Почему во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной всегда всё усложняется, если обнаруживается симпатия хотя бы с одной стороны? Или это происходит только лишь в моей жизни?
Вон Ирка Попова повисла на Антоне, уцепившись за его руку, и не испытывала при этом никаких сложностей: ни излишней скромности, ни чувства неудобства или стыда с её стороны. Со стороны журналиста тоже не было никакого сопротивления или пренебрежения. Сплошная идиллия. Сладкая парочка.
Только у меня одной всегда вырастают какие-то барьеры в общении с противоположным полом, если хотя бы с одной стороны возникает что-то большее, чем проявление дружбы.
– Маша, ты что, заснула, что ли?
– Что, мам?
– Я спрашиваю, почему Антон к нам не заходит? Ты что-то ему сказала?
– Ничего.
– Наверное, он обиделся, что ты не пришла. Вот почему с нами не пошла? Говорила же я, тебе тоже надо было пойти в гости к Морозовым. Все вежливые и воспитанные люди ходят с ответным визитом. Вот и результат. Парень на тебя обиделся.
– Не думаю, чтобы он расстроился из-за моего отсутствия. Позавчера я видела его с девушкой.
– С какой ещё девушкой?
– С молоденькой и хорошенькой. Бабушка сказала, что с дочерью Поповых.
– Маша, ты как будто сама себе враг. Другие девушки проворнее.
– Мам, не начинай.
– Что они? Гуляли?
– Стояли на улице. Разговаривали.
– Может, просто по-соседски?
– О, Господи!
Продолжать этот разговор мне не хотелось, я пошла в коридор и стала одеваться.
– Ты куда? – спросила бабушка, выглянув из кухни.
– Пойду подышу свежим воздухом.
– На ночь глядя? – спросила бабуля и подозрительно сощурилась.
– Почему на ночь? Ещё только пять часов.
– Темнеет рано.
– И что? По улицам ходить нельзя?
– Ну, как знаешь.
Я открыла входную дверь, вышла на крыльцо и лицом к лицу столкнулась с Антоном. Было видно, что он слегка растерялся от неожиданности. Под мышкой журналист держал деревянную шахматную доску. Шахматы в ней загремели.
– Здравствуй, Маша.
– Здравствуй. Ты к нам? – это был глупый вопрос с моей стороны.
К кому он ещё мог идти, если стоял на нашем крыльце.
– Договорились с Сергеем Сергеевичем сыграть партию в шахматы.
– А… Ну, заходи. Папа дома.
– А ты уходишь?
– Собираюсь подышать свежим воздухом.
– Во дворе?
– Почему во дворе? Пойду, пройдусь.
– Одна?
– Странный вопрос. Одна, естественно. Ты заходи. Отец, наверное, тебя ждёт, раз договаривались.
– Да. Конечно.
Антон шагнул в открытую дверь. Странно получилось. Будто я и вправду его избегаю. Думать на эту тему не хотелось, в моей голове и без этого хватало грустных мыслей.
Интересно, шахматы для Антона были предлогом, чтобы увидеться со мной?
Моя мама, скорее всего, именно так и подумает и скажет, что я могла бы и вернуться, перенести прогулку на другой день.
Криво получилось, как и всё, что в последнее время со мной происходит.
Мишка залаял, подбежал, поприветствовал меня по-свойски и испачкал лапами мне джинсы.
Днём потеплело, и почти весь снег растаял. Теперь повсюду темнели грязные проталины. К вечеру температура опустилась до минус двух градусов, и лужи снова затянулись тонким льдом. Не слишком приятная погода для прогулок.
***
Походив по улице почти целый час, я уже собиралась вернуться в дом, но тут моё внимание привлекла парочка, идущая мне навстречу. Это была всё та же молодая девушка, которую позавчера я видела стоящей на улице и разговаривающей с Антоном. Сегодня Ирка шла под руку с симпатичным молодым человеком. Вот что значит быть в активном поиске.
Местный? Где она их берёт в этой деревне? Неужели на выходные сюда съехалось столько холостых парней?
Поравнявшись со мной, девица бросила в мою сторону косой многозначительный взгляд, который мог означать всё, что угодно. Но скорее всего, он говорил, что в моём возрасте надо вечерами сидеть дома, а не по улицам шастать. Словом, зыркнула на меня Ирка Попова, и приветливым её взгляд назвать было трудно. Зато её парень улыбнулся мне просто так, без подтекста.
Кажется, я умудрилась нажить себе тут недоброжелательницу. Ох, не люблю я женскую конкуренцию, которая, на мой взгляд, смешна и даже отвратительна.
Зато теперь мне стало понятно, что Антон вряд ли встречается с этой девушкой.
Вернувшись домой, я ничуть не удивилась, увидев премилую картину, застала всех в гостиной, даже тётю Аллу. Наверное, ей не сиделось дома одной, и она тоже пришла к нам в гости. Собрание выглядело очень по-семейному. Особенно доволен мужским обществом Антона был папа. Было видно, что игра в шахматы доставляет удовольствие им обоим.
Мама и соседка с важным видом застыли над пасьянсом. Бабушка читала книгу, но при виде меня скорчила загадочную гримасу, которая, по-видимому, означала: «Смотри внимательно, внучка, вот оно – тихое семейное счастье».
Мама оторвала взгляд от разложенных на столе карт, выражение на её лице как будто говорило, мол, смотри, как нам всем вместе хорошо, всё дело только в тебе, подумай хорошенько, ты просто обязана нас всех осчастливить.
От этих взглядов у меня появилось устойчивое ощущение, что я – отсутствующий на картине важный элемент, точнее, то самое недостающее звено, которое зачем-то сопротивляется и портит всем окружающим жизнь, а должно бы постараться и сделать близких по-настоящему счастливыми людьми.
Поздоровавшись с соседкой, я пошла на кухню готовить всем чай.
Похоже, что против меня здесь существовал настоящий заговор. Мне было интересно, входит ли в число заговорщиков Антон. Но спросить его об этом прямо я бы не отважилась.
Журналист подошёл незаметно. От неожиданности я вздрогнула и выронила из рук чашку, которая со звоном ударилась об стол и раскололась на две почти ровные половины. Никогда раньше я такого не видела.
– Маша, я тебя напугал? Ты не порезалась?
– Не порезалась. Зачем подкрадываешься так?
– Я к тебе не подкрадывался. Я тебя звал, но ты не услышала.
– Наверное, задумалась.
– Давай, я тебе помогу.
Я послушно отступила, дала ему возможность убрать разбитую чашку со стола и самому приготовить чай.
– Машенька, мама пирог принесла.
– Да. Я вижу. С чем он?
– С рыбой.
– О! Да это – целый ужин.
– Не любишь рыбный пирог?
– Никогда не пробовала. Возможно, полюблю.
– В этом ты права. Чтобы по-настоящему полюбить, надо обязательно сперва попробовать.
К чему он это сказал? Частенько фразы Антона казались мне очень двусмысленными. Может быть, я просто цеплялась к его словам или искала скрытый смысл там, где его нет? Почему-то я постоянно была готова придираться ко всему, что Морозов скажет или сделает.
Я внимательно посмотрела на парня, но увидела лишь добрую улыбку и озорные огоньки в его глазах, которые сейчас были цвета глубокой морской воды, намного темнее, чем обычно. По его взгляду и выражению лица невозможно было понять, говорил ли Антон с умыслом или просто вёл светскую беседу.
Совершенно растерявшись и в то же время абсолютно обнаглев, я не по-хозяйски уселась на табуретку и стала наблюдать, как Морозов без моей помощи ловко справляется с приготовлением чаепития. Казалось, что парень всюду чувствовал себя, как дома, и не ощущал дискомфорта. Он сам легко нашёл всё необходимое.
Как ему удавалось безошибочно находить на полках и в кухонных шкафах всё, что нужно? Незнакомая ведь кухня, чужая ему.
Я бы так не смогла. Даже на собственной кухне, стоило меня вывести из себя или отвлечь разговорами, я тотчас же терялась и останавливалась, не зная, что мне делать дальше. Вот так всегда со мной и происходит, выхожу из состояния душевного равновесия по пустякам и становлюсь рассеянной.
– Ну, что? Всё готово, Машенька. Пойдём пить чай?
Я снова очнулась от своих мыслей и предложила:
– Пойдём. Бери пирог и заварочный чайник.
Мы начали носить из кухни в гостиную всё для вечернего чая.
Мои родители наблюдали за нами с довольными выражениями на лицах. Соседка изображала приторное умиление. Только баба Настя сидела в кресле, уткнувшись взглядом в книгу, видимо, соблюдала нейтралитет.
***
В последнее время психологической обработке я подвергалась ежедневно, но сознательно сопротивлялась, хоть мои родители и старались изо всех сил. Вспоминая вчерашний ужин, понимала, что я – враг самой себе и всем им. Что ещё надо женщине, как не тихое семейное счастье?
Я упорно не давала Антону ни единого повода для ухаживаний. У него не было никаких шансов. Конечно, парень мне нравился, но всё протекало как-то слишком ванильно, словно мы в дешёвой мелодраме. Сто процентов, что происходящее было подстроено заговорщиками, которые пытались стать вершителями наших судеб.
Я твёрдо решила на провокации и уговоры не поддаваться, но временами чувствовала себя осаждённой крепостью, которую пытались завоевать путями тайной дипломатии. Возможно, отказываться от всеобщего счастья было глупо и эгоистично, но гордая цитадель сдаваться не хотела.
Порой мне казалось, что Морозов ведёт себя по отношению ко мне с обычной присущей ему вежливостью, не делая ни малейшего намёка на нечто большее с его стороны. Тогда я начинала сомневаться в своей женской привлекательности и в правоте моих родителей, утверждавших, что парню я нравлюсь.
Домашние не понимали самого главного, что в двадцать первом веке под их зорким родительским оком никакие отношения у двух взрослых людей нормально развиваться не смогут. В нынешнем столетии независимых суждений, высказываемых мнений, непослушания и неповиновения, отношения между мужчиной и женщиной не могут эволюционировать в гостиных под присмотром их семей.
Мы же не в девятнадцатом веке живём, тем более, не в родовых имениях. Я не барышня, и Антон не барин. Вероятно, двести лет тому назад родителям управлять своим потомством было гораздо легче, чем в наши дни.
Судя по бабушкиным рассказам, родителям века двадцатого не повезло точно так же, как и моим. Чада прошлого столетия отбились от рук своих предков: дети не хотели жить по старым правилам и подчиняться воле родителей, а последние даже не пытались призвать своих отпрысков к повиновению. Советская молодёжь уезжала из родного дома легко и радостно, устремлялась на комсомольские стройки и целинные земли, штурмовала вершины, покоряла околоземное пространство и мечтала о дальнем космосе, училась и трудилась, гордилась своей великой Родиной, строила новые города и светлое будущее, создавала счастливые семьи, к которым относилась серьёзно и с полной ответственностью. Семьи считались в то время надёжными ячейками общества.
Слушать добрые бабушкины рассказы о прошлом было всегда особенно приятно, они пробуждали во мне всё самое хорошее, словно луч света. Особенно мне нравились бабулины выражения: «комсомольская совесть», «чистые помыслы» и «высокие коммунистические идеалы». В подробности я не вдавалась, но чувствовала, что говорила баба Настя убеждённо, с глубоким знанием сути того учения, в которое верила, и со свойственным ей великодушием спокойно, терпеливо и подробно отвечала на все мои вопросы.
По словам моего отца, после того, как силы «мирового империализма» разрушили СССР, всё пошло наперекосяк, и самым обманутым поколением оказалась молодёжь двадцать первого века. Результат оказался вполне предсказуемым и печальным. Взрослеющие дети нынешнего столетия решили, что они никому ничего не должны, раз уж так получилось, что и им никто ничего теперь не должен. Каждый выживает, как может. Какой уж тут долг?
«Наоборот, вседозволенность и свобода, а, точнее, полнейшее отсутствие таковой, потому что, в сущности, у тебя нет вариантов, так как выбор сделали давно за тебя и подготовили для тебя вкусняшки в виде жирной наживки, и, ничего не подозревающий, ты уже заглотил этот крючок новой общественной морали. Многие поняли, что можно освободиться не только от общей цели, но и отказаться от каких бы то ни было идей вообще, потому что нет ничего важнее, чем желание удовлетворить свои собственные потребности материальные. Впрочем, как оказалось, потреблять в меру многие не научились, ибо нет никакой меры, если желанием потреблять управляет реклама, а также является не только „двигателем торговли“, но средством манипуляции сознанием потребителей для извлечения дополнительной прибыли. К тому же, реклама движет общим развитием вообще…» – говорил отец Антону.
Журналист молчал и в ответ только уважительно кивал, не то соглашался, не то из вежливости не хотел противоречить.
Папа сокрушался, что в результате, трудно сказать, какое именно направление принял несущийся снежный ком общественного сознания, в котором копошились отдельные несвободные самосознания недальновидных индивидов, потребителей всяческих бытовых и информационных благ двадцать первого века.
Отец считал, что глядя на некоторых, можно было предположить, что впереди многих ожидает полная деградация, и только особо упрямые и свободно мыслящие единицы, неподдающиеся внешним влияниям и веяниям, стремящиеся к саморазвитию и задумывающиеся об «общем благе» вопреки «главному двигателю» устремились в сторону эволюции.
К тому же, мой родитель был недоволен, что прокатившаяся по миру волна «сексуальных революций» изменила ситуацию коренным образом. «Слава богу, – говорил он. – В истории нашей страны таковой не произошло, и несмотря на заграничные веяния очередной нелепой моды, стремящейся сломать общественную мораль и нравственные нормы, большинство наших соотечественников и наши семьи чаша сея обошла стороной. По телевизору и интернету всякую вредную чушь и вздор показывают».
Морозов внимательно слушал моего отца, никогда его не перебивал и ничего ему не отвечал. Было непонятно, что думает парень по поводу папиных заявлений и взглядов, задумывается ли вообще над тем, что говорит ему мой родитель.
Мне не нравилось, что Антон ведёт себя скрытно и чересчур вежливо, не выдаёт своего отношения к пламенным речам, не высказывает опасения за судьбу страны, не спорит с отцом, не отстаивает своего противоположного мнения или, наоборот, не показывает, что полностью с ним согласен и ему есть что добавить к сказанному.
При взгляде на их беседы со стороны я начинала нервничать и внутренне заводиться, монологи папы казались мне длинными и направленными в глухую стену, которой был непроницаемый журналист. Таким своим поведением сосед напоминал мне Молчалина из пьесы Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума». Были ли у Морозова свои собственные суждения? Вспоминалась цитата: «В мои лета не должно сметь своё суждение иметь».
Возможно, политика парня действительно совсем не интересовала. Однако, отцу было необходимо выговориться слушателю «в мужском обществе», потому что в наши женские разговоры он почти никогда не вступал, а в основном отмалчивался. Теперь для «мужских разговоров» у папы появился собеседник, который говорил на любые другие темы, кроме политических. Зато порассуждать о жизни вообще Антон был совсем не против, с удовольствием поддерживал разговоры о рыбалке, а также любил рассказывать о Москве, об искусстве и литературе.
Мог ли мне понравиться такой мужчина? Как ни странно, он мне нравился, а иногда хотелось ему нагрубить и вывести его из себя, чтобы посмотреть на него, какой он настоящий. Все мои попытки были напрасными. Сосед очень вежливо превращал мои выпады в шутки и переводил разговоры в безопасное русло.
Моя мама решила, что он очень умный, приятный и воспитанный молодой человек, о чём неустанно мне напоминала и повторяла, чтобы я присмотрелась к нему повнимательнее.
Отец был слегка озадачен и разочарован тем, что взрослый мужчина не вступает активно в разговор о политике, а берёт на себя роль пассивного слушателя, но был доволен, что есть с кем сыграть в шахматы.
Баба Настя сверлила парня своим зорким взглядом, сканируя его «нутро», и продолжала до поры до времени изображать нейтралитет, но я знала, что однажды она не выдержит и выскажет мне всё, что о нём думает.
Тётя Алла постоянно хвалила своего сыночка в его отсутствие, а иногда и при нём. Морозов её похвалы не стеснялся и делал вид, что пропускает сказанное ею мимо ушей, но никогда своей матери не перечил и не грубил, в общем, вёл себя, как идеальный сын.
Попытки мамы и соседки нас свести особенного успеха не имели. Я их принципиально не замечала и сводила все усилия заговорщиц на нет.
Антон особо не напирал, держался в рамках вежливой заинтересованности и деликатного ухаживания в рамках светского этикета, никаких решительных шагов и наглых поползновений в мою сторону не предпринимал.
В результате, я полностью успокоилась и перестала проявлять излишнюю бдительность. Зачем быть колючкой и убегать, если никто меня не преследует? Домашние тоже власти надо мной не имели, поэтому не стоило и беспокоиться.
Родительский пульт управления совершеннолетними детьми ещё никто не изобрёл, поэтому я и Морозов были совершенно свободны в своём выборе. Разве можно уговорами заставить кого-то полюбить? Родители тут бессильны. Не придумали пока таких технологий, чтобы насильно сделать своих горячо любимых чад счастливыми.
Такие мысли проносились в моей голове, но временами я замечала, что начинаю смущаться, когда Антон устремлял свой взор, который задерживался на мне чуть дольше, чем обычный среднеарифметический взгляд любого нормального среднестатистического мужчины. Этот норматив я установила сама, и была уверена, что он правильный, прямо хоть сейчас помещай в палату мер и весов.
К огромному неудовольствию мамы и тёти Аллы мои отношения с Антоном Романовичем Морозовым никуда не развивались, а колебались то в одну, то в другую сторону, то есть балансировали около нуля по оси дружеско-приятельских.
***
Вместо того, чтобы сделать соответствующие выводы и навсегда оставить меня и Антона в покое, наши родители решили вместе отмечать Рождество, поэтому ужин шестого января прошёл в вынужденной дипломатической атмосфере. Отпрыски двух семейств под зоркими взглядами старшего поколения оказались в роли броуновских частиц, совершающих хаотические, но бесполезные движения под действием душевного тепла и неустанной заботы своих родных.
Зачем мы вообще собрались в таком составе? Неужели трудно понять, что из сватовства по принуждению ничего не выйдет?
Я машинально посмотрела на время. На экране мобильного: девятнадцать часов пятьдесят пять минут, шестое января две тысячи восемнадцатого года.
Морозов скучающим жестом погладил примостившуюся рядом с ним на диване кошку по дымчатой, серой спине. Нахальная Мурка потянулась, нагло зевнула и улеглась к соседу на колени.
– Антон, очень любит животных. Никогда и мухи не обидит, – восхищаясь сыном, залепетала мамаша Морозова.
– Мама, это – уже перебор. Мух я убиваю беспощадно! – весело заявил парень.
Все засмеялись и принялись рассказывать анекдоты.
Даже не сговариваясь, мы с Антоном одновременно сбежали из дома, подальше от пристальных взглядов старшего поколения, чтобы просто отдышаться и уйти хоть на время от постоянной родительской опеки. Оказавшись на крыльце моего дома, мы посмотрели друг на друга и расхохотались.
Мишка вылез из своей будки и приветливо залаял, но понял, что нам не до него, сразу же замолчал и улёгся обратно в конуру.
Наверное, точно так же, как и я, Морозов чувствовал себя непослушным подростком, который готов сию же минуту начать шкодить в знак протеста против неусыпного родительского надзора.
Наш спонтанный смех мгновенно разрядил возникшее между нами в эти дни напряжение. Неожиданно для себя я вдруг поняла, что парень находится в точно таком же нелепом положении, как и я сама. Возможно, его мать тоже оказывала на него давление, озвучивая свои пожелания так же часто, как и моя.
В этот момент мне пришло в голову, что так же, как и я, Антон – недостающее звено для создания прочной модели, вернее, воображаемого идеала тихого семейного счастья, созданного совместной творческой фантазией наших мам. Очевидно, мы вместе оказались в этой неловкой ситуации, и всё это благодаря нашим близким.
Мои чувства к парню сразу потеплели. Наверное, в этот самый момент что-то промелькнуло на моём лице, и Морозов это заметил, потому что вдруг приблизился ко мне и внимательно заглянул в мои глаза.
Я остолбенела от неожиданности, и по моему телу пробежала волнующая рябь предательской дрожи. Я попала в поле его обаяния и энергетики, почувствовала, что теряю самоконтроль и подчиняюсь его воле, словно плыву по течению, уносящему меня к другому берегу. Запах мужского парфюма подействовал на меня самым неожиданным образом. Одурманивающий древесный аромат ветивера со свежестью бергамота вскружил мне голову, на долю секунды окружающий мир покачнулся.
Антон вдруг настойчиво притянул меня к себе и поцеловал, и я ответила на его поцелуй, который не был дружеским, и затянулся на неопределённое время, унося меня в терпком волнующем вихре изысканного страстного аккорда. Каковы в это мгновения были мои собственные желания, я и сама не знала, потому что моментально запуталась, утонула в мире исходящих от мужчины пьянящих флюидов и в собственных улётных ощущениях.
Осознание происходящего пришло не сразу и даже не ко мне. Журналист первым пришёл в себя и внимательно посмотрел в мои глаза, не то ожидая каких-то последствий, не то надеясь увидеть какие-то скрытые внутри меня чувства.
Я стояла, как оглушённая, и не понимала, что со мной происходит. Отчего я такая безвольная и податливая? Почему я попала под влияние того, о ком даже не думала и, тем более, не мечтала? Я перестала себя понимать, отказывалась даже попытаться найти какое-либо вразумительное объяснение или оправдание своему поступку. Что я сейчас сделала?
Я же люблю другого! Но Владимир потерян для меня навсегда и принадлежит Вике. Он в прошлом. Он сейчас с ней.
Таким образом, не найдя за собой никакой вины, кроме собственного безвольного легкомыслия, я глупо улыбнулась и от стыда закрыла глаза. По-видимому, это послужило сигналом для Антона. Его поцелуи стали жарче, объятия смелее и крепче, а меня уносила на крыльях моя собственная эйфория. В этом было что-то неправильное, доселе неизведанное, манящее в незнакомую бездну.
В тот момент о моральной стороне я совсем не помнила, её я оставила в прошлом… в девятнадцатом веке.
***
Осмысление произошедшего пришло утром, когда я проснулась в постели Антона. Я провела свою грешную ночь в доме соседей. Рождественскую ночь!
Вспомнились вчерашние слова Морозова: «Надо обязательно сперва попробовать». Я попробовала… и мне понравилось. В постели он был так же хорош, как и во всём остальном.
Но это была вовсе не я, а выпитый за ужином коньяк, который я добавила себе в кофе. Хотела остаться трезвой, отказалась от вина. Дурдом! Впрочем, нечего было себя оправдывать и выгораживать. Я оказалась похотливой и развратной, и от этого открытия готова была провалиться прямо в ад.
Дневной свет подействовал на меня отрезвляюще, он напомнил о правилах приличия и о нравственных нормах, о которых вчера я так бесстыдно позабыла.
Что подумают мать Антона и мои родители, было ясно. Они победили, но стыдиться их почему-то не хотелось. Они сами столкнули нас в эту яму для грешников.
Вспомнились слова бабули: «Воспоминаниями жить можно только в моём возрасте. В твоём надо быть легкомысленнее. Творить ошибки. Делать глупости. Влюбляться. Позволять любить себя… Не выполнять обещания. Запутайся! Это лучше, чем сидеть в одиночестве и распутывать клубок из прошлых ошибок». В моём мозгу наперебой стали всплывать поучения мамы, советы и высказывания подруг. Татьяна не раз говорила, что в случае непредвиденного секса можно всё списать на алкоголь.
Похоже, что в словах других и в собственных мыслях я искала самой себе оправдание, но не находила. Коньяк был отягчающим обстоятельством, а не оправданием моего неосмотрительного поступка.
Теперь надо понять, как вести себя дальше. Шаг сделан, и надо принять возможные последствия своего поступка.
Родители будут ждать моего счастливого замужества, чтобы не сгореть от стыда за собственную дочь. Вряд ли они поймут мою минутную слабость. Это была ловушка, в которую я шагнула сама. В глазах матери Морозова я, наверняка, та ещё штучка.
По своим собственным меркам я катилась по наклонной. Я больше не жила по законам девятнадцатого века, а шагнула через век двадцатый сразу в двадцать первый, нарушив все рамки морали. Стало ли мне от этого легче? Нет. Было ли мне сегодня ночью хорошо? Да.
Что я намеревалась делать дальше? У меня не было ни единой мысли по этому поводу. Но бросаться в разгул в поисках сексуальных удовольствий я точно в дальнейшем не собиралась.
Эта ночь была исключением из моих же собственных неписаных правил. А вот причину, почему такое исключение оказалось возможным, мне надо было теперь найти внутри себя и попытаться её осмыслить. То, что эта ночь была исключением, не подлежало никаким сомнениям. Оставалось только понять, почему? Надо было познать себя.
Мужчина ровно дышал рядом. Кто для меня Антон? Что я к нему чувствую?
Морозов повернулся во сне и обнял меня, правой рукой прижав к себе. Внезапно я почувствовала прилив нежности и послушно растворилась в его приятных крепких объятиях. Мысли улетучились.
***
Нам решили не мешать. Это было очевидно. Видимо, мать Антона осталась ночевать в доме моих родителей.
Выпитого вчера вечером за ужином было бы недостаточно для того, чтобы у нас двоих одновременно «сорвало крышу». Присутствовали ещё какие-то скрытые факторы или мотивы. Такой безбашенной я ещё никогда не была, но списать произошедшее между нами только на действие алкоголя было бы заблуждением. Я всё прекрасно помнила и сама себе всё разрешила… пыталась скрасить одиночество.
Здравствуй, здравый смысл! Извини, я от себя такого не ожидала.
А Морозов? Какие моральные нормы у Антона, я не знала, но он не был похож на человека из прошлого или позапрошлого века. Оставалось только надеяться, что я в него не влюблюсь. Парень был слишком раскованным и современным для такой провинциалки, как я.
Возможно, это столица сделала его более приспособленным к любым условиям жизни и умеющим быстро реагировать на все изменения, происходящие вокруг. Журналист хорошо понимал людей, легко сходился с ними и был тонким психологом. И я повелась.
Я вспомнила о «недостающем звене» для родительской модели тихого семейного счастья. Оба звена соединились и оказались ночью в одной постели, предаваясь сексуальным удовольствиям. Но родители ждали от нас гораздо большего, и это по-прежнему в наших отношениях всё усложняло.
Впрочем, послезавтра Антону пора улетать обратно в Москву, а мне надо тогда же утром явиться на работу. Лучше всего, было бы исчезнуть из Богдановки прямо сейчас, чтобы не пришлось прятать глаза от вопросительных или осуждающих взглядов родственников.
Изначально планировалось, что я уеду в свою городскую квартиру завтра вечером или послезавтра рано утром поеду сразу в домоуправление. Теперь планов не было, правила пошатнулись, зато появились соблазн, неуверенность и неопределённость. Мне одновременно хотелось исчезнуть и остаться. Я колебалась, не могла решить, не понимала, чего хочу на самом деле.
От одной только мысли, как после случившегося поступить правильно и как смотреть в глаза родителям и соседке, мне становилось не по себе.
На этот раз удивительная способность Антона быть всегда собранным и для всех «своим», не поможет. Думаю, что моему отцу будет неприятно видеть нас сегодня после нашей бурной ночи, которую мы провели вопреки здравому смыслу и правилам приличия. Такое поведение дочери он не одобрит.
Все эти мысли носились у меня в голове, как угорелые, в перерывах между хорошим сексом. Как и мои подруги, я стала называть вещи своими именами, хоть и мысленно.
Никакого чувства меры, ответственности или совести с нашей стороны, только чувственные наслаждения и желание продлить часы сладострастия, которое в нашем случае оказалось каким-то ненасытным, жадным, даже чрезмерным. Вот и всё, что связывало меня и Антона.
Казалось, что Морозов был создан для плотских удовольствий, а я словно катилась с горы вместе с ним в пропасть для грешников. Этот мужчина был испорчен насквозь, ему было незнакомо чувство пресыщения. С ним я становилась похотливой и развратной.
Я больше не была дамой сердца любящего рыцаря.
Теперь я стала любовницей обычного ловеласа. Хороший секс и ничего, кроме секса.
Во время очередной паузы я вспомнила о том, что мы не одни в этом мире и надо бы вернуться в действительность. Я высвободилась из его объятий и потянулась к мобильному.
– Маша, что ты хочешь сделать? – целуя мою руку, спросил мужчина.
– Надо позвонить бабушке. Разведать обстановку. Твоей мамы всё так же нет дома. Мы всё ещё одни, а уже час дня.
– Ты ошибаешься. Она в другой половине дома. У нас два входа. Один для неё, а другой для меня. Ты разве не знала?
– Так она всё это время была дома и нас слышала?
– Дома была, но не слышала. Моя комната не соседствует с её половиной. Всё предусмотрено заранее, давно и надёжно.
– Кем предусмотрено?
– Мной. Давно. Ты же не думаешь, что я девственник? – сказал Морозов и рассмеялся. – Ремонт в доме делал я. Стены этой комнаты со звукоизоляцией.
– Звукоизоляцией? Почему?
– Машенька, вопрос явно неуместный. Чтобы не беспокоить мать и соседей. Все ведут себя во время секса по-разному.
– Все?! Ты… – я от возмущения не знала, что сказать.
– Тихо-тихо-тихо. Успокойся, – обняв меня и прижав к себе, прошептал мне на ухо Антон. – Ты же понимаешь, что ты не первая? Ты в момент страсти стараешься вести себя тихо, но не всегда эмоции можно контролировать. Некоторые леди слишком громко кричат. Расслабься, я никак не хотел тебя обидеть. Наоборот. Здесь всё сделано для удобства.
Всё сказанное Морозовым звучало пошло. Мне захотелось в душ.
– Удобства?
– Не забывай, что я холостяк. В студенческие годы я часто сюда приезжал. Приводил девушек.
– Звучит ужасно.
– Не надо ханжества, Маша. Я сказал тебе правду. Обустроил эту часть дома для себя. Так что всё почти прилично. Никакого злого умысла.
– Но согласись, звучит не слишком романтично. А звукоизоляция?! Это как-то ненормально.
– Да в чём дело? Я не понимаю. Мы провели целую ночь вместе. Тебе было со мной хорошо?
– Да.
– Я тебя чем-то обидел?
– Нет.
– Так чего ты боишься? Спроси лучше сразу. Я тебе отвечу на любой вопрос.
– Звукоизоляция…
– И что?
– Это для садо-мазохизма? – задав этот вопрос, я ловко выскользнула из его объятий, стараясь удалиться на мало-мальски безопасное расстояние.
Антон расхохотался и сквозь смех попытался ответить:
– Что это у девчонок за мода такая? Насмотрелись «50 оттенков серого». Маша! Это правда смешно…
От смеха у него из глаз потекли слёзы, но он всё равно продолжал смеяться, точнее, ржать, как конь.
– Не вижу в моём вопросе ничего смешного.
– Машенька! Значит, ты тоже смотрела этот фильм?
– Многие смотрели, – уклончиво ответила я.
– И что? Каков результат? Боишься или ждёшь?
– Что, прости?
– В каждом парне теперь видишь садиста? Боишься или ждёшь?
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Не бойся. Я не садист и не мазохист. Просто люблю секс. Не хочу беспокоить мать. Вот и весь секрет звукоизоляции. Ты не ответила на мой вопрос.
– Какой?
– Боишься или ждёшь?
– Конечно, боюсь. Я вообще всяких маньяков, садистов и извращенцев боюсь.
– Ну, иди ко мне. Я тебя от них защищать буду, – шутливо сказал мужчина, обнял и прижал меня к себе. – Зови меня Тон. Меня так все друзья зовут.
– Хорошо. Буду звать тебя Тон.
– Машенька, тут у меня все удобства. В моей половине дома два санузла, душ, ванна, горячая и холодная вода, газовое отопление. Всё предусмотрено. Можешь ходить обнажённой. Ты мне в таком виде очень сильно нравишься. Я бы вообще предпочёл тебя видеть без одежды всегда. Останься. Не хочу с тобой расставаться. Ни сегодня, ни завтра…
– Мне надо позвонить бабушке.
Тон встал с кровати и голышом вышел из комнаты. Никаких комплексов с его стороны, хоть бы прикрылся простынёй, полотенцем или трусы надел. Я отвернулась, чтобы не видеть его крепкое накачанное тело. По-моему, он нарочно демонстрировал себя. Его откровенная нагота меня смущала. Я натянула на себя простыню до самого подбородка и набрала номер домашнего телефона.
– Алло.
Мобильник ответил бабушкиным голосом:
– Я. Бабуля, здравствуй. Как там дома? Всё в порядке?
– А чего сделается-то? Всё хорошо. Сладили?
– Бабуля! Ну, что это за слово такое «сладили»?! Папа с мамой на меня не злятся?
– Что ты?! Твоя мать наоборот рада. Отец обходит эту тему стороной. Его можно понять. Он мужчина. Ты же дочь, а не сын. Ну, что?! Как он в постели?
– Баба Настя! Что у тебя за вопросы?
– Хорошие вопросы. Жизненные. Современные.
– Родители дома?
– Да. Отдыхают. Завтра твоему отцу на смену.
– Бабуль, скажи им, что я домой не приду. Тут останусь.
– Скажу. Завтра придёшь?
– Может, завтра ближе к вечеру или послезавтра рано утром за вещами заскочу.
– Тебе же послезавтра с утра на работу?!
– Успею.
– Значит, сладили. Отличным любовником оказался? А ты к нему присмотреться не хотела, упиралась…
– Ну, всё, бабуль. Пока. Если что понадобится, звони.
– Если понадобится, то позвоню. Не переживай. Отдыхай и телом, и душой. Греши, пока молодая.
Закончив разговор, я стала осматриваться вокруг при свете дня. Я попала на территорию эстета во всём. Просто удивительно, как здесь всё до мелочей продумано и красиво устроено.
– Позвонила? Всё в норме? – Тон вошёл в комнату по-прежнему нагой.
– Да.
Я опустила глаза, обернулась в простыню и осмотрела спальню, проследовала в совмещённый санузел, где был туалет и душевая кабина со всякими неизвестными мне блестящими ручками и кнопками какой-то заграничной чудо-техники. Потом из любопытства открыла дверь рядом и обнаружила ещё один совмещённый санузел с ванной явно для двоих. Ничего себе размерчик! В две другие комнаты, в кухню и в прихожую я заглянула уже принципиально. Везде царили изящество и практичность, в обстановке не было ничего громоздкого и лишнего. У того, кто делал тут ремонт и обставлял мебелью помещения был отменный вкус.
И это было не где-нибудь в столице, а в соседнем доме на половине Антона в деревне. Я была поражена.
– Ты весь ремонт здесь делал своими руками?
– Нет. Зарабатывал. Нанимал рабочих. Объяснял им, что хочу. Сам выдумывал дизайн, но делали другие, а не я. На все руки мастер – это сказано не про меня.
– Мне нужно в душ.
– Может вместе?
– Нет.
– Маша, ванна или душ – всё в твоём распоряжении. В шкафчике возьми любую зубную щётку в упаковке, чистые полотенца тоже там. Гели, шампуни, пена для ванны. Там есть всё, что нужно. Тебе не холодно?
– Нет. Я в душ.
– Тогда мне в ванну. Если замёрзла, то выбери в шкафу любую мою рубашку. Но я бы предпочёл видеть тебя голой. Потом приготовлю нам поесть. Ты не против варёных креветок и салата?
– Люблю креветки и салаты. Нравятся морепродукты?
– Да.
– Мне тоже. А на кухне ты тоже будешь готовить голышом?
– Не беспокойся. Надену фартук, – с усмешкой ответил он, ничуть не смутился, наоборот, нагло и медленно сканировал меня взглядом.
Я ещё плотнее закуталась в простыню.
– А есть мы будем тоже голые?
– Я тебе не нравлюсь? – весело спросил он. – Или ты в принципе против наготы?
– В принципе не против, но только теоретически, а в жизни как-то непривычно. Нудистские пляжи – это не мой стиль.
– Ладно, как хочешь. Но я бы предпочёл видеть тебя обнажённой.
– Любишь смотреть?
– Люблю не только смотреть… но смотреть тоже люблю.
– Ты слишком уж многого хочешь. Я возьму в шкафу одну из твоих рубашек. Ты тоже оденься, пожалуйста.
– Машенька, что надеть? Набедренную повязку?..
– Джинсы и футболку.
– А фиговый лист не подойдёт?
– Шутник! Если продолжишь торговаться…
– Понял. Будем сидеть за столом в скафандрах.