаться со жрецом и почему для этой встречи он отказался от защиты эдолийской гвардии… Впрочем, основные детали его убийства были ясны.

– Уиниан получит свой суд, а после умрет, – заключила Адер.

Гулкий низкий бой барабанов прервал их разговор. Вновь и вновь звучали удары, строгие и торжественные, словно гремела сама земля. Похоронная процессия, еще не видимая за поворотом ущелья, приближалась.

– Для погребения Сантуна Второго принесли в жертву пять сотен белых быков, – заметил азран-советник Билкун Хеллел. – Как печально, что мы не смогли оказать такие же почести вашему отцу.

Это был розовый, елейный, непомерно толстый человек; его одежда, сшитая из лучшей ткани, сидела на нем вкривь и вкось. Тем не менее его маленькие умные глазки не упускали ничего, особенно в области политики.

Адер отмела замечание взмахом руки:

– Пятьсот быков по десять солнц за каждого – пять тысяч солнц. Эти деньги нам еще пригодятся.

Советник приподнял уголок рта в кривой улыбке:

– Я восхищен вашими математическими способностями, однако не уверен, что вы осознаете, какое воздействие подобный спектакль оказывает на умы людей. Он возвеличил бы вашего отца, а вместе с ним и весь ваш дом.

– Мой отец ненавидел все это – все это показушничество, всю эту мишуру!

– Однако именно ваш отец и распорядился о церемонии, – с усмешкой возразил Бакстер Пейн.

Адер открыла было рот, но передумала. Она пришла сюда оплакивать отца, а не обмениваться колкостями со стариками, которые все равно никогда не станут ее слушать.

В этот момент вся долина притихла: из-за поворота показались первые колонны аннурской пехоты. Ряды маршировали за рядами, подняв копья под одинаковым острым углом и сверкая наконечниками в полуденных лучах. В центре каждой шеренги шел знаменосец, над которым на белом шелковом полотнище развевалось яркое восходящее солнце Аннура, а по обе стороны от него барабанщики выбивали ритм процессии на больших шкурах, туго натянутых на деревянные барабаны.

Не считая штандартов, легионы ничем не отличались друг от друга: одинаковые стальные доспехи, одинаковые облегченные шлемы, одинаковые длинные копья, зажатые в руках, одинаковые короткие мечи, висевшие у каждого бедра. Лишь струящиеся на ветру вымпелы указывали, кто они такие: двадцать седьмой легион, называемый «Шакалами»; «Скала» – пятьдесят первый легион с северного Анказа; «Долгий глаз», прибывший от Стены Разлома; «Красный орел» и «Черный орел»; тридцать второй легион – его бойцы называли себя «Ночными ублюдками». Здесь был даже легендарный четвертый легион – «Мертвецы», который вел нескончаемую войну в глубинах Поясницы, пытаясь усмирить дикие племена джунглей.

Далее шли войска народного ополчения регионов – менее значительные в военном плане, но гораздо более разнообразные и пестрые. Раалтанцы несли невероятной длины двуручные мечи, а их сверкающие стальные доспехи, должно быть, весили не меньше их самих. На штандарте красовалась ветряная мельница с вращающимися мечами вместо крыльев. Под эмблемой был вышит девиз: «Бури – наша сила». За ними шел отряд из восьмидесяти человек в черных кожаных доспехах, каждый из которых держал в руках вилы.

– Глупцы! – фыркнул Пейн. – Деревенские выскочки со своими тяпками!

– Двести двенадцать лет назад, – возразила Адер, – Маартен Генке такой тяпкой выкроил себе независимое королевство. После чего пятьдесят четыре года успешно сопротивлялся аннурскому владычеству при помощи вил.

– Хорошее оружие – вилы, – безмятежно заметил ил Торнья. – Большой радиус действия плюс проникающая способность.

– Восстание Генке было подавлено! – возразил Хеллел. – Еще один неудачливый бунтовщик.

– И тем не менее его едва ли можно назвать глупцом, – настаивала Адер, уязвленная тем, что ни один из них, судя по всему, не понял, что она имела в виду.

Из-за поворота показалась следующая группа, и у нее свело живот.

– Сыны Пламени, – пробормотала она, скривившись. – После того, что совершил Уиниан, их здесь быть не должно. Им здесь не место!

– В целом я согласен, – ответил Хеллел, проведя рукой по своим редеющим волосам, – однако что тут сделаешь? Эти люди любят Интарру. Наш глубокоуважаемый регент уже арестовал их верховного жреца. Отберите у них еще и легион, и они могут устроить бунт.

– Это сложный вопрос, Адер. – Пейн поднял ладони вверх, словно пытаясь ее умилостивить. – Тонкий.

– Я понимаю, что он сложный, но сложность не должна оправдывать бездействие, – парировала она. – Суд над Уинианом, который состоится в ближайшие недели, может дать нам предлог для роспуска их ополчения.

Большинство имперских историков считали, что мудрым шагом было позволить провинциям иметь собственные маленькие армии. Такие армии давали выход местечковой гордости, не представляя серьезной угрозы для единства империи. Те же самые историки, однако, придерживались совсем другого мнения относительно эдикта Сантуна Третьего, дозволявшего формирование военных орденов по религиозному принципу. «Неблагоразумное и опрометчивое решение», – писал на этот счет Алфер. Гефен шел еще дальше, заявляя, что эдикт «полностью лишен здравого смысла и исторической прозорливости». «Это было просто-напросто глупо», – присовокуплял Йеррик Старший. Раалтанцы никогда бы не стали объединять свои силы с сай-итами на политической основе, однако в обеих атрепиях можно было найти поклонников Хекета и Мешкента, Эйе и Интарры. Судя по всему, Сантуну никогда не приходило в голову, что эти граждане могут запросто объединить свои силы на почве религии и тем самым создать силу, соперничающую с мощью Нетесаного трона. Как ни удивительно, худшего до сих пор не произошло – большинство религиозных орденов и в самом деле довольствовались небольшими вооруженными отрядами, используя их лишь для охраны своих храмов и алтарей.

Однако Уиниан Четвертый, верховный жрец Интарры, постепенно наращивал силы на протяжении уже более десятка лет. Было сложно точно оценить количество его приверженцев, однако Адер полагала, что они исчислялись десятками тысяч человек на двух континентах. Что еще хуже, Интарра была богиней-покровительницей линии самих Малкенианов – императорской династии с сияющими глазами, претендовавшей на законность именно ввиду божественной милости. Растущее влияние храма Интарры и ее верховного жреца могло лишь подорвать доверие к трону. Не нужно было далеко ходить, чтобы найти причины, по которым Уиниан мог пожелать смерти императора.

Сыны Пламени были снаряжены не менее аккуратно, чем аннурские легионеры, и так же, как они, отказались от военной пышности ради надежного вооружения и доспехов. Первый отряд нес небольшие арбалеты; за ним двигался лес коротких копий, тупые концы которых слаженно ударяли в землю в такт марширующей колонне. И так же, как и над аннурскими легионами, над этим войском реял штандарт с изображением солнца, однако, в отличие от имперского символа, не восходящего солнца, а полной сферы во всем своем сиянии.

Лишь когда наконец иссяк поток военного великолепия, показались носилки с телом Санлитуна. Двенадцать эдолийцев несли их на своих плечах – те же двенадцать человек, которым было поручено охранять императора в тот день, когда Уиниан вонзил клинок ему в спину. Когда они приблизились, Адер смогла разглядеть аккуратно наложенные повязки, которыми заканчивалось правое запястье каждого из гвардейцев: Мисийя Ут, назначенный первым щитом эдолийской гвардии после смерти Кренчана Шо, лично отрубил им кисти. «На кой вам мечи, если ни один из вас не сумел защитить императора?» – рычал он от гнева.

Адер знала каждого из двенадцати: даже самый молодой из гвардейцев служил в Рассветном дворце уже больше пяти лет. Ее сердце наполнилось гневом и печалью. Они не исполнили свой долг, и из-за их оплошности отец мертв. И тем не менее отец сам приказал им остаться, когда входил в храм. Сложно защищать человека, который отказывается от защиты.

Если эдолийцы и чувствовали боль в отрубленных конечностях, то показывали ее не больше, чем напряжение под тяжестью императорских носилок. Лица их были будто высечены из камня, и, несмотря на пот, выступивший на лбах, гвардейцы маршировали точно в ногу.

Когда носилки достигли открытого входа в гробницу, вся колонна резко остановилась. Солдаты встали на караул, барабаны смолкли. Адер и остальные министры спустились по деревянным ступенькам со своего возвышения.

Речи у гробницы были сколь многословны, столь и бессмысленны. Адер слушала, как они плещут над ней, словно холодный дождь: «долг», «честь», «воля», «прозорливость»… То же самое говорили о каждом из императоров на всех погребальных церемониях. Эти слова не имели отношения к ее отцу, такому, каким она его знала. Когда с речами было покончено, плотный крешканец ударил в свой огромный гонг, и Адер проследовала за носилками в темноту гробницы.

В усыпальнице пахло камнем и сыростью, и, несмотря на пылающие на стенах факелы, ее глазам потребовалось некоторое время, чтобы что-нибудь разглядеть. Какая бы суровая пышность ни отличала гробницу снаружи, внутри помещение было маленьким и скромным – обычная пещера, отвоеванная у темноты, с плоским каменным возвышением в центре. Здесь не было ни резьбы, ни гобеленов на стенах, ни сваленных в кучи сокровищ.

– Я как-то ожидал, что здесь будет… – заговорил Ран ил Торнья, поводя рукой в поисках нужного слова. – Даже не знаю… больше всякой всячины.

Адер сдержала резкую отповедь: остальные верховные министры вошли в гробницу вместе с ней, чтобы отдать императору последние почести, а ил Торнья, каким бы грубияном он ни был, занимал сейчас самую высокую должность в империи. Не стоило сцепляться с ним на глазах у остальных, особенно учитывая, что он вроде как принял ее недавнее назначение.

– Это не в духе отца, – коротко отозвалась Адер. – Для людей он мог устроить спектакль, но здесь… Простого камня достаточно. Он не потратил бы на мертвых ничего, что можно сберечь для живых.

Эдолийцы опустили носилки на камень, выпрямились, освободившись от своего груза, отсалютовали императору перебинтованными обрубками и молча цепочкой вышли из усыпальницы. Министры произнесли каждый несколько слов, после чего также удалились, оставив Адер и ил Торнью одних.

«Говори, что должно, и дай мне несколько последних минут с отцом», – безмолвно твердила она.

Однако ил Торнья не вышел и не стал обращаться к трупу с речью. Вместо этого он повернулся к Адер.

– Мне всегда нравился ваш отец, – сказал он, небрежно кивая в сторону носилок. – Хороший солдат. Отличный стратег.

От его бесцеремонного тона Адер вспыхнула.

– Он был не просто хорошим солдатом!

Кенаранг пожал плечами. Ил Торнья занимал пост главнокомандующего немногим больше двух лет, а регентство было для него, разумеется, делом и вовсе новым, однако он, кажется, не испытывал никакого трепета перед столицей, столь естественного для новичка. Также, по всей видимости, не испытывал он особого трепета и перед Адер. Большинство людей тушевались под ее огненным взглядом, однако кенаранг будто бы вовсе его не замечал. Он разговаривал так, словно сидел в трактире, задрав сапоги на стол, а она была трактирной служанкой. Если подумать, он и нарядился-то скорее для трактира.

Нет, он был в чистой одежде, но, в отличие от министров в их мрачных одеяниях или солдат в их безупречно отдраенных мундирах, в платье ил Торньи не сквозило ни малейшего намека на похороны. На кенаранге был синий плащ с золотой застежкой, накинутый поверх синего же камзола, и то и другое превосходного покроя. С правого плеча спускалась золотая перевязь, инкрустированная сверкающими драгоценными камнями, скорее всего бриллиантами. Если бы Адер не знала, что этот человек выиграл десятки битв, причем некоторые из них с весьма сомнительными шансами на успех, она легко могла бы принять его за ряженого, случайно забредшего в усыпальницу в поисках выхода на сцену.

Мундир кенаранга был роскошным, но ткань явно лишь выгодно показывала скрытое под ней телосложение. Его портной хорошо знал свое дело – благодаря крою платье туго обтягивало мышцы, особенно когда ил Торнья двигался. Хотя ростом он был лишь немногим выше Адер, его мускулатура не уступала любой из статуй вдоль дороги Богов. Адер попыталась игнорировать его, сосредоточив внимание на отце.

– Если мои слова обидели вас, прошу прощения, – ответил кенаранг, отвешивая неглубокий поклон. – Нисколько не сомневаюсь, что ваш отец был великим знатоком и во всем прочем: налогах, дорогах, жертвоприношениях и всей этой скукотище, за которой должен следить император. И тем не менее он любил хорошего коня и хороший клинок!

Эти последние слова он сказал так, словно они были высочайшей похвалой.

– Если бы только империей можно было управлять из седла, размахивая мечом, – отозвалась Адер, старательно выдерживая холодный тон.

– Кое-кому это удавалось. Тот ургул – как его звали, Феннер? У него была своя империя, и говорят, он практически не слезал с коня.

– Фаннар устроил кровавую резню, которая длилась двадцать лет. Не прошло и нескольких недель после его смерти, как племена возвратились к своим застарелым междоусобицам, и от его «империи» не осталось и следа.

Ил Торнья нахмурился:

– Разве у него не было сына?

– Целых три. Двоих старших бросили на погребальный костер вместе с телом отца, а младшего, насколько известно, оскопили и продали в рабство на восток от Костистых гор. Он умер в кандалах в Антере.

– Да, не самая удачная империя, – признал ил Торнья, пожав плечами (печальная участь Фаннара, по всей видимости, нимало его не взволновала). – Надо будет запомнить, по крайней мере на время, пока ваш брат не вернется в столицу. – Он устремил на нее спокойный взгляд. – Вы ведь знаете, я не особенно ко всему этому стремился. К этому регентству.

«К этому регентству…» Словно его назначение на должность самого могущественного человека в империи – не более чем досадное поручение, из-за которого он не может вернуться к своей выпивке, своим шлюхам и чем еще он там занимается, когда не ведет армии к новым победам.

– Тогда зачем же вы согласились? – спросила Адер.

Его безразличие уязвляло принцессу отчасти еще и потому, что, хотя она и знала, что Аннур никогда не признает женщину на троне, втайне все же надеялась, что Совет министров одобрит ее назначение, по крайней мере на несколько коротких месяцев, пока не вернется Каден. Ил Торнья, сколько бы битв он ни выиграл, казался ей плохим кандидатом на роль правителя.

– Почему они вообще избрали вас?

– Надо же им было кого-нибудь найти.

Если кенаранга и задел ее вопрос, он ничем этого не выдал.

– Могли бы найти кого-нибудь другого.

Ил Торнья ей подмигнул:

– По правде говоря, я подозреваю, что такие попытки были. Мы голосовали и голосовали сотни раз. Вы знаете, что голосующих запирают в этом Шаэлем занюханном зале до тех пор, пока они не назовут имя? – Он испустил долгий, раздраженный вздох. – И там не было эля! Говорю вам, все было бы не так плохо, завези они эль!

«И человек, который жалуется на отсутствие эля во время конклава, и есть тот самый избранный министрами регент?»

Но кенаранг тараторил, не замечая ее негодования:

– В любом случае не думаю, что многие так уж хотели видеть меня на этом посту. Скорее всего, в конце концов меня выбрали именно потому, что я не имею никаких видов на управление этой славной империей. – Он сдвинул брови, как бы оправдываясь. – Я не говорю, что буду пренебрегать своими обязанностями! Я прослежу за всем, что должно быть сделано, но я знаю свои пределы. Я солдат, а солдат не должен выходить за рамки своих возможностей вне поля боя.

Адер медленно кивнула. В таком решении была своя извращенная логика. Различные министерства постоянно маневрировали, ища для себя более выигрышную позицию: финансы против этики, сельское хозяйство против ремесел. Разумеется, никакой регент не стал бы пытаться захватить власть, однако тех месяцев, пока Каден не появится в столице, могло с избытком хватить, чтобы нарушить очень шаткое равновесие. С другой стороны, ил Торнья… обаятельный человек, герой войны, а главное – совершенно равнодушен к политическим интригам.

– Ну что ж, – ответила она, – делегация отправилась за Каденом сразу после смерти моего отца. Если до Изгиба им будет сопутствовать хороший ветер, они, возможно, вернутся уже через несколько месяцев.

– Несколько месяцев! – простонал ил Торнья. – Хорошо хоть не лет… А Каден – какой он из себя?

– Я почти не знаю брата. Он провел в Ашк-лане половину своей жизни.

– Его там учат управлять всем этим? – спросил ил Торнья, делая широкий жест, призванный охватить всю огромную империю, простиравшуюся во все стороны за стенами гробницы.

– Очень на это надеюсь. Мальчик, которого я знала, любил бегать по дворцу, размахивая деревянной палкой вместо меча. Будем верить, что он окажется столь же яркой личностью, как мой отец.

Ил Торнья покивал, глянул на тело Санлитуна, потом снова повернулся к Адер.

– Итак, – проговорил он, разводя руками. – Уиниан. Вы планируете сами взяться за нож?

Адер подняла бровь:

– Простите?

– Жрец убил вашего отца. В финале судебного аттракциона его осудят. Меня интересует вопрос: вы сами его убьете?

– Я пока не думала над этим, – покачала она головой. – Есть же палач…

– Вы хоть раз убивали кого-нибудь? – спросил он, не дав ей закончить.

– Мне не часто предоставляется случай.

Он кивнул, потом показал на тело усопшего:

– Я только хочу сказать: это ваше горе, и не мне указывать вам, как с ним справляться. Теперь ваш отец у Ананшаэля, и Ананшаэль не отдаст его обратно. И тем не менее, когда наступит время, возможно, вам станет легче, если вы расправитесь с ублюдком собственноручно.

Он смотрел ей в глаза еще несколько мгновений, словно желая удостовериться, что она поняла его, затем повернулся на каблуках и вышел.

Лишь теперь, наконец оставшись одна, Адер позволила себе повернуться к носилкам с телом отца. Сестры Ананшаэля вычистили, высушили и одели его, а также набили в рот и нос душистые травы, чтобы отогнать запах тления.

«Даже благословение Интарры не спасает от Владыки Костей», – подумала Адер.

Император Санлитун уй-Малкениан в своих лучших церемониальных одеждах лежал, сложив на груди руки с переплетенными пальцами. Несмотря на бледность, он был почти похож на отца, которого она помнила. Если он кричал или сопротивлялся в свои последние мгновения, то сестрам удалось разгладить черты его лица: сейчас, после смерти, оно казалось таким же суровым и мужественным, как и при жизни.

Но вот глаза… его пылающие глаза были теперь закрыты.

«Я никогда не видела его спящим», – вдруг осознала Адер.

Нет, наверняка это случалось, может быть, когда она была маленькой девочкой, но если так, то воспоминания давно стерлись. Какой бы образ отца она ни извлекала из памяти – везде у него был этот пылающий взгляд. Без него он казался каким-то слишком маленьким и тихим.

Она взяла его руку, и слезы заструились у нее по щекам. Когда неделю назад зачитывали завещание, она надеялась услышать слова, предназначенные ей – может быть, прощальный знак любви или утешения. С другой стороны, Санлитуну никогда не была свойственна несдержанность. Ей он завещал только «Историю Атмани» Йентена – «для лучшего понимания истории нашего государства». Хорошая книга, тем не менее – всего лишь книга. Настоящим его даром было назначение Адер главой министерства финансов, его вера в то, что она подходит для этой работы.

– Благодарю тебя, отец, – прошептала она. – Ты будешь гордиться мной. Если Валин и Каден приняли свою судьбу, смогу и я.

Затем, чувствуя, как в груди поднимается гнев, она вытащила кинжал из ножен, лежавших рядом с его телом:

– И когда настанет время казни Уиниана, я и вправду сама возьмусь за нож!

– Думаю, Тан хочет меня убить, – пожаловался Каден.

Опустив связку черепицы, которую только что втащил на крышу спального корпуса, он выпрямился и вытер пот со лба. Внизу, на земле, Фирум Прумм пыхтел, подтаскивая к месту следующую связку и прилаживая ее к веревке. Спина и руки Кадена стонали от длительного труда, но в сравнении с тяготами обучения у Рампури Тана перекрывание крыши, поврежденной зимними льдами, казалось праздником. Здесь он, по крайней мере, имел возможность время от времени распрямиться и размять задеревеневшие мышцы без риска нарваться на порку.

– Кончай причитать! – фыркнул Акйил, присаживаясь на корточки, чтобы поудобнее ухватиться за связку, и с кряхтением взваливая ее себе на плечо.

Каден понятия не имел, как его другу удается работать, когда у него перед глазами постоянно болтается копна черных кудрей. По традиции ему следовало бы обрить свой череп, как поступали монахи, но традиция не являлась правилом, а Акйил чрезвычайно искусно балансировал на грани между тем и другим.

– Первый месяц с новым умиалом всегда хуже всего. Помнишь, как Роберт заставил меня таскать камни для нового козьего загона с вершины Вороньего Круга?

При воспоминании об этом Акйил застонал.

– Мне эта работа не кажется такой уж тяжелой, – возразил Патер, когда Акйил сгрузил связку черепицы к его ногам.

Мальчишка сидел, взгромоздясь на конек крыши, словно маленькая горгулья на фоне суровых заснеженных пиков. Ему едва исполнилось восемь лет, он все еще ходил в послушниках и ему не довелось пока познакомиться с по-настоящему жестоким умиалом.

– Еще бы тебе казалось! – Акйил наставил на мальчишку указующий перст. – Мы-то здесь надрываемся, таскаем тяжести, а тебе только и дела, что сидеть наверху!

– Я их укладываю! – запротестовал Патер, обиженно вытаращив карие глаза и показывая в качестве доказательства плитку черепицы, которую держал в руках.

– Ах, укладываешь, – вскинул брови Акйил. – О да, это сложная задача! Приношу свои извинения.

– Это же просто работа, – заметил Каден, хватаясь за толстую веревку и принимаясь тащить. – С тех пор как я начал учиться у Тана, не прошло и дня, чтобы он меня не избил. На мне скоро живого места не останется!

– Просто работа?! – воскликнул Акйил, устремляя на него вопросительный взгляд, словно не верил своим ушам. – Что значит просто работа? Работа – это бедствие, мой друг, и возможно ведущее к фатальному исходу!

Несмотря на боль от ран, Каден едва скрыл улыбку. Носить камни и втаскивать черепицу на крышу – может быть, для Акйила это и впрямь непомерный труд. Молодой ученик провел в Ашк-лане не меньше времени, чем Каден, но хинскую этику и образ жизни принимать не спешил. По крайней мере, перемены в нем происходили не так скоро, как хотели бы многие из старших монахов. Шьял Нин, настоятель, а также некоторые умиалы не теряли веры в юношу, однако во многом он оставался тем девятилетним воришкой, что когда-то прибыл сюда из злачного Ароматного квартала в Аннуре.

Каден пробыл в Ашк-лане всего лишь несколько месяцев, когда Блерим Панно – монах Стертые Пятки, как его называли послушники, – неспешной походкой вошел во двор монастыря. Подол его коричневой рясы был обтрепан, но, не считая этого, долгая прогулка от Изгиба не нанесла ему никакого видимого вреда. Чего нельзя было сказать о трех мальчишках, тащившихся следом за ним, мальчишках, которым вскоре предстояло стать послушниками, – они выглядели измотанными и напуганными. Все трое хромали, поскольку их ноги были стерты до волдырей; все трое сгибались под тяжестью холщовых мешков, которые несли на спинах, и из всех троих лишь Акйил нашел в себе силы оглядеться по сторонам. Его смышленые карие глаза оценивающе осмотрели холодные каменные строения Ашк-лана, напомнив Кадену взгляд Эдура Уриарте, министра финансов при его отце. Впрочем, когда глаза добрались до Кадена, новичок окаменел, словно ощутив на своей коже острие невидимого кинжала.

– Это кто? – подозрительно спросил он у Панно.

Он ужасно растягивал гласные, широко открывая рот, так что Каден, выросший среди сладкозвучного аристократического выговора, принятого при императорском дворе, едва мог разобрать его речь.

– Его зовут Каден, – ответил Панно. – Он здешний ученик, как и ты.

– Я знаю эти глаза, – злобно тряхнул головой Акйил. – Это какой-то принц, или лорд, или еще кто-нибудь. Мне никто не говорил, что тут будут принцы с лордами!

Он выплюнул титулы, словно страшные ругательства. Панно спокойно положил руку на его плечо:

– Тебе никто этого не говорил, потому что здесь нет ни принцев, ни лордов. Здесь только хин. Возможно, Каден происходит из рода Малкенианов, и, возможно, наступит день, когда он вернется к своей семье, но здесь и сейчас он ученик, такой же, как и ты.

Акйил мерил Панно взглядом, словно проверяя истинность его слов.

– Хочешь сказать, он не будет мне указывать?

Услышав это, Каден вспыхнул. Он хотел было возразить, что не привык указывать людям, даже когда не жил в монастыре, однако Панно ответил прежде, чем он успел придумать гневную отповедь.

– Он здесь учится слушаться, а не командовать. – Словно желая подтвердить сказанное, он повернулся к Кадену. – Каден, будь добр, сбегай к Белому пруду и принеси свежей холодной воды для наших братьев. Они прошли с восхода немалое расстояние и, должно быть, хотят пить.

Каден насупился, сочтя приказание несправедливым, а Акйил, увидев это, расплылся в широкой нахальной улыбке. Это не походило на начало крепкой дружбы.

Однако за восемь лет между сыном императора и воришкой из Ароматного квартала, как ни странно, установились товарищеские отношения. Как и сказал Блерим Панно, монахи хин не обращали внимания на различия в статусе и воспитании, так что через какое-то время мальчики забыли, что родители Акйила, которых он никогда не знал, были повешены согласно законам, установленным Каденовым отцом. И что когда-нибудь, если юноши вернутся к своим прежним занятиям, самого Акйила могут казнить по приказу, на котором Каден поставит свою печать.

– Как бы там ни было, – продолжал Акйил, разминая шею и потирая натруженную руку, – твои слезливые истории не стоят и кучки поросячьего дерьма. Я что-то не вижу, чтобы Тан сейчас тебя доставал.

– Преимущества общинной работы, – объяснил Каден, передавая другу следующую связку черепицы. – Пока я в монастырских трудах, Тан позволяет мне забыть об обучении.

– В таком случае, пожалуй, стоит растянуть эту работу.

С этими словами Акйил сунул связку черепицы Патеру и с довольным вздохом уселся на крышу. Каден посмотрел вниз, во двор монастыря. Клонящееся к закату солнце озаряло каменные строения и чахлые деревца. Было тепло, несмотря на то что в темных углах еще прятались островки грязного снега. По гравийным дорожкам, склонив головы и погрузившись в размышления, прогуливались несколько монахов, а в тени медитационного корпуса щипали редкую весеннюю травку две отбившиеся от стада козы, но Шьял Нина, отрядившего их на починку крыши, нигде не было видно.

– Последняя ушла! – крикнул снизу Фирум. – Хотите, я залезу к вам?

– Не нужно, – ответил Акйил. – Мы почти закончили!

– Правда? – скептически переспросил Каден, поглядывая на нетронутые связки.

Он снова взглянул во двор. Для отлынивающих от работы у хин имелись суровые наказания, хотя Акйил, похоже, так и не выучил этот урок, да и Патер понемногу перенимал дурные привычки старшего товарища.

– Кончай ты все время оглядываться, – укоризненно заметил Акйил, растягиваясь на черепице. – Никто не будет нас здесь выслеживать.

– Ты в этом так уверен, что рискнешь получить порку?

– Конечно уверен! – лениво отозвался тот, кладя голову на сплетенные пальцы и закрывая глаза. – Вот чему я в первую очередь научился в квартале: люди никогда не смотрят вверх.

Патер ссыпался к ним с верхушки крыши, позабыв про неуложенную связку черепицы.

– Это воровская мудрость такая? – жадно спросил он. – Правда, Акйил?

– Патер, сколько раз тебе говорить: нет никакой воровской мудрости! – простонал Каден. – Это просто название, которое Акйил придумал для изобретенных им правил, – кстати, они обычно не работают.

Акйил, приоткрыв один глаз, пронзил Кадена гневным взглядом:

– Не верь ему, Патер! Это действительно воровская мудрость, Каден просто никогда о ней не слышал, потому что провел свои молодые годы во дворце, где с ним носились как с писаной торбой. Скажи спасибо, что хоть здесь нашелся кто-то, способный позаботиться о твоем образовании… А кстати, Каден! – Он поспешил поменять тему, прежде чем тот успел обидеться на «писаную торбу». – Тан так тебя нагружает, что мы до сих пор и не поговорили о козе, которую ты потерял.

При словах Акйила в мозгу Кадена всплыло непрошеное воспоминание – сама-ан, вид зарезанной козы, – а вместе с ним пришел холодный ползучий страх, встопорщивший волоски между лопатками. Это, конечно, была небрежность мышления – позволить словам другого диктовать содержание своих мыслей; поэтому он сразу же отбросил и образ, и эмоцию. Впрочем, вечернее солнце грело, ветерок доносил до крыши смолистый аромат можжевельника, и не было большой беды в том, чтобы позволить себе отдохнуть пару минут, прежде чем снова идти разыскивать умиала. Бросив еще один взгляд в сторону монастыря, Каден устроился на черепице рядом с друзьями.

– Что ты хочешь услышать? – спросил он.

– Это ты мне скажи, – отозвался Акйил, поворачиваясь и опираясь на локоть. – Я знаю только, что коза была растерзана. И что ты не нашел никаких следов…

– И еще мозги! – вклинился Патер. – Кто-то съел ее мозги!

Каден кивнул. Он воссоздавал в памяти эти события чаще, чем признавался, однако так и не смог ничего добавить к прежнему воспоминанию.

– Да, примерно так.

– Это был лич! – объявил Патер, протискиваясь между двумя старшими товарищами и возбужденно жестикулируя. – Это мог сделать лич!

Акйил ленивым взмахом руки отмел нелепое предположение.

– Патер, что забыл лич в Костистых горах, да еще посреди зимы?

– А может, он скрывается! Может, соседи узнали, что он лич, и ему пришлось бежать среди ночи. Или нет, – вдохновенно фантазировал мальчишка. – Он, наверное, наложил на кого-нибудь кеннинг! Что-то жуткое, и…

– …И потом пришел к нам резать коз? – хохотнул Акйил.

– Ну а что? Они ведь так и делают, – возразил Патер. – Едят мозги и пьют кровь, и все такое.

– Ничего подобного, Патер, – покачал головой Каден. – Они такие же люди, как и мы, просто… извращенные.

– Они плохие! – убежденно воскликнул мальчик. – Поэтому их всех надо повесить или обезглавить!

– Они действительно плохие, – согласился Каден. – И мы действительно должны их казнить. Но не потому, что они пьют кровь.

– Вообще-то, они могут пить кровь, – некстати заметил Акйил, тыча Патера под ребра, чтобы подзадорить его.

Каден снова покачал головой:

– Мы должны казнить личей, потому что они слишком могущественны. Нельзя допускать, чтобы кто-то искажал ткань реальности по своей прихоти. Это должно быть подвластно лишь богам.

Сотни лет назад атмани, правители-личи, потеряли рассудок и едва не уничтожили весь мир. Каждый раз, когда Каденом овладевало сомнение в том, что личи заслуживают ненависти и поношения, которые их окружают, ему достаточно было вспомнить их историю.

– Слишком властны! – воскликнул Акйил. – Слишком могущественны! И это я слышу от человека, который, поцелуй его Кент, однажды станет аннурским императором!

– Если верить Тану, в моей голове не хватит мозгов, даже чтобы стать хорошим монахом, – фыркнул Каден.

– Тебе и необязательно становиться монахом. Ты ведь собираешься править половиной мира!

– Может, и так, – с сомнением протянул Каден.

Сейчас Рассветный дворец и Нетесаный трон казались невероятно далекими, словно смутное воспоминание о детском сне. Как знать, может, отец будет править еще тридцать лет – время, которое Каден проведет в Ашк-лане, таская воду, перекрывая крыши и терпя побои своего умиала, а как же еще?

– Я не против работы или взбучки, если чувствую, что все это часть какого-то большого замысла. Но вот Тан… Ему вообще нет до меня дела, я для него словно какое-то насекомое.

– Порадовался бы, – заметил Акйил, перекатываясь на спину и устремляя взгляд в несущиеся по небу облака. – Я всю жизнь из кожи вон лез именно для того, чтобы от меня никто ничего не ожидал. Разочарование окружающих – ключ к успеху!

Он повернулся было к Патеру, но Каден опередил его.

– И это тоже не воровская мудрость, – заверил он мальчика, потом снова повернулся к Акйилу. – Знаешь, что Тан заставил меня делать на прошлой неделе? Считать. Он заставил меня пересчитать все камни во всех зданиях Ашк-лана.

– И тебя это огорчает? – спросил Акйил, тыча в него пальцем. – Да мне давали задания потруднее, когда мне не было и десяти!

Каден приподнял брови:

– Ты всегда был семи пядей во лбу, я знаю.

– И не нужно бросаться непонятными словами. Не все мы выросли под руководством учителя-манджари.

– Не ты ли заявлял, что все необходимые знания человек может получить от мясника, моряка и шлюхи?

– Без мясника с моряком можно обойтись, – пожал плечами Акйил.

Патер изо всех сил пытался поспеть за их диалогом, поворачивая голову то к одному, то к другому.

– Что такое шлюха? – заинтересовался он, но тут же, вспомнив прежнюю беседу, перешел к другому вопросу: – Если козу убил не лич, то кто?

Сцена снова встала перед мысленным взором Кадена: разбитый череп, выскобленный дочиста.

– Говорю тебе, я не знаю.

Он снова посмотрел во двор. Его взгляд скользнул мимо каменных строений и гранитных утесов туда, где солнце опускалось к бесконечным травянистым равнинам.

– Скоро стемнеет, – сказал он. – Если не вымоюсь и не найду Тана до ужина, мне придется похуже, чем той козе.

Умберский пруд представлял собой не столько пруд, сколько выемку в скалах в полумиле от монастыря. Белая река здесь приостанавливала свой бег, собирая силы в гулкой неподвижной тишине, прежде чем перелиться через край уступа головокружительным водопадом, низвергаясь на сотни футов в глубокое ущелье, откуда затем ленивой змеей выползала на равнину далеко внизу. Для Кадена, привыкшего в детстве мыться в медных бассейнах, которые дворцовые слуги наполняли горячей водой, было настоящим потрясением узнать, что в Ашк-лане единственное место, где можно помыться, – это пруд за пределами монастыря. Однако за годы он привык. Вода здесь была обжигающе холодной даже летом, а зимой тем, кто отваживался искупаться, приходилось пробивать во льду прорубь; делали это ржавым топором с длинной рукояткой, который монахи специально оставляли между камней. Тем не менее после долгого дня, проведенного за тасканием черепицы под яростным горным солнцем, окунуться в холодную воду было, пожалуй, приятно.

Прежде чем войти в воду, Каден помедлил. Было здорово на несколько минут оказаться наедине с собой, вдалеке от Тана с его заданиями, от Патера с его вопросами и Акйила с его вечными подначками. Он наклонился, зачерпнул пригоршню прозрачной воды и глотнул, потом выпрямился, чувствуя, как ледяная струя стекает вниз по пищеводу, и глядя на головокружительную тропу, спускавшуюся к подножиям гор и равнине.

В последний раз его ноги ступали по этой тропе восемь лет назад. Он шел тогда, вытягивая тощую шею, чтобы взглянуть на свой новый дом – дом, который словно прилепился к горам, таким высоким, что верхушками они протыкали облака. Каден был испуган: он боялся этого холодного каменного дома и боялся показать свой страх.

«Но почему? – умоляюще вопрошал он отца перед отъездом из Аннура. – Почему ты сам не научишь меня управлять империей?»

Суровое лицо Санлитуна разгладилось, и он ответил: «Когда-нибудь так и будет, Каден. Настанет день, и я буду тебя учить, как мой отец учил меня, – отличать правосудие от жестокости, храбрость от глупости, настоящих друзей от льстецов-прихлебателей. Когда ты вернешься, я научу тебя принимать взвешенные, суровые решения, которые из мальчика делают мужчину. Но есть кое-что, очень важное, первостепенное, чему я не в силах тебя обучить. Что это, ты узнаешь у хин».

«Но почему? – умоляюще спросил Каден. – Они ведь не правят империей! Они не правят даже царством, они вообще ничем не правят!»

Отец загадочно улыбнулся, словно услышал какую-то очень тонкую шутку. Потом улыбка исчезла; он взял запястье сына и сильно сжал его особым образом – это называлось «солдатским захватом». Каден изо всех сил постарался ответить тем же, хотя его пальчики были слишком малы, чтобы как следует обхватить мускулистое предплечье отца.

«Десять лет, – сказал тот, сменяя обличье родителя на императорский лик. – Не так уж долго по меркам человеческой жизни».

Восемь лет прошло, думал Каден, опираясь спиной о покатый валун. Восемь лет, а научился он совсем немногому, и все это не имело никакой ценности. Он мог мастерить горшки, чашки, кружки, кувшины и вазы из глины с речных отмелей. Он мог часами сидеть неподвижно словно камень или часами бежать в гору. Он мог ухаживать за козами. Он мог по памяти подробно нарисовать любое растение, животное или птицу (по крайней мере, если при этом его не избивают до крови, поправил он себя с кривой улыбкой). Он полюбил Ашк-лан, но не мог остаться здесь навсегда, а его достижения казались ничтожными после восьми лет обучения – ничего такого, что помогло бы в управлении империей. Теперь вот Тан заставляет его считать камни…

«Надеюсь, Валин лучше использует свое время, – подумал Каден. – Готов ручаться, он-то, по крайней мере, не проваливает свои задания».

Мысль о заданиях возродила боль в спине там, где ивовый прут рассек кожу.

«Лучше поскорее промыть раны, – подумал Каден, поглядывая на холодную воду. – Не будет ничего хорошего, если они загноятся».

Он через голову стянул балахон, вздрагивая от прикосновений грубой ткани к кровавым рубцам, и швырнул его на землю. Пруд был недостаточно глубок и широк, чтобы по-настоящему нырнуть, но в верхнем конце имелась узкая ступенька, с которой можно было погрузиться в воду сразу по грудь. Это было проще, чем входить постепенно – словно рывком отдирать засохшую болячку. Каден сделал три вдоха и выдоха, успокаивая сердцебиение и готовя себя к предстоящему погружению, и прыгнул.

Как обычно, ледяная вода полоснула его словно ножом. Однако Каден купался в этом пруду с десяти лет и давно научился справляться с температурой своего тела. Он принудил себя сделать долгий, глубокий вдох, задержал воздух, затем разогнал образовавшуюся толику тепла по своим дрожащим конечностям. Этому трюку его научили монахи. Шьял Нин, настоятель, мог целыми часами спокойно сидеть зимой под снегом, подставив голые плечи стихиям; хлопья снега касались его кожи и исчезали в маленьких облачках пара. Так Каден пока что не мог, но по крайней мере сумел не прикусить себе язык, когда потянулся через плечо, чтобы смыть засохшую кровь с израненной спины. С минуту он яростно тер кожу, затем повернулся к берегу. Но прежде чем он успел вскарабкаться обратно на скалу, тишину нарушил спокойный голос:

– Оставайся в воде.

Каден замер, судорожно втянув в себя воздух. Рампури Тан! Он повернулся, ища взглядом своего умиала, и обнаружил, что тот сидит в тени нависающей гранитной глыбы всего в нескольких шагах от него – ноги скрещены, спина выпрямлена. Тан больше походил на статую, вырубленную в скале, чем на фигуру из плоти и крови. Очевидно, он сидел там все это время, наблюдая и оценивая.

– Ничего удивительного, что ты не можешь рисовать, – заметил Тан. – Ты же слеп.

Каден мрачно стиснул зубы, отогнал подползающий холод и промолчал.

Тан не двигался. Вообще, судя по его виду, он мог сидеть без движения целую вечность; однако он разглядывал Кадена с таким вниманием, словно тот был головоломной задачкой, выставленной на доске для игры в камни.

– Почему ты не увидел меня? – наконец спросил он.

– Вы смешались со скалой.

– Смешался. – Тан хохотнул, но в этом звуке, в отличие от смеха Хенга, не было ни капли веселья. – Я смешался со скалой! Что бы это значило?

Он перевел взгляд на темнеющее небо, словно надеялся прочитать ответ в полете соколов, круживших наверху.

– Можно смешать заварку и горячую воду, чтобы получить чай. Пекарь смешивает муку с яйцами. Но как можно смешать плоть с камнем?

Тан покачал головой, словно показывая, что это для него непостижимо.

Кадена, стоявшего в ледяной воде, начинало трясти. Тепло, накопившееся в его теле за целый вечер таскания черепицы, теперь было не больше чем воспоминанием – холодное течение давно унесло его за край уступа.

– Ты знаешь, зачем ты здесь? – спросил монах после бесконечной паузы.

– Я должен научиться дисциплине, – ответил Каден, следя, чтобы язык не попал между клацающих зубов. – Послушанию.

Тан пожал плечами:

– Все это важные вещи, но ты бы научился дисциплине и послушанию у крестьянина или каменщика. Хин могут научить тебя большему.

– Концентрации! – догадался Каден.

– Концентрации? Какое дело Пустому Богу до твоей концентрации? Почему его должно заботить, что какой-то ученик в тусклом каменном здании способен воссоздать форму листа? – Тан развел руками, словно ожидая ответа Кадена, и затем продолжил: – Твоя концентрация оскорбляет твоего бога! Твое присутствие, само твое «я» оскорбляют твоего бога!

– Но наше обучение…

– Просто инструмент. Молоток – это не дом. Нож – это не смерть. Ты путаешь средство с целью.

– Ваниате, – выговорил Каден, отчаянно стараясь справиться с колотившей его дрожью.

– Ваниате, – подтвердил Тан, медленно произнося странные слоги, словно пробовал их на вкус. – Ты знаешь, что это?

– Пустота, – стуча зубами, проговорил Каден. – Ничто.

Все, что изучали монахи, все упражнения, которые умиалы давали своим ученикам, бесконечные часы рисования, бега, постов и рытья земли были направлены на достижение одной неизменной цели: пустоты ваниате. Два года назад, в момент раздражения и замешательства, Каден имел глупость поставить под вопрос ценность этой пустоты. Услышав его вызывающую реплику, Хенг громко расхохотался, после чего, добродушно улыбаясь, заменил миску и кружку ученика двумя камнями. Каждый день Каден стоял в очереди в трапезной лишь для того, чтобы увидеть, как монах, раскладывавший еду, поливает супом из черпака бесформенный кусок гранита. Порой на нем чудом удерживался кусочек баранины или моркови; но чаще мучимый голодом Каден был вынужден смотреть, как густой бульон стекает с камня обратно в общую кастрюлю. Когда другие монахи доверху наполняли свои кружки холодной водой, Каден мог лишь плеснуть воды на свой камень и затем облизывать его, царапая язык о шершавый кварц.

Спустя две недели Хенг, все так же улыбаясь, вернул Кадену миску с кружкой. Однако прежде чем дать их ему, он взял в руку камень, с которого Каден пытался пить.

«Твой ум подобен этому камню: он твердый и цельный. Больше в него ничего не влезет. Ты доверху набил его мыслями и эмоциями и еще считаешь, что этой полнотой стоит гордиться! – Он посмеялся нелепости такого представления. – Как тебе, должно быть, не хватало твоей старой пустой миски!»

На протяжении последующих лет Каден прилежно развивал в себе это умение, учился обустраивать пустое место внутри себя, в собственном уме. Естественно, он не овладел им полностью – большинство монахов достигали ваниате лишь через тридцать-сорок лет практики, – но что-то у него все же получалось. Сама-ан – искусство запоминания и вызова воспоминаний – играло в практике центральную роль, это было то кайло, тот рычаг, при помощи которого хин выколупывали собственное «я». Хенг рассказал, что забитый до отказа ум сопротивляется новым впечатлениям, он предпочитает сам выплескиваться в окружающий мир, а не вливать этот мир в себя. Неспособность воспроизвести форму крыла дрозда, к примеру, указывала на ум, скованный бесполезными, эфемерными идеями.

И ум был не единственным препятствием. Тело тоже болело, зудело, раздражалось, требовало мелких удовольствий. И когда монах освобождал свой мозг от мыслей и эмоций, голос тела с готовностью заполнял пустое пространство. Чтобы заставить его замолчать, хин подолгу стояли голыми на палящем солнце, бегали босиком по снегу, целыми днями сидели в одной позе со скрещенными ногами, невзирая на сведенные судорогой мышцы и стянутый узлом желудок. До тех пор, пока тело посягает на ум, достичь ваниате невозможно, поэтому хин один за другим вызывали на бой желания своего тела, повергали их наземь и отбрасывали прочь.

Практика была нелегкой. Не далее как в этом же году Каден помогал монахам вытаскивать со дна ущелья тело одного из учеников. Мальчик, которому было всего одиннадцать лет, упал и разбился насмерть, когда ночью пытался сбежать из монастыря. Впрочем, такие трагедии случались нечасто. Умиалам полагалось знать пределы возможностей своих учеников, и тот монах, под чьим началом состоял разбившийся мальчик, подвергся суровому наказанию. И тем не менее рассеченные ноги, отмороженные пальцы и сломанные кости считались неизбежной частью обучения новичка в монастыре в первые пять лет.

Поиск ваниате, разумеется, не имел завершения, и даже старейшие монахи признавали, что встречаются с трудностями. Ум подобен глиняному горшку, выставленному под дождь. Монах может опустошать его каждый день, и тем не менее все те же надежды и тревоги, скудные телесные силы и неувядающие недуги постоянно барабанят в дно и стекают по стенкам, наполняя сосуд заново. Жизнь хин проходила в вечном бдении.

Монахи не были особенно жестоки, однако они не прощали капризы человеческих эмоций. Любовь и ненависть, печаль и радость – все это в их глазах были путы, привязывающие человека к иллюзии «я», а «я» в словаре хин было равносильно проклятию. Оно затмевает собой все, затемняя ум, замутняя ясность мира. В то время как монахи стремились достичь пустотности, «я» постоянно просачивалось внутрь, словно холодная вода на дно глубокого колодца.

Конечности Кадена налились свинцом. В талой воде с гор, заполнявшей Умберский пруд, пальцы на руках и ногах онемели, а все внутри застыло настолько, что каждый вдох приходилось с усилием проталкивать в отяжелевшие легкие. Он еще ни разу не оставался в пруду так долго ранней весной, и тем не менее Тан, по-видимому, не собирался его жалеть.

– Пустота, – задумчиво произнес монах. – Это слово можно перевести и так, однако наш язык не очень хорошо подходит для столь чуждого нам понятия. Ты знаешь, откуда произошло слово «ваниате»?

Каден в отчаянии покачал головой. В настоящий момент ничто не заботило его меньше, чем происхождение какого-то странного понятия, которым были одержимы хин. Две зимы назад один из младших монахов, Фаллон Йоргун, замерз насмерть после того, как сломал ногу, обегая Вороний Круг, а ведь вода охлаждает тело гораздо быстрее, чем воздух.

– Кшештрим, – наконец проговорил Тан. – Это слово из языка кшештрим.

В любых других обстоятельствах Каден навострил бы уши. Кшештрим были сказочными персонажами – злобная, давно исчезнувшая раса, которая населяла мир, когда тот был еще молод, правила этим миром до появления людей, а затем вела безжалостную войну за их уничтожение. Каден никогда не слышал, чтобы о кшештрим упоминали в какой-либо связи с ваниате. Почему хин взбрело в голову овладеть искусством, изобретенным какими-то давно вымершими недружелюбными существами, Каден представить себе не мог, а учитывая, что тепло понемногу утекало из его тела, не мог также заставить себя заинтересоваться этим вопросом. Кшештрим исчезли уже несколько тысяч лет назад, если вообще когда-то жили, и, если Тан не выпустит его из воды, он очень скоро последует за ними.

– Для кшештрим, – вещал монах, – ваниате не было таинственным искусством, которым необходимо овладеть. Они постоянно пребывали в ваниате! Эмоции были так же чужды их уму, как пустота – нашему.

– Почему вы хотите, чтобы я этому научился? – слабым голосом спросил Каден.

Дышать было трудно, говорить – почти невозможно.

– Обучение, – презрительно отозвался Тан. – Ты слишком много внимания уделяешь обучению. Практика. Развитие. Рост. Твое «я»… Может быть, если прекратишь думать о своем обучении, ты наконец узришь мир вокруг! И заметишь меня среди теней.

Каден промолчал. В любом случае он не был уверен, что смог бы выговорить хоть слово, не откусив себе кончик языка.

«Что же, он сказал что хотел, – подумал Каден про себя. – Теперь я смогу вылезти из этого Шаэлем проклятого пруда!»

Правда, он не знал, осталось ли в его руках достаточно силы, чтобы выбраться на берег, но Тан ему, конечно, поможет. Старший монах, однако, не делал попыток встать.

– Тебе холодно? – спросил он внезапно, словно эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

Каден яростно закивал.

Тан разглядывал его с отстраненным любопытством, с каким любой другой монах мог бы изучать раненое животное.

– Что у тебя замерзло?

– Н-ноги, – с трудом вымолвил Каден. – Ру-руки…

Тан нахмурил брови:

– А тебе – холодно?

Его интонация звучала как-то по-другому, но Каден не мог понять, что она означает. Кажется, вокруг стало темнее… Не может же быть, чтобы солнце уже село. Он попытался вспомнить, поздно ли было, когда он начал спускаться к пруду, но не мог думать ни о чем, кроме тяжелой неподвижности своих членов. Он заставил себя сделать вдох. Был какой-то вопрос… Тан задал ему вопрос.

– Тебе холодно? – снова спросил монах.

Каден беспомощно смотрел на него. Он больше не чувствовал ног. Он вообще почти ничего не чувствовал. Холод куда-то пропал. Холод пропал, и Каден перестал трястись. Вода ощущалась как… Как ничто. Как воздух. Как пространство. Может быть, если он закроет глаза, только на минуточку…

– Тебе холодно? – повторил Тан.

Каден устало качнул головой. Холода больше не было. Он позволил своим векам сомкнуться, и его окружило ничто, приняв в свои мягкие объятия.

Потом за его спиной появился кто-то и начал тащить из воды, ухватив за подмышки. Он пытался возразить, что слишком устал, чтобы двигаться, что он просто хочет немного поспать, но неведомый тянул до тех пор, пока Каден не распростерся на земле. Сильные руки закутали его в какую-то одежду или, может быть, одеяло – онемевшая кожа не ощущала плотности ткани. Резкий удар по лицу вывел Кадена из оцепенения. Он открыл глаза, чтобы протестовать, и Тан отвесил ему еще одну жестокую пощечину.

– Больно, – невнятно пожаловался Каден.

Тан остановился.

– Что болит?

– Щека…

– А тебе – больно?

Каден попытался сосредоточиться на вопросе, но тот казался бессмысленным. Весь мир превратился в туман. Боль была красной линией, нацарапанной на небытии.

– Щеке больно…

– А тебе? – настаивал Тан.

Каден открыл рот, но долго не мог найти слова.

– Мне нет… – наконец вымолвил он.

Чего монах от него добивается? Боль, темнота. Больше ничего нет.

– Я не… – заговорил он и не смог закончить.

Умиал молча ждал. Его темные внимательные глаза блестели.

– Хорошо, – произнес он в конце концов. – Будем считать это началом.

Святилище Хала, Владыки Тьмы, покровителя всех, кто обитает в тени, не было храмом. Это был огромный гробовой дуб, распростерший на добрую четверть акра свои корявые черные ветви, похожие на узловатые скрюченные артритом пальцы, вцепившиеся в небеса. С каждой ветви, с каждого сучка свисали летучие мыши, настолько тесно прижавшись друг к другу, что сперва Валин принял их за тяжелую черную листву – десятки тысяч летучих мышей, плотно завернувшихся в свои крылья в молчаливом ожидании ночи. Когда опустится тьма, они взмоют в небо мельтешащим безмолвным роем, оставив после себя голые, словно кости, ветви. Даже летом на гробовике не было листьев – летучие мыши буквально заменяли ему листву. Когда они перед рассветом возвращались на свои насесты, кровь капала с их клыков и просачивалась в плотную землю между корнями, питая дерево. В отличие от своих собратьев, этот гробовик не нуждался в солнечном свете.

Валину доводилось видеть и другие гробовые дубы в ходе обучения – они встречались редко, но росли по всему Эридройскому континенту, – однако это дерево, взгромоздившееся на склон невысокого холма над Гнездом, намного превосходило размерами все, которые ему попадались. Внизу, среди складских построек, спальных корпусов и тренировочных площадок, кеттрал возвели также несколько небольших храмов, посвященных некоторым молодым богам – богу храбрости Хекету, богу боли Мешкенту. Они устроили даже маленькое каменное святилище Кавераа в надежде, что Повелительница Страха не станет трогать тех, кто ей поклоняется. Однако именно здесь, у подножия древнего гробовика, кеттрал возносили свои самые преданные молитвы. Храбрость и боль – это все, конечно, хорошо, но лишь темнота хранила солдат, когда они летели на задание, пристегнутые к своим птицам, темнота окутывала их, когда они убивали врагов, и темнота плащом прикрывала их отступление, когда они растворялись в ночи.

До каждого задания и по возвращении с него солдаты оставляли под дубом свою жертву. Здесь не было монет и драгоценностей, наваленных между корнями, не было свечей и дорогого шелка. Кеттрал знали, что нужно дереву для выживания. Год за годом Валин смотрел, как они цепочкой поднимаются по узкой извилистой тропке, вытоптанной в склоне холма; смотрел, как они становятся на колени и обнажают свои клинки; смотрел, как сталь впивается в теплую плоть, как брызжет кровь, окропляя жадные корни. Знал ли об этом Хал и было ли ему до этого дело, оставалось только гадать. Старые боги всегда были непостижимы.

Когда Валин впервые прибыл на Острова, мрачное дерево и пропитанная кровью земля под ним, мягко говоря, не вызвали у него приятных эмоций. Династия Малкенианов – род Валина – вела свое происхождение от Интарры, и Рассветный дворец, в котором он провел детство, всегда был полон светом и воздухом. Сейчас, однако, вид гробовика более чем соответствовал его настроению. Хотя прошла почти неделя с тех пор, как заведение Менкера рухнуло в воды залива, он по-прежнему не мог отогнать от себя образ Салии с лицом, залитым кровью. Засыпая, он вновь и вновь оказывался в горящем трактире, слышал голос Салии, умоляющий его о помощи, а просыпаясь, искал ее кровь на своей коже.

Он был в ярости на Ха Лин и одновременно чувствовал всю глупость своего гнева. Она сделала верный выбор в трудной ситуации. Как писал Гендран: «Либо умирают твои идеалы, либо ты». Если бы Валин прыгнул с телом Салии на плече, он наверняка окончил бы свои дни, нанизанный на расщепленную сваю.

«Но это я должен был решать!» – гневно возражал он себе, стискивая кулаки.

В дополнение к основному обучению каждый из кеттрал овладевал какой-либо специальностью: кто-то готовился стать снайпером, кто-то подрывником, кто-то пилотом, кто-то личем. Командование с самого начала решило, что Валин вполне способен стать предводителем собственного крыла. Если он пройдет Пробу, в его власти окажутся жизни других солдат, но власть подразумевает готовность принимать решения.

Кровь летела вниз мелкими каплями. Валин не обращал на нее внимания. Он не общался с Лин со времени происшествия у Менкера; он просто не знал, что ей сказать. По крайней мере, здесь, в мрачной тени гробовика, у него было время подумать, время определиться со своими чувствами, не говоря и не делая ничего, о чем он мог бы потом пожалеть… Вот только, взглянув с вершины холма в сторону лагеря, он обнаружил гибкую фигурку, поднимавшуюся по тропе вверх к нему.

Ха Лин остановилась, чуть-чуть не дойдя до первых нависающих ветвей, и подняла голову. С отвращением на лице она разглядывала дремлющих летучих мышей. Валин не сомневался: в свое время она, как и все остальные, придет сюда, чтобы принести жертву богу, но ей так и не удалось побороть неприязнь к этому месту. В том числе поэтому Валин его и выбрал: он надеялся, что мрачные ветви и тихий шорох шевелящихся во сне мышей отпугнут девушку. Как бы не так.

Лин поглядела на него, поджав губы; ее глаза, обычно столь теплые и открытые, были сощурены. Она, должно быть, пришла сюда прямо с тренировки – черная униформа вся в глине, а на левой щеке сочится кровью небольшой порез. Но и сейчас, измочаленная и грязная, она полностью владела собой и даже выглядела красивой.

«И это, Шаэль побери, еще больше усугубляет проблему», – мрачно подумал Валин.

Ведь он не испытывал бы и десятой доли тех мучений, придумывая, что сказать в подобных обстоятельствах Лейту, или Генту, или даже Талалу.

– И долго еще ты собираешься дуться? – наконец спросила Лин, поднимая бровь.

Валин скрипнул зубами:

– Было неправильно ее убивать!

– Валин, – произнесла Лин, – понятия «правильно» и «неправильно» – это роскошь.

– Это необходимость!

– Может быть, для других людей. Но не для нас.

– Для нас в первую очередь! Если у нас нет представления о том, что правильно, а что неправильно, то чем мы лучше Присягнувших Черепу, которые убивают ради убийства, отнимают у людей жизни, чтобы порадовать Ананшаэля?

– Мы не Присягнувшие Черепу, – согласилась Лин. – Но мы и не рыцари Хекета. Мы не разъезжаем на белых жеребцах, по-идиотски махая тяжелыми мечами и бросая благородный вызов врагам. Может, ты не заметил? Мы кеттрал, Валин. Мы убиваем людей. Причем чаще всего ядом или ножом в спину. Иногда стреляем из-за угла – предпочтительно ночью. Не очень благородно, зато эффективно. Именно к этому нас и готовят.

– Но не служанок же, – упрямо возразил Валин. – Не гражданских.

– Да, служанок! Да, гражданских! Если так нужно. Если они мешают выполнить задание.

– Это было не задание, Кент подери! Мы пытались спасти людям жизнь!

– Может, ты этим и занимался, а я пыталась спасти жизнь тебе! – отрезала Лин, яростно сверкая глазами. – Девушка была непосильным бременем. Из-за нее ты мог умереть. Я сделала то, что должна была сделать.

– Вероятно, был другой способ.

Он думал об этом уже сотни раз. Мог он выскочить через окно? Или перепрыгнуть к одному из соседних зданий? Сейчас вопрос был чисто теоретический. Трактир Менкера пошел ко дну, и Салия вместе с ним.

– Другой способ, вероятно, был! А ты, вероятно, сейчас был бы мертв. Все решают шансы, Валин, ты не хуже меня знаешь.

Девушка глубоко вздохнула и обмякла. Весь гнев внезапно словно вытек из Лин, оставив ее слабой и беспомощной.

– Я всегда думала, что это произойдет в бою, – произнесла она после долгого молчания. – Хотя бы в какой-нибудь стычке.

Валин замялся, сбитый с толку новым поворотом разговора.

– Ты о чем? Что произойдет?

Лин взглянула ему прямо в глаза:

– Салия у меня первая. Моя первая жертва.

На Островах праздновали первое убийство, так же как гражданские празднуют помолвку или день рождения. Подобно Халовой пробе или первому самостоятельному заданию, убийство было ритуалом перехода к новому статусу, неизбежным шагом. Сколько бы тебя ни обучали, сколько бы ты ни тренировался, до тех пор, пока ты не убил человека, ты не мог считаться кеттрал. И Лин, конечно, была права: никто не ждет, что его первой жертвой будет трактирная служанка в обмороке. Такое никому не нужно.

Валин длинно, медленно выдохнул. Охваченный гневом и чувством вины, он даже не подумал, что значила смерть Салии для его подруги. Да, он держал девушку в момент ее смерти, но нож в нее бросила Лин. Она взвалила на себя это бремя, причем не ради себя, но чтобы спасти его! Из какого-то позабытого уголка сознания выплыли слова отца, жесткие и неуклонные: «Придет время, и вы с Каденом оба станете руководителями, и когда это произойдет, помните одно. Руководитель – не тот, кто отдает распоряжения. Распоряжаться может каждый дурак. Настоящий руководитель слушает. Он готов изменить свое мнение, готов признать свои ошибки».

Валин скрипнул зубами.

– Спасибо тебе, – проговорил он.

Получилось жестче, чем он рассчитывал, но все же он это сказал. Лин подняла к нему настороженный взгляд, словно ожидала уловки.

– Ты была права, – добавил Валин, выжимая из себя каждый слог. – Я ошибался.

– Ох, Ананшаэля ради, Валин! – простонала Лин. – Какой же ты все-таки гордец! Понятия не имею, почему я…

Она оборвала себя.

– Я пришла сюда не за тем, чтобы ты сообщил мне, что я была права, – объявила она. – Я пришла, потому что меня кое-что беспокоит.

– Беспокоит?

– Трактир Менкера, – пояснила Лин, махнув в направлении Крючка по ту сторону пролива. – Он не сам по себе рухнул.

Валин сдвинул брови. Его мучила та же мысль, но он не был уверен, что подозрения обоснованны, а не являются признаком паранойи.

– Дома рано или поздно разваливаются, – сказал он. – Тем более старые. Тем более на Крючке.

– Эдолиец предупреждает тебя о заговоре, а неделю спустя здание, спокойно стоявшее десятилетиями, вдруг случайно рушится через каких-то пару минут после того, как ты оттуда вышел?

Валин дернул плечом, пытаясь унять растущее внутри беспокойство:

– Если вглядываться, что угодно покажется подозрительным.

– Подозрения спасают людям жизнь, – возразила Лин.

– Подозрения сводят людей с ума, – парировал Валин. – Если кто-то хочет моей смерти, убить меня можно куда изящнее, чем обрушив мне на голову целое здание.

– Правда? – подняла брови Лин. – По мне, так вполне изящно. Обычный несчастный случай: еще один притон на Крючке развалился, придавив десяток человек. Ничего слишком уж странного. Кто заподозрил бы покушение на члена императорской семьи? Хал свидетель, это гораздо изящнее, чем просто перерезать тебе глотку!

Валин поморщился. И тут она права. Он знал, что она права, и тем не менее на Островах всегда хватало несчастных случаев. Всего неделю назад Лему Геллену раздавило ногу огромным валуном во время учебного задания на Карне. Если начнешь оглядываться через плечо на каждом повороте, чего доброго докатишься до того, что перестанешь спать и не будешь доверять ни единому человеку.

– Мы никогда не узнаем наверняка, – сказал он, глядя через пролив.

Крючок лежал разноцветной мешаниной домов и лачуг, ясно видимый по ту сторону узкой полоски воды.

– Я мог бы всю неделю рыться в развалинах и все равно бы ничего не нашел.

– А что, если, – осторожно заговорила Лин, – ты не тот человек, кому стоит рыться в развалинах. Последние восемь лет тебя обучали командовать крылом; я овладеваю благородным искусством стрельбы из лука. Однако у нас есть с пяток братьев и сестер, которых учат взрывать мосты и рушить здания.

– Подрывники, – кивнул Валин.

– И я подумала, а вдруг кто-нибудь из них более компетентно скажет, подготовили ли трактир к случившемуся?

Валин задумался:

– Мне пришлось бы раскрыть свои карты. Признаться, что я чего-то опасаюсь.

– Разве это так уж плохо? Может быть, тот, кто пытается тебя убить, в следующий раз хорошенько подумает.

– Мне не надо, чтобы они хорошенько думали, – возразил Валин, подняв брови. – Мне надо, чтобы они вообще не думали или хотя бы как следует выпили перед этим.

– Я только хочу сказать, хуже не будет.

Кажется, она опять права. Валин окинул взором лежащий внизу лагерь. Строения были словно аккуратно нарисованы на плане – складские помещения, столовая, спальные корпуса, командный центр… Которое из них обрушится ему на голову в следующий раз? В котором из них засел предатель или предатели? Можно ждать, на каждом шагу оглядываясь и предчувствуя новое нападение, или начинать действовать самому.

– Похоже, выбор у меня невелик, – признал Валин. – Кого ты посоветуешь?

– Даю тебе две попытки, – ухмыльнулась Лин, – но думаю, ты угадаешь и с одной.

– Гвенна. – Валин тяжело вздохнул. – Помоги нам Хал!

По всей видимости, Лин тоже была не в восторге от открывающейся перспективы, но прежде чем она успела ответить, в небе над ними скользнула темная тень, беззвучная и стремительная. Подняв голову, Валин увидел кеттрала – широко распластав крылья, тот заходил на сброс на поле внизу.

– Птица на посадке, – произнесла Лин, прикидывая траекторию полета кеттрала над островом, начинавшуюся где-то над низкими утесами на северо-западе. – Похоже, они прилетели…

– Из Аннура, – закончил за нее Валин. – Фейн вернулся.

Столовая кеттрал, низкое одноэтажное здание, заставленное скамьями и длинными деревянными столами, мало походила на заведение Менкера, да и на любой другой трактир на Крючке. Начать с того, что здесь не подавали эль. Всем, кому хотелось чего-нибудь покрепче черного чая, приходилось переправляться на ту сторону пролива. Далее, здесь не было шлюх и вообще гражданских – одни кеттрал, как и повсюду на Карше. За столами постоянно кто-то сидел: те, кому предстояло лететь на задание, заправлялись сухарями и сухофруктами, те, кто вернулся, налегали на тушеное мясо. Кухонные рабы трудились дни и ночи напролет – еда требовалась солдатам в любое время суток. Как правило, люди здесь сосредотачивались на своей трапезе, любые разговоры были тихи и немногословны. Сейчас, однако, влетев в дверь, Валин и Лин обнаружили, что столовую вполне можно было принять за трактир, и притом весьма преуспевающий.

Казалось, в зал втиснулась половина Карша; вокруг столов было не протолкнуться, и Валин подумал, что он, должно быть, едва ли не последним заметил летящую с севера птицу. Люди сидели тесными кучками – здесь члены одного крыла, там горстка кадетов, – но все говорили одновременно.

Где-то в этой толкучке потерялась Лин, но сейчас Валина интересовал лишь один человек в дальнем конце помещения. Адаман Фейн сидел рядом с дверью, ведущей в кухню. Казалось, он был больше занят своим куском говядины, чем разговором, однако Валин заметил, что между глотками Фейн успевал отвечать на вопросы окруживших его ветеранов. Компания подобралась суровая – Гирд-Топор, Пленчен Зее, Веррен из Раалте, – и Валин, несмотря на все свое нетерпение, медлил, прежде чем протиснуться в их кружок.

– Погоди-ка, Вал. – Кто-то придержал его за рукав. – Я бы на твоем месте не стал влезать в эту милую беседу, если не хочешь, чтоб тебе проломили голову.

Повернувшись, Валин увидел Лейта: с насмешливой улыбкой пилот показывал туда, откуда только что пришел. Лейт был на ладонь ниже Валина и к тому же довольно худощав, но обладал непринужденной манерой держаться, которая в совокупности с острым языком обеспечивала ему место в любом разговоре и делала его словно бы выше ростом. Большинство кадетов на Островах подавали себя несколько нахально – высокое самомнение просто необходимо, если считаешь себя достойным занять место среди горстки самых смертоносных людей в империи. Самоуверенность Лейта, однако, такого же кадета, как и Валин, была совсем другого толка. Он заставлял свою птицу летать быстрее, чем многие из ветеранов, выполнял маневры, от которых у Валина, наблюдавшего с земли, скручивало живот, и никогда не упускал случая похвастаться своими подвигами. Он доводил до белого каления половину инструкторов; другая половина забавлялась от души, но предсказывала ему скорый конец, еще до Пробы. Впрочем, несмотря на браваду, товарищ он был веселый и легкий в общении, не в пример многим другим кадетам. Они с Валином были в хороших отношениях.

– Пошли, – сказал он, обнимая Валина за плечи, чтобы увести подальше от толкучки. – Наш столик вон там, в углу.

– Фейн привез вести о моем отце.

– Умеешь ты подметить очевидное, – похвалил Лейт. – Как и сотня других, кто здесь находится. Брось! Фейн летел всю ночь и больше половины дня; едва ли ему хочется сейчас говорить с тобой.

– Мне нет дела до того, что ему хочется…

В этот момент Валин заметил, что Лин делает ему знаки с дальнего конца столовой. Она сидела за тем самым столиком, на который кивал Лейт, вместе с другими кадетами.

– Пошли, – повторил Лейт не без сочувствия в голосе. – Мы здесь уже больше часа, мы все тебе расскажем.

Они протиснулись к низкой скамье, где уже сидело четверо – Ха Лин, Гент, Талал и тихий парень по имени Феррон, у которого, по общему мнению, не было шансов пройти Пробу. Непредвиденное прибытие Фейна встряхнуло Валина, и тот нетерпеливо присоединился к общему разговору.

– Ну что? – спросил Валин, оглядывая лица собравшихся в поисках хоть намека.

– Жрец, – коротко отозвался Гент. – Какой-то Кентом занюханный жрец, захотевший власти.

– Уиниан Четвертый, – уточнил Лейт, освобождая для Валина место на скамье. – Сомневаюсь, что кто-нибудь из следующих жрецов, если жрецы вообще останутся, захочет взять себе имя Уиниана Пятого.

– Жрец? Чей жрец? – спросил Валин.

Он покачал головой, не веря услышанному. Ладно, если бы отец погиб в битве или пал от руки подосланного иноземного убийцы… Но чтобы Санлитуна убил какой-то жирный прелат?

– Интарры, – ответил Лейт.

Валин кивнул. Даже не один из Присягнувших Черепу…

– Как это произошло?

– Старый добрый способ, – отозвался Гент и добавил, сопровождая слова жестом: – Нож в спину, и готово дело.

– Гент, – тихо одернул его Талал, кивая в сторону Валина.

– Что? – возмущенно вопросил тот, потом до него дошло. – Ох, прости, Вал! Я как обычно: деликатен, как бычий член.

– Еще хуже, – заметил Лейт, сочувственно хлопая Валина по плечу. – Короче, суть в том, что все это выглядит довольно примитивно: бьющая через край гордыня, жажда власти… Будни нашего мерзкого мирка.

Валин обменялся с Лин быстрыми взглядами. Один недовольный чем-то жрец с ножом в руке не очень-то походил на великий заговор; с другой стороны, культ Интарры – одно из крупнейших религиозных течений в империи. Если Уиниан представляет собой лишь часть чего-то глобального, кто знает, куда это все заведет?

– Как ему удалось подобраться? – спросил Валин. – Моего отца всегда окружали полдюжины эдолийских гвардейцев, стоило ему выйти из своих личных покоев.

– Видно, он плохо подобрал эти полдюжины, – развел руками Лейт.

– Ошибки иногда случаются, – кивнула Лин. – Прошел слух, что твой отец сам приказал гвардейцам оставить его.

Валин пытался как-то увязать это предположение с воспоминаниями из детства, но идея, что отец сам отказался от охраны, казалась абсолютной бессмыслицей.

– Командование до сих пор на ушах стоит, – заметил Талал, рассеянно теребя железный браслет на своей руке. – С тех пор как пришло известие об убийстве, крылья только и делают, что летают туда-сюда, днем и ночью. Возможно, кто-то из командиров считает, что за этим стоит нечто большее.

Высказывание было вполне в манере лича: взвешенное, продуманное, осмотрительное. Личи с раннего возраста учились держать свои тайны при себе; те, кто учился плохо, вскоре болтались на конце веревки. Талал не был исключением – он относился к миру куда настороженнее, чем Лейт или Гент.

– Что может быть больше? – спросил Гент, пожав плечами. – Уиниан предстанет перед судом, а потом его казнят.

– Как говорит Гендран: «Смерть проясняет все», – согласился Лейт.

– А что моя сестра? – спросил Валин. – С ней все в порядке? Кто сейчас правит империей?

– Притормози, – посоветовал Лейт. – Успокойся. С Адер ничего не случилось. Ее повысили до главы министерства финансов. Регентом назначен Ран ил Торнья.

– Отличный выбор! – одобрил Гент. – Можешь себе представить, что бы было, если бы какой-нибудь бюрократ пытался сейчас удержать военных?

Валин покачал головой. Смерть отца ничего не проясняла, а вся эта дополнительная информация – о жреце Уиниане, о кенаранге, назначенном на регентство, о предстоящем суде – лишь еще больше запутывала дело.

Внезапно столовая показалась ему слишком тесной. Скопление людей, гул разговоров, вонь жарящегося мяса и подгорелого сала разом обступили Валина – его начало подташнивать, голова закружилась. Приятели-кадеты просто пытались ему помочь, просто делились информацией, о которой он сам просил; однако в небрежном тоне, с каким они обсуждали смерть его отца, было что-то, отчего ему хотелось кого-нибудь ударить.

– Спасибо, – сказал Валин, с трудом поднимаясь на ноги. – Спасибо за новости. У меня еще остался часик до второго колокола. Я, пожалуй, им воспользуюсь и немного вздремну.

– Решил заморить себя голодом? – вопросил Гент, подсовывая ему через стол миску с творогом.

– Я не голоден, – буркнул Валин, прокладывая себе дорогу к выходу.

Только оказавшись снаружи и проделав половину пути к своему бараку, он заметил, что Ха Лин последовала за ним. Он и сам не знал, расстроился он или обрадовался.

– Тебе, наверное, тяжело было все это вынести, – тихо сказала она, за несколько быстрых шагов догнав его и пристроившись рядом. – Я сожалею.

– Ты не виновата. Никто не виноват. Смерть – это нормально. Разве не этому нас учили последние восемь лет? Ананшаэль приходит за всеми.

– Смерть – это нормально, – согласилась она. – Коварное убийство – нет.

Валин принужденно пожал плечами:

– Умирают по-разному. От гангрены, от старости, от ножа в спину… При любом раскладе все там будем.

Ангар подрывников не представлял собой ничего особенного: сарай, сколоченный из обрезков досок, с крышей, которая, судя по виду, едва могла защитить от хорошего дождя. Не было смысла строить что-либо более основательное, учитывая, что примерно раз в год строение взрывалось или сгорало дотла. Валин подошел к нему, испытывая некоторый трепет. Некогда он проходил здесь практику, обучаясь конструировать и приводить в действие мощные взрывные устройства – «звездочки», «фитили», «кроты», «копья», – к которым имели доступ только кеттрал, но это место почти всех заставляло нервничать. Низкая котловина, в которой располагался ангар, напоминала участок каменистой пустыни или дно высохшего озера: из растрескавшейся почвы торчали редкие обгоревшие стебельки, обнажившиеся известняковые глыбы молчаливо накалялись на горячем солнце, и над всем висел едкий запах селитры. Не считая тех кадетов и кеттрал, чье обучение было посвящено взрывчатым веществам, большинство обитателей базы обходили это место стороной.

Валин бросил взгляд на Ха Лин, пожал плечами, толкнул шаткую дверь, заскрипевшую на петлях, и шагнул через порог. Внутри царил полумрак, но темно не было: солнечные лучи проникали через многочисленные щели в стенах, да и тонкая парусина, закрывавшая окна, пропускала достаточно света. По центру помещения, выстроившись в ряд, стояли разбитые лабораторные столы; одни были расчищены, на других громоздились кучи приборов и инструментов – перегонные кубы, реторты, пробирки, плотно закупоренные бутыли. В лучших традициях кеттрал здесь не было никаких стандартов: подрывник каждого крыла собирал собственный комплект боеприпасов в соответствии со своими желаниями и нуждами. Разумеется, имелись и некоторые базовые рецепты, но большинство умельцев импровизировали, изобретали, мастерили своими руками. Валину доводилось видеть «звездочки», взрывавшиеся фиолетовым пламенем, и «кроты», способные выдрать в скальном основании дыру размером с фундамент сельского амбара. Понятное дело, такие эксперименты сопряжены с некоторым риском.

Во время практики в ангаре Валин видел, например, как молодой кадет по имени Хальтер Фреммен зажег вполне безобидную с виду свечку. Залетевший порыв ветра качнул язычок пламени, и тот коснулся черной кадетской униформы. Ткань моментально занялась; затем огонь прошел глубже и начал проникать под кожу. Друзья Хальтера оттащили его к одной из больших деревянных лоханей, стоявших поблизости, и окунули в воду, но даже под водой пламя с яростным сиянием вгрызалось в плоть. Валин будто окаменел. Его учили быстро и решительно действовать в чрезвычайных обстоятельствах, но это… Никто никогда не рассказывал, что делать с огнем, который невозможно погасить. В конце концов Ньют, их инструктор по взрывному делу по прозвищу Афорист, вытащил вопящего парня из воды и закопал в песок. Только тогда чудовищное пламя угасло, но к тому времени у несчастного обуглилась половина кожи на теле и вытек один глаз. Он умер три дня спустя.

Сперва Валин решил, что в ангаре никого нет, но потом заметил в дальнем конце Гвенну – неподвижная, как статуя, с лицом, скрытым завесой огненных волос, она склонилась над столом и, судя по всему, засовывала что-то в длинную трубку очень тонким пинцетом. Она не поприветствовала их и даже не подняла голову; впрочем, Валин и не ожидал приветствий. Он не разговаривал с Гвенной с того дня, когда узнал о смерти отца – с того дня, когда она чуть не оторвала ему голову из-за незастегнутой пряжки, – и понятия не имел, дуется она на него до сих пор или нет. Те, кто знал Гвенну, не исключили бы первого варианта.

Нельзя сказать, чтобы Гвенна Шарп была плохим солдатом. Вообще-то, она, возможно, знала о подрывном деле больше, чем любой другой кадет на островах. Проблема была в ее характере. Время от времени какой-нибудь развязный ухажер на Крючке пытался приударить за ней, не устояв перед этими яркими зелеными глазами и пылающей рыжей шевелюрой, а также гибким телом и волнующими формами, которые она, впрочем, старалась получше спрятать под черной униформой. Ни для кого это не кончилось добром. Последнего горе-соблазнителя Гвенна привязала к свае на пристани и оставила ждать прилива. Когда его друзья наконец отыскали беднягу, тот ревел в голос, как ребенок, а волны плескали ему в лицо. Даже инструкторы шутили, что с таким темпераментом Гвенна может прекрасно обойтись без Кентом клятых взрывчатых веществ.

– Не хочу тебе мешать… – заговорил Валин, подходя к краю стола напротив Гвенны.

– Так не мешай, – отрезала девушка, не отрывая глаз от работы.

Узкий пинцет продвинулся еще на дюйм вглубь полого цилиндра. Сдержав резкий ответ, Валин сцепил руки за спиной и вооружился терпением. Он изначально не был уверен, что Гвенна согласится ему помочь, и не хотел усложнять себе задачу, с ходу вызывая ее раздражение. Поэтому он перевел внимание на объект, с которым она так сосредоточенно возилась, – тот выглядел как несколько модифицированная «звездочка».

Пустотелая стальная трубка имела толщину в два его больших пальца. Ее внутренность покрывал слой какого-то похожего на деготь вещества, которое он не смог опознать. Гвенна вытащила пинцет, подобрала им кусочек камня и принялась засовывать внутрь. Ха Лин охнула.

– Тихо, – велела Гвенна, придержав пинцет, и затем снова стала понемногу двигать его в глубину.

– Это ведь кларант? – спросила Лин напряженным тоном. – Кларант и селитра?

– Они самые, – коротко подтвердила Гвенна.

Валин посмотрел на нее. Одним из первых правил, которым Афорист обучил свой класс кадетов, было всегда – всегда, всегда! – держать эти два вещества отдельно друг от друга. «Вообще-то, мы любим взрывы, – с усмешкой пояснял он, – но только контролируемые». Может, Валин упустил из виду что-то существенное, но, насколько он понимал, если бы Гвенна хотя бы прикоснулась камешком, который держала в пинцете, к стенке трубочки, кому-то пришлось бы собирать среди руин их тела по кусочкам. Он хотел было что-то сказать, но передумал и просто глубоко вдохнул и задержал дыхание.

– Именно поэтому, – проскрипела Гвенна, засунув пинцет в самую глубь, отпустив камешек и одним ловким, точно рассчитанным движением вытащив пинцет обратно, – мне не стоит мешать.

– Ты закончила? – спросила Лин.

– Притормози, – фыркнула Гвенна. – Если он сдвинется хотя бы на полдюйма, у ангара слетит крыша. А теперь заткнитесь.

Лин заткнулась, и они вдвоем принялись напряженно и зачарованно смотреть, как Гвенна протянула руку в перчатке к флакону с пузырящимся воском, ухватила его двумя пальцами и опрокинула над трубочкой. Послышалось тихое шипение, из отверстия трубочки выплыла струйка едкого пара и… воцарилась долгая пауза.

– Ну вот, – наконец произнесла Гвенна, кладя трубочку на столешницу и выпрямляясь. – Теперь я закончила.

– Что это такое? – спросил Валин, опасливо поглядывая на приспособление.

– «Звездочка», – пожала плечами девушка.

– Как-то не похоже на обычную «звездочку».

– Я и не заметила, что ты стал специалистом по взрывчатке, пока я выходила.

Валин едва сдержался. В конце концов, он пришел просить Гвенну об одолжении. Лин, стоило заметить, держала рот на замке, а если она может соблюдать приличия, то может и он.

– Кажется, она немного длиннее и тоньше обычной трубки? – спросил Валин, выказывая заинтересованность.

– Есть немножко, – отозвалась Гвенна, изучая свое произведение и соскребая с него ногтем застывшую каплю воска.

– Зачем?

– Больше. Громче. Опаснее.

Она пыталась говорить небрежно, но в ее голосе было что-то такое… что-то, чего Валин не ожидал услышать. У него ушло несколько мгновений, чтобы понять, что это было: гордость. Гвенна всегда казалась настолько язвительной, настолько закрытой, что ему было сложно представить, будто она может чувствовать еще что-то, помимо гнева или желчности. Неожиданное открытие, что она способна испытывать радость по отношению к чему-либо во внешнем мире, обезоружило его. Однако стоило начать переоценивать мнение на ее счет, как Гвенна снова набросилась на него с обычной хмурой гримасой:

– Ты собираешься рассказать, зачем пришел?

Валин поймал себя на странной нерешительности. Его страхи, которые Лин старательно раздувала, показались ему неестественными и надуманными теперь, когда пришло время огласить их.

Гвенна нетерпеливо развела руками.

– Я так понимаю, ты слышала про трактир Менкера, – неуверенно заговорил Валин. – Который на Крючке, знаешь?

– Конечно я знаю трактир Менкера, – отрезала Гвенна. – Я оставляла у этого ублюдка половину своего жалованья в уплату за разбавленную мочу, которую он называл элем!

– Ага. В таком случае ты, наверное, знаешь, что трактир рухнул, – сказал Валин, стараясь не заводиться. – Я был там в это время, выпивал, и он развалился, едва я вышел за дверь.

– Тебе повезло.

– Почти все, кто остался внутри, погибли под обломками.

– Печальная участь.

Лин, отодвинув Валина, выступила вперед – ее терпение лопнуло:

– Есть подозрение, что это не случайность.

Теперь Гвенна призадумалась. Ее взгляд метался от Валина к Лин и обратно. Валин ждал, что девушка расхохочется, отпустит шуточку о том, что императорский сынок, очевидно, считает, будто весь мир вертится вокруг его пупа. В конце концов, все обитатели Островов постоянно подкалывали его насчет происхождения, даже его друзья, а Гвенна никогда среди них не числилась.

Она не стала смеяться.

– И ты думаешь, это как-то связано со смертью твоего отца.

Несмотря на стервозность, Гвенна никогда не была глупой. Валин кивнул.

– Конечно, мало проку заколоть императора, если пару дней спустя его сынок плюхнет свою задницу на трон.

– Я не наследник…

– Ох, вот только не надо мне тут гребаной политики! – отмахнулась Гвенна. – Я уловила общую идею.

– А трактир Менкера… – заговорила Лин.

– Вы хотите, чтобы я на него взглянула, – подытожила Гвенна, вытирая руки об униформу. – Проверила, что да как.

Валин настороженно кивнул:

– Я не так хорошо разбираюсь в этом, как ты. Не знаю, можно ли с помощью взрывчатых веществ вот так вот обрушить здание.

– Сковырнуть халупу? Да запросто! Кент побери, да они ж для этого и придуманы!

– Понимаю, но вот так вот медленно, без явного взрыва?

Гвенна вытаращила глаза:

– Валин, как ты собираешься командовать крылом, если не знаешь даже азов взрывного дела?

– Слушай, – вмешалась Ха Лин, поджав губы, – мы ведь не сидим целыми днями тут в ангаре, ковыряясь со спичками и минералами…

– …Поэтому ты знаешь гораздо больше, чем мы, – закончил за нее Валин, стремясь прервать завязывающуюся перепалку до перехода в критическую стадию. – Ты подрывник получше нас с Лин, да и вообще большинства кеттрал на этих Шаэлем созданных Островах. Мы, конечно, можем и сами посмотреть, но есть вероятность, что упустим какую-нибудь существенную деталь.

Если Гвенне нужно почесать спинку, Валин готов выдавить из себя несколько комплиментов – по правде говоря, заслуженных, но от этого произносить их было не легче.

Она насупилась, потом отвела взгляд и принялась рассматривать стену ангара. Валин засомневался, так ли уж хорошо сработал его тактический ход. Кто знает, что у нее в голове?

– Как думаешь, у тебя найдется на это время? – осторожно поднажал он. – Я с радостью возмещу тебе затраченные усилия…

– Чем? Деньгами? Или твоей императорской милостью? – насмешливо оборвала его Гвенна, сверкая зелеными глазами.

Валин хотел ответить, но она перебила:

– Мне ничего от тебя не нужно. Я сделаю это, но только потому, что мне интересно. Я сама хочу знать. Ты понял?

– Я понял, – покорно кивнул Валин.

Почти все утро Гвенна ныряла среди затопленных обломков Менкерова трактира. По тому, сколько времени она находилась под водой, можно было заподозрить в ней дальнюю родственницу рыб – пару раз она не всплывала на поверхность так долго, что Валин уже начинал думать, что она застряла в коварном подводном лабиринте из обрушившихся балок и перекладин. Один раз он даже снял рубашку, готовясь прыгнуть за ней, но не успел подойти к берегу, как она показалась над водой в двадцати шагах от того места, где погрузилась, мрачно отфыркиваясь и стряхивая с волос соленую воду.

Немногочисленные прохожие, занятые своими сомнительными делами, с угрюмым любопытством останавливались посмотреть. Какой-то старик в изорванной матросской куртке спросил Валина, не обшаривают ли они с Гвенной трупы в поисках драгоценностей, и тут же закудахтал, обнажив гнилые зубы и радуясь собственной шутке. Валин чувствовал себя так, будто его разоблачили. Он предлагал прийти ночью, но Гвенна язвительно заметила, что в мутной воде залива трудно что-то разглядеть даже в полдень. Если трактир действительно заминировали, а тот, кто это сделал, проходил бы сейчас мимо, для него было бы более чем очевидно, что Валин что-то подозревает. Тем не менее Валину ничего не оставалось, кроме как, стиснув зубы, наблюдать за работой Гвенны. Утро сменилось днем, и к моменту, когда она наконец вылезла из воды, ее губы посинели, а тело колотила дрожь.

– Ну что ж, – сказала она, наклоняя голову набок и выжимая волосы таким жестом, будто скручивала шею курице, – если кто-то и подложил заряд в эту Шаэлеву лачугу, он использовал материалы, о которых я никогда не слышала.

– Какова вероятность, что это так? – осторожно спросил Валин.

– Какова вероятность, что завтра утром ты спутаешь свой член с яйцами?

Валин уставился в темноту залива. Из-под воды торчало несколько обгорелых балок, между сваями, словно накипь, покачивался слой трухи и щепок – обломки рухнувшего трактира, еще не унесенные приливами в открытое море. Никто из местных жителей не попытался расчистить завалы, но это было нормально для Крючка. Несколько лет назад в паре кварталов отсюда случился пожар, выгорел целый ряд домов. Обитатели острова переворошили обгорелые развалины в поисках чего-нибудь ценного, после чего оставили каркасы гнить.

– Ты нашла там, внизу, хоть что-нибудь? – спросил Валин.

– Трупы, – коротко ответила Гвенна. – Больше десятка.

Валин перевел взгляд на плещущие волны. Он представил себе ужас людей, оказавшихся в ловушке среди горящих бревен и понимающих, что сейчас их утащит на дно и они утонут.

– Плохая смерть.

– Для плохих людей, – пожала плечами Гвенна.

Валин помолчал. Обитатели Крючка были, без всяких сомнений, люди грубые: карманники, злоупотреблявшие удачей на материке; пираты, уставшие от своего ремесла или обнищавшие настолько, что уже не могли снова пуститься в плавание; картежники, скрывающиеся от долгов, шлюхи и жулики, которые надеялись прибрать к рукам ту мелкую монету, что осталась у кого-нибудь в карманах. Это были отчаянные и опасные люди, почти все без исключения, но «отчаянный» далеко не всегда означает «плохой».

– Ты обыскивала тела? – спросил Валин.

– Только одного. – Гвенна пожала плечами. – Он задолжал мне. Не сказать, чтобы мои деньги пошли ему на пользу.

– А что насчет здания? – Валин подошел на шаг ближе и понизил голос.

Немощеный проулок сейчас пустовал, но вокруг было слишком много раскрытых ставней, слишком много распахнутых дверей покачивалось на ветру, поскрипывая петлями.

– Ничего.

– Ты уверена?

Она бросила на него оскорбленный взгляд:

– Трактир стоял на сорока восьми сваях. Я проверила все до единой: ни ожогов, ни царапин от взрыва, никаких следов боеприпасов. Если здание кто-то заминировал, хотела бы я отыскать этого ублюдка и вытрясти из него все секреты.

Валин не знал, чувствует ли он облегчение. С одной стороны, тот факт, что обветшалое питейное заведение обрушилось под собственной тяжестью, означал, что никто не собирался его убивать – пока. С другой стороны, мысль, что нападение уже произошло, как ни странно, принесла бы ему некоторое утешение. Его учили иметь дело с реальными угрозами и конкретными опасностями. Когда человеку на голову падает крыша, это вполне реальная вещь. Он мог справиться со взрывами и заминированными зданиями почти так же хорошо, как если бы речь шла о поединке на кинжалах или кулачном бое. Но какие-то тайные замыслы, смутные заговоры и безликие убийцы – со всем этим он совершенно не понимал, что делать. Будь у него выбор, Валин предпочел бы сразиться с нападающими лицом к лицу, клинок против клинка. Но ему, Кент побери, не дали выбора! Оставалось лишь покрепче стиснуть зубы и почаще оглядываться, а тем временем постараться снова сосредоточиться на тренировках.

Пока Валин оплакивал смерть отца и охотился за призраками, Халова проба приближалась, и, как напоминал ему скорбный список имен, выгравированных на Камне павших за линией бараков, кадет мог запросто умереть на Островах и без секретных заговоров. Он возобновил свои долгие предрассветные заплывы, удвоил длину вечерних пробежек вокруг острова и со страстью вернулся к изучению тактики и стратегии. Солнечные деньки в начале весны сменились обложными дождями, от которых униформа промокала насквозь, стоило выйти за дверь. После восьми лет тренировок ему вдруг стало отчаянно не хватать времени. Надо было изучать карты, практиковаться в языках, корпеть над схемами флотилий и крепостей – и, разумеется, не забывать об учебных боях.

На Карше имелось несколько площадок, где и кадеты, и ветераны могли как следует попотеть, бегая с препятствиями или от души тыкая друг в друга притупленными клинками. Самые простые из них представляли собой квадраты на земле, наспех обозначенные несколькими колышками с натянутой веревкой. И только за западным краем базы, невдалеке от главной посадочной площадки Гнезда, наверху каменистого склона, спускающегося вниз к морю, располагалась единственная на Островах настоящая арена – широкий круг, утопленный в землю примерно на фут и обложенный по краям камнями.

Валин прибыл незадолго до седьмого колокола, голый по пояс и потный как вол после пробежки по периметру острова. Прошла уже неделя с тех пор, как Гвенна обследовала останки Менкерова трактира, и, хотя он не забыл предостережения эдолийца и горе от убийства отца не отступило, неизбежные тренировки несколько отвлекли его от нависшей угрозы. «Время заткнуться и пристегнуть ремни», – говорили кеттрал. Ничто так не помогало собраться с мыслями, как три фута стали, со свистом несущиеся тебе в лоб.

Конец каждого вечера, с седьмого до восьмого колокола, отводился для занятий, которые в Гнезде значились как «парный ближний бой». Кадеты прозвали это время попросту «месиловом». Те, кому как-то удалось пережить утро, не пополнив коллекцию синяков и ссадин, могли быть уверены, что после месилова они отправятся в койку с болью во всем теле. Условия были просты: двое кадетов выходили на широкий, неглубоко врытый в землю ринг с запада от оружейной и кузницы и сражались. Проигрывал тот, кто первый просил пощады. Иногда поединки велись на затупленных мечах, иногда на ножах или дубинках, иногда просто на кулаках. Один из инструкторов всегда присутствовал – теоретически, чтобы проследить за соблюдением немногочисленных правил. На практике, однако, старые солдаты частенько подливали масла в огонь, подбадривая дерущихся градом насмешек и оскорблений со своего края ринга. Порой делали ставки.