Через три дня Грибов вернулся в Шишково на электричке.
Он и сам не знал, зачем сорвался так внезапно, да еще в разгар рабочего дня. Есть такая поговорка: «черт дернул». Видимо, сейчас она сработала на все сто процентов.
После похорон Грибов постоянно возвращался к тому моменту, когда нашел воткнутые в дверной косяк ржавые иглы. Вспоминал разговор о порче. Прокручивал в памяти образ мертвой тещи, лежащей в морге. И еще больно впивалась в сознание какая-то мелкая навязчивая мысль, которую он никак не мог ухватить. Мысль эта касалась Наташи, дочери. Она раньше них знала о смерти бабушки. Она же рассказала Наде подробности убийства. Откуда это всё? Зачем ей вообще нужно об этом знать?.. Наверное, в поисках ответов Грибов и приехал, хотя сам этого и не осознавал в полной мере.
Платформа оказалась пустая, неухоженная, заметенная снегом. С обеих сторон от покатой бетонной площадки тянулся серый зимний лес. Только по цепочке следов можно было понять, где среди этого леса скрывался поселок.
Грибов, спрятав руки в карманы, заторопился к тропинке и минут через пять вышел к первым домам. Еще через двадцать минут свернул, поплутал немного по бездорожью, мимо кирпичных домиков, желтых газовых труб и сугробов, потом вышел на центральную площадь, где в окружении клумб и елей стояло кирпичное двухэтажное здание администрации. Типовая постройка, привет из Советского Союза, и даже с уцелевшим памятником перед крыльцом. Молчаливый Ленин, плечи которого были укутаны снегом, протянутой рукой указывал путь в светлое будущее.
От центральной площади легче было ориентироваться.
Налево, потом пять минут по дороге без обочин, и вот он, дом Зои Эльдаровны.
Погруженный в свои мысли, Грибов не сразу сообразил, что стоит перед тещиной калиткой. Вокруг было тихо и пусто. Безлюдная улица, вереницы разномастных заборов, следы многочисленных ног на снегу – и тишина.
Он зашел во двор, огляделся. Вдоль забора расползались рыхлые сугробы, площадка у входа белела от снега. Еще остались следы похорон – опрокинутый стул у летней кухни, обрывки пакетов, которые разнес по двору ветер, какие-то бумажки, мусор, два алюминиевых ведра, забитых пустыми пивными банками. У дверей летней кухни Грибов заметил что-то черное, непонятное, вроде половика. Вспомнил, что видел это, еще когда приезжал сюда ночью за документами.
Странно, что никто до сих пор не убрал. Хотя, с другой стороны, а кто здесь вообще должен теперь убираться? Не соседи же.
Крыльцо перед пристройкой замело. У стены дома выстроились рядами обледенелые лавочки, которые притащили из местной церкви. Кто-то после похорон забыл на одной из лавочек шапку-ушанку, и она лежала черной изнанкой к небу, внутрь намело горку снега. Вокруг шапки расхаживали две взъерошенные вороны, разглядывая Грибова с таким видом, будто они здесь были хозяева, а он – незваный гость.
Почему-то Грибов первым делом решил заглянуть именно в летнюю кухню. Подошел ближе, разглядел, что черный половик – это вмерзшие в землю куриные перья. Они свалялись и слиплись между собой в сплошную массу.
Теща любила сидеть перед летней кухней на табурете и ощипывать кур, которым только что отрезала головы… правда, кур у Зои Эльдаровны не водилось уже лет пять, так откуда здесь сейчас взялись эти перья?
Подковырнув пару раз лед носком ботинка, Грибов плюнул на это дело, подошел к двери и долго дышал на замок, потому что отверстие замерзло и в него нельзя было попасть ключом. Наконец отворил. Внутри еще витал легкий аромат тепла и еды, то есть какой-то жизни. На похоронах тут готовили горячие блюда. Кухонька была маленькой: газовая плита, раковина, столик с висящим над ним шкафчиком, пара стульев. На дне раковины блестела замерзшая вода.
Грибов пересек комнату и остановился в предбаннике. Ему показалось, что он слышит тихий звук, будто кто-то хлопнул мокрыми ладошами.
Шлёп!
Сразу за предбанником была еще одна дверь – в курятник. Кто-то приклеил к ней лист бумаги скотчем. На листе был нарисован прямоугольник – толстыми черными линиями – с точкой сбоку. Лист обтрепался и пожелтел по краям, вокруг скотча собралась налипшая мелкая пыль.
Грибов толкнул дверь плечом. Под ногами заскрипела галька. Пол был усеян пухом и перьями – напоминание о жителях курятника, которые давным-давно исчезли. С низкого деревянного потолка свисали обрывки проводов и клочья блестящей от изморози паутины. На поперечных балках стояли соломенные гнезда – по пять-шесть штук с каждой стороны. И по три ряда – от пола.
Создавалось впечатление, что кур здесь держали недавно. Но Грибов мог поклясться, что Зоя Эльдаровна зарубила последнюю, когда Наташе исполнилось одиннадцать. Они отмечали день рождения здесь – дочка настаивала. Грибов был с ними. Теща нахваливала жирный, вязкий бульон, приговаривая, что не зря прикончила последнюю птицу в доме. Одни хлопоты от этих кур…
В одном из гнезд что-то лежало. Грибов подошел ближе. Что-то черное, овальное, крохотное. Камень? Яйцо! По форме точно – яйцо! Осторожно дотронулся, ожидая чего угодно, только не теплой шероховатой поверхности… Будто кто-то недавно сжег это яйцо до черноты и положил сюда.
В другом гнезде лежали еще яйца, штук пять, горкой, одно на одном. Черные, с чешуйками гари или копоти по бокам. Грибов сделал несколько шагов, вглядываясь в гнезда, – и в каждом обнаружил еще по несколько яиц.
Кто их сюда положил? Зачем?
Теплые бока, несмотря на мороз (в курятнике едва ли было больше нуля градусов), легкий запах гари в воздухе… Яйца лежали среди пучков соломы, прикрытые высохшими листьями, в паутине желтоватых хрустящих веточек хмеля. Много их здесь было, почерневших, сожженных. Грибов взял одно, повертел, ощутил хрупкую тонкость подгоревшей скорлупы. Если сжать сильнее, то яйцо треснет и развалится. А что внутри? Желто-белая слизь, которая прилипнет к пальцам, дурно пахнущая, скользкая, мерзкая… Грибова передернуло от внезапных ярких эмоций. Он поспешно вернул яйцо на место.
В щели сквозь плохо подогнанные доски свет проникал косыми рваными полосками, как сквозь жалюзи. Оставлял на полу линии-тени. В какой-то момент тени эти дрогнули и увеличились, будто кто-то прошел с обратной стороны. На полу возник четкий человеческий силуэт, застыл на секунду и растворился.
– Постойте! – вырвалось у Грибова. Он развернулся и бросился к двери. Под ногами хрустела солома. Выбежал в кухню, из нее на улицу, в морозный воздух.
С прозрачно-голубого неба летели снежинки. Ветер гонял по оледенелому бетону пригоршни мелкого снега. Грибов бросился было за кухню, к огороду, но внезапно увидел, что за соседским забором кто-то стоит.
Забор был сетчатый, покосившийся, держался на редких металлических столбах, тянувшихся вправо и влево. Еще была калитка в металлической раме, и к калитке этой тоже оказался приклеен лист, на котором кто-то нарисовал прямоугольник с точкой. Края листа трепетали от ветра.
Упершись руками в варежках в калитку, с обратной стороны стояла девушка.
Девушка была молодой, лет двадцати пяти, а то и меньше. Одета в длинное коричневое пальто с большими темными пуговицами и меховым воротником. На голове платок, на ногах сапожки. Худые щечки раскраснелись от мороза. Губы тонкие, нос острый. Симпатичная, в общем. Из той породы девушек, которых не сразу замечаешь, но уж если заметил – трудно отвести взгляд.
– Сочувствую вашей утрате, – сказала девушка негромко.
Грибов пожал плечами. За забором был хорошо виден соседский огород, занесенный снегом. То тут, то там среди пушистых белых сугробов торчали карликовые деревца. Справа за спиной девушки, метрах в трех, стоял дом из красного кирпича – одноэтажный, старенький. Грибов заметил деревянное крыльцо, невысокую дверь, обитую потрескавшимся дерматином. На крыльце стояло ведро с тонкой гнутой ручкой.
– Это вы там сейчас?.. – спросил Грибов, кивнув в сторону летней кухни.
– Что?
– Вы заходили?
– Куда?
– Во двор. Сюда, во двор.
– Не имею такой привычки.
– Простите, я, видимо… – Грибов ощутил сильную неловкость, убрал руки в карманы и замолчал.
– Передайте Надежде, что у нее была хорошая мать и на нее никто не держит зла, – внезапно сказала девушка.
– Я передам, – кивнул он. – А вы были знакомы?
– Один раз виделись. Мельком.
Еще один вопрос едва не сорвался с кончика языка: а зачем кому-то держать зло на Зою Эльдаровну? Но девушка, коротко кивнув, развернулась и пошла по тропинке.
Грибов постоял немного, наблюдая за ней, потом вернулся во двор. Его собственные следы стремительно исчезали под снегом. Колючий ветер напомнил о том, что Грибов забыл надеть шапку.
Дверца летней кухни поскрипывала. Грибов взялся за нее рукой, размышляя, следует ли вернуться в курятник, потом сам же удивился этой мысли. Ну лежат там сгоревшие яйца, и что? У Зои Эльдаровны была странная жизнь. Деревенская ведьма, как-никак. Мало ли что еще можно найти в ее доме? Почему-то вспомнилась старая пословица: «Не хочешь найти неприятностей – не ищи их!» Мудрый человек сказал, не иначе.
Он заметил еще какое-то движение. Дверь в дом неожиданно отворилась, и на крыльце показался Антон Крыгин собственной персоной.
– Я вас ждал, если позволите, – радостно сообщил он. Ветер растрепал его жиденькие волосы. – Заходите, заходите скорее, не мерзните!
Грибов торопливо поднялся на крыльцо.
Крыгин посторонился, пропуская, закрыл дверь. В глубине, у газовой плиты, стоял еще один человек – высокий, сутулый, одетый в длинное серое пальто с поднятым воротом. Грибов разглядел только длинный нос и большие черные очки.
– Вы что здесь делаете? – первым делом спросил он, поворачиваясь к Крыгину.
Тот пожал плечами и сбивчиво заговорил:
– Мы же с вами обсуждали. Порча, мой дорогой, порча в полный рост! Если не действовать прямо сейчас, то мало ли что может случиться. Знаете, как с клопами? Одного зацепите, принесете в дом, и всё – через пару недель у вас полные комнаты кровососущих тварей, и никуда от них не деться… Курите?
Он суетливо выудил из кармана серебристый портсигар. Грибов отказался.
– Я, впрочем, тоже не курю, – сказал Антон Александрович, потирая ладони. – Не то чтобы за здоровый образ жизни, но к сигаретам равнодушен. Не понимаю смысла. Успокоиться хотите? Так есть же множество других способов! Ванну принять, например, или, если изволите, водочки граммчиков сто или даже сто пятьдесят… – Он помолчал и неожиданно произнес: – Вот, говорят, Цыган, Цыган. А я не верю.
– Простите?
– Цыган варил лучший самогон в Ленобласти, – продолжал Антон Александрович. – Если бы я имел власть, реальную власть, вы понимаете, то я бы на его самогонный аппарат поставил бы акцизную марку. Это же знак качества! Каждая свадьба или похороны в Шишкове – самогон Цыгана. Недорого, качественно, успокаивает. Нет, не верю я, что человек, который так прекрасно варил самогон, мог взять и ударить кого-нибудь топором по голове.
– Никто их не убивал, – подал голос сутулый в плаще. Говорил он хрипло и медленно, будто выталкивал слова откуда-то из глубины прокуренной глотки.
Грибов повернулся к нему:
– То есть несколько ударов топором по голове – это не убийство? Несчастный случай? Как в хорошем анекдоте…
– Кто-то навел порчу, – продолжил сутулый, глядя Грибову в глаза не моргая. – Я чувствую здесь много, много нехорошей энергии. Ваша теща всё равно бы погибла. Простите.
Грибов вздохнул. Кажется, снова вернулись к разговору трехдневной давности.
– Порча, ага. И как она проявляется?
– Послушайте, – вмешался Антон Александрович, приглаживая волосики ладонью. – Вы можете сто тысяч раз не верить, но у вашей тещи были способности. Слово «ведьма» затасканное, конечно, штамп, если позволите. Но она действительно умела делать много такого, чего не объяснить наукой. Потустороннее. И уж если она умела наводить порчу, то и любой другой человек со способностями тоже может. Сейчас же как всё? Залез в Интернет, нашел нужную информацию, потренировался, ну и в путь! В большом городе, знаете ли, много возможностей. За деньги можно пройти тренинг по колдовству, обучиться азам как белой, так и черной магии. Вы слышали когда-нибудь о цифровых кодах, которые могут загипнотизировать человека?
– Нет.
– А об автогипнозе? Самоисцелении? Ребефинге?
– Что? Нет, не слышал. Но я нашел иголки в дверном проеме. Разные, ржавые. Поймите, я не отрицаю, что тут, возможно, что-то есть. Но…
– Вы далекий от всего этого человек, – сказал Крыгин. – Это нормально, что вы сомневаетесь. В городе всё по-другому воспринимается. С точки зрения бизнеса, что ли. А тут, в поселках, магия ближе. Вернее, даже не магия, а ведьмовство.
– Зависть, – сказал сутулый и кашлянул в кулак. – Кто-то завидовал хозяйке дома. Много признаков.
– Вы имеете в виду – завидовал, что она была ведьмой?
– Не только. Зависть разная бывает. Кому-то не угодила. Или более слабая ведьма решила устранить конкурентку. Или еще что… Для зависти много не нужно, это поверхностная эмоция. Раз-два – и готово. – Сутулый звонко щелкнул длинными пальцами, и Грибов вздрогнул.
Ему показалось, что человек стал ближе, хотя тот не двигался. Он навис над Грибовым, заслоняя окно. Грибов различил седину на висках, морщинки вокруг глаз, увидел бледные розоватые ногти, аккуратно подстриженные, без заусенцев. Еще видел растрескавшиеся губы и гниловатые зубы. Ощущал не слишком приятное дыхание. Ему вдруг захотелось оказаться где-нибудь подальше.
– Удар пришелся по близкому ей человеку, – продолжал сутулый. – Кто-то навел порчу на Цыгана. И тот не смог сопротивляться. Он дождался, пока Зоя Эльдаровна ляжет спать, потом взял топор. У них на заднем дворе есть дровяной сарайчик. Цыган часто колол там щепки и поленья для растопки летней печки. Так вот, Цыган взял топор и поднялся на второй этаж. Порча сожрала его душу и разум. Сомневаюсь, что он вообще в тот момент соображал. У них в доме отличная лестница. Ни одна ступенька не скрипит. Цыган поднялся бесшумно. Он зашел в спальню. Думаю, там горел ночник. У Зои Эльдаровны есть уютный ночник на столике у кровати. Зоя Эльдаровна уже спала. Она лежала на спине, потому что была полной женщиной и с трудом засыпала в других позах. Цыган подошел ближе и замахнулся. Может быть, в этот момент он преодолел заклятие, успел шепнуть: «Прости», или что-нибудь в таком духе… хотя я, наверное, слишком сентиментален. Но потом топор опустился и проломил череп. Зоя Эльдаровна могла быть еще жива. Тогда он ударил ее еще раз. Не в силах сопротивляться, понимаете? Кто-то очень умело подставил Цыгана. И он бил много раз, прежде чем понял, что Зоя Эльдаровна мертва.
Рассказывая, сутулый достал откуда-то из недр плаща горсть тонких свечей и принялся зажигать их по одной, клацая дешевой зажигалкой. По сеням мгновенно разлился запах воска.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросил Грибов тихим голосом. – Откуда вы всё знаете? Про комнаты, про ступеньки и топор…
– Это очень сильный маг. Из города, – шепнул Крыгин. – Доверенное лицо нашего мэра, между прочим. Я постарался, пригласил.
– Хорошо, пригласили. Но почему об этом никто не знает?
– Я Наде звонил, если позволите. Предупредил. Она дала добро на сеанс. Тем более для вас бесплатно, говорю же. Кто же вообще откажется? – Антон Александрович аккуратно взял Грибова под локоть и зашептал еще увереннее: – Послушайте, Артем, никому от этого хуже не будет. Хорошее же дело. Номинально, если позволите, хозяйка дома теперь – ваша бывшая супруга, а не вы. Я могу задать вам такой же вопрос – что вы тут сейчас делаете, да еще и в рабочий день? Но я же не задаю. Знаете почему? Потому что делаем одно дело, чтобы всё у всех было хорошо. Так что, если хотите, оставайтесь, только не мешайте. А если не хотите, так мы вас не держим. Со всем уважением, Артем.
Он улыбался, этот Крыгин, и опять стал похож на крысу. Хитрющую такую крысу, которая ворует из холодильника прямо под носом. И ведь как ему ловко удалось в одном монологе намекнуть, что Грибов тут никто, и надавить на жалость и ответственность. Не зря в администрации работает. Язык подвешен будь здоров.
Грибов освободил локоть.
– И как будет происходить сеанс? – спросил он, недобро разглядывая сутулого.
Тот водил букетом из горящих свечей из стороны в сторону, внимательно разглядывая дрожащие огоньки.
– Пойдемте, – велел Крыгин и первым прошел за двери в коридор. – Сначала спальная комната и гостиная на первом этаже.
– В ней меньше негативной энергии, – подал голос сутулый. – Разомнемся.
Следующие минут десять он расставлял по углам свечи.
Дом уже успел выстыть, в просторной гостиной было холодно, гулял морозный воздух.
– Обратите внимание на пламя, – бормотал вполголоса Крыгин. – Видите, оно темно-желтого цвета? Это значит – порча. Плохая энергетика скопилась.
– И что он будет с ней делать?
– Чистить, что же еще?
Сутулый, словно услышав, содрогнулся всем телом, поднял к потолку длинные руки и затараторил хриплым голосом непонятно и неразборчиво. Что-то подобное Грибов видел в разных передачах про шаманов, оккультистов и прочих не слишком здоровых на голову людей. Ему тут же стало неуютно, захотелось выбраться на улицу. Но он продолжал стоять и наблюдать, как сутулый прыгает по гостиной, размахивает руками, горбатится, хрипит, мотает головой. Свечи, расставленные по углам, погасли одна за другой, черные ниточки дыма вытянулись вертикально вверх.
– Давит что-то со всех сторон, – сказал Крыгин. – Раньше не было. Мы с супругой часто сюда заглядывали. Зоя Эльдаровна отлично гадала, судьбу смотрела. Чай пили с медом и с пышками. Замечательные пышки.
Сутулый задрал полы плаща, присел на корточки и коротко, с надрывом, взвыл.
– Сейчас он расставит свечи, читая молитвы, – продолжал говорить Крыгин. – Потом, когда каждая свеча соберет частички порчи, он будет гасить огонь и разжигать так называемое очищающее пламя.
– Чертовщина какая-то, – буркнул Грибов (хотя на языке вертелись определения более хлесткие и менее цензурные) и вышел из гостиной в коридор.
Оказалось, что в коридоре дышится легче: откуда-то тянет морозным сквозняком. В гостиной же действительно как будто давило что-то со всех сторон – и не замечаешь, пока не выберешься.
– Чушь и чепуха, – пробормотал Грибов, тряхнув головой. Ему захотелось выпить и покурить. Причем именно в таком порядке. Он вспомнил, как укладывал холодные бутылки водки, оставшиеся после поминок, в погреб на заднем дворе.
Из-за двери снова хрипло взвыл сутулый специалист по порче. Показалось, что ему вторит какой-то другой вой, далекий и едва слышный. Когда вой сутулого оборвался, тот продолжался еще несколько секунд и только потом стих.
В это же время Грибов увидел, что за окном около лестницы кто-то стоит. Кто-то темный, едва различимый. Тень его расползлась по дощатому полу, накрыла горшок с фикусом, мелкую земляную крошку и желтые листья, рассыпанные вокруг горшка.
– Эй, вы кто? – спросил Грибов, делая шаг в сторону окна.
Наверняка это был тот же человек, что наблюдал за ним в летней кухне. Бомж какой-нибудь, или очередной сосед, вроде надоедливого Антона Александровича. В деревнях, слышал Грибов, о личном пространстве и частной собственности вообще мало кто задумывался.
Чернота за окном стерлась, будто стоящий там человек быстро ушел. А вот тень его осталась и продолжила расползаться, покрывая пол тонким налетом голубоватого инея. Грибов остановился, не понимая, что делать и как реагировать. Это же не фильм ужасов, чтобы вот так запросто начать орать и звать на помощь. Но и в реальной жизни такое случается, прямо скажем, не часто.
Он нащупал в кармане связку ключей, сжал ее в кулаке, выставив между пальцев длинный офисный ключ. На всякий случай.
Тень добралась до плинтусов и поползла по стенам. Иней полз следом за ней. С инеем было что-то не так. Местами он будто обходил невидимые препятствия, оставляя темные провалы. И эти провалы напоминали то чьи-то следы, то отпечатки рук, то длинные извилистые царапины на полу…
Вот здесь действительно стало страшно.
Из-за спины донесся вой сутулого. Грибов вздрогнул. Темнота, облепившая стены, вдруг оторвалась от старых обоев
Шлёп!
и густым желе обвалилась на пол вокруг фикуса. Она мгновенно впиталась в щели пола, слизав за собой иней, землю, осыпавшиеся листья и образовав на полу ровный темный квадрат. Тут же Грибов отчетливо увидел на этом месте дверь. Точно! Дверь в погреб или в подвал. Так просто никогда бы не заметил, но заметив – уже точно будешь знать, где она находится.
Кадка с фикусом стояла на том месте, где должна быть ручка двери.
Вой за спиной оборвался. Раздались голоса, и кто-то начал звонко вышагивать по дому – то ли в гостиной, то ли над головой. Охваченный азартом Грибов даже не подумал возвращаться за Антоном Александровичем или сутулым. Он отодвинул тяжелую кадку с фикусом, увидел овальную дыру в полу, куда могла бы пролезть ладонь. Ухватился за край дыры, потянул дверь на себя. Доски пришли в движение, поддались легко и бесшумно, обнажая квадрат черноты с едва видными бетонными ступеньками, уходящими куда-то вниз.
Грибов присел на корточки, включил на телефоне фонарик, посветил. Белый луч вгрызся в кирпичные стены и щербатые ступени, но до самого низа не добил. Почему-то сразу захотелось спуститься и разведать, что же такое могла скрывать в подвале теща. Может быть, это очередная ведьмовская штука, о которой судачат все вокруг. Или закрутки с огурцами и помидорами. Или деньги в аккуратных пакетиках, скопленные за много лет честным трудом на ниве приворотов, снятия порчи и лечения чужой скотины…
Он сам не заметил, как осторожно перешагнул через первую ступеньку, одной рукой держась за шершавую стену, а во второй держа фонарик, которым подсвечивал себе путь. Чернота расступалась перед ним, рассыпая под ногами иней.
Воздух здесь был еще холоднее, злее.
Через десять ступеней неожиданно появился странный неприятный запах. Грибов будто погрузился в него, как в бассейн с холодной водой.
Еще несколько шагов.
Шлёп.
Ступени кончились, стены раздвинулись, свет телефонного фонарика высветил бугристый земляной пол, покрытый всё тем же инеем. Виднелись отпечатки босых ног, ладоней, зигзаги, извилистые тонкие линии.
Воздух пришел в движение, огорошив новым едким запахом. Так пахнет в общественных туалетах, где сто лет никто не убирался. В переполненных мусорных баках. В подвалах, где прорвало канализационную трубу.
Грибов вскинул руку с фонариком к носу. Луч света беспорядочно рассекал темноту, и вдруг из этой темноты на него что-то прыгнуло.
Он успел увидеть тонкое скуластое личико с черными впадинами вместо глаз, с распахнутым ртом и окровавленными зубами. А потом у него вышибли телефон из рук.
Кто-то взвизгнул по-собачьи – этот визг прозвучал особенно пронзительно в тесном замкнутом помещении. Грибова вдруг повалили на пол и принялись душить тонкими ломкими пальцами. Связка ключей выпала из руки и со звоном куда-то отлетела.
В нос забился едкий гнилой запах, будто мочу смешали с тухлыми яйцами и всё это вылили сразу на лицо. Грибов ударил не глядя, раз, второй, в мельтешащую над ним темноту. Угодил во что-то мягкое, потом явно попал по подбородку. Хрустнуло. Хватка ослабла, и Грибов, сумев подтянуть руки к шее, хрипло закашлял.
На него снова налетели, неразборчиво колотя.
– Станешь таким… Дай только… До глаз!.. Никогда, никогда! – голос был женский, яростный. И – знакомый.
Острые когти вцепились в щеку, разодрали кожу до крови. Грибов снова ударил неведомо кого. Подался вперед, навалился на трепыхающееся, извивающееся, сопротивляющееся тело, подмял под себя. Нащупал крохотную голову с длинными сальными волосами, обхватил ее и несколько раз приложил об землю. Клацнули зубы – его укусили за указательный палец. Потом еще раз, больно до одури.
– Чтоб тебя!.. – прохрипел он, вскакивая.
Нападающая затаилась в темноте. Грибов слышал только прерывистое сипящее дыхание. Миазмы забивали ноздри. Нестерпимо хотелось глотнуть нормального свежего воздуха.
– Кто ты такая? – спросил Грибов, ощупывая взглядом темноту.
Конечно, ему никто не ответил.
– Я ничего плохого тебе не сделаю. Давай… поговорим…
До него постепенно дошла вся нелепость и странность сложившейся ситуации. Неужели теща действительно держала в подвале живого человека? То есть, тьфу, не мертвого же.
Чернота перед его лицом сгустилась, а затем резко рассыпалась на миллиарды белых огоньков. Кто-то поднял телефон с включенным фонариком. Блики света отразились от зеркал, которые, оказывается, были развешаны на стенах. Грибов рефлекторно поднял руки к лицу. Из глаз брызнули слезы, и уже в размытой и искаженной картинке он увидел девушку лет двадцати пяти, которая стояла в полуметре от него.
Это была та самая девушка-соседка, с которой он разговаривал минут двадцать назад.
Но как же сильно она изменилась!
Лицо у девушки было в бурых кровоподтеках, губы порваны, вокруг глаз расплылись синяки. Вместо одежды на ней оказалась драная накидка. Запястья туго стянуты веревкой. В одной руке она держала телефон, а в другой зажала связку ключей – его, Грибова, ключей! – выставив между пальцев офисный тонкий ключ.
Девушка замахнулась.
– Стой, дура! – рявкнул Грибов, отпрыгнув в сторону. Места было мало, что-то звякнуло под ногой – жестяная тарелка, полная каких-то черных хлопьев, будто кошачьего корма. Он поскользнулся, взмахнул руками, будто собирался взлететь, и почувствовал, как что-то острое вспарывает ему кожу на шее, под подбородком.
Белый яркий свет метался по подвалу, будто испуганная канарейка, и болезненно резал глаза.
– Боль придает сил, запомни это! – зашипела девушка, выплевывая слова вместе со слюной и кровью сквозь разорванные губы. Она оказалась совсем близко. Вонь исходила от этого давно не мытого, запущенного тела. – Боль придает сил! Навсегда, слышишь? Ничего личного, прости.
Грибов застонал, упираясь спиной в холодное зеркало. Взмахнул несколько раз кулаками, пытаясь защититься, отбить атаку. Следующий хлесткий удар пришелся по ладони. От боли закружилась голова.
– Чтоб тебя!.. – выдохнул Грибов.
Яркий свет телефонного фонарика впился в глаза. Зеркало под тяжестью спины прогнулось и как будто превратилось в желе.
Что-то тяжелое опустилось Грибову на голову, и свет померк.