Ибо бег жизни короток,
Трепетен ум пред задачей высокой, –
Жизни ль вверяться, уму – я не стану.
Боже, моей темноокой
Внятным огонь сотвори мой некроток:
Только о нем возглашать не устану, –
В ясных очах ее строчкой предстану –
Бедной, простою извилиной слога,
Вызванной к жизни желаньем великим.
Будь от рождения диким,
Всякий бы стал благородней немного,
Славя предмет необычный, –
Им же открыта к вершинам дорога, –
Там, в вышине, и скажу о мистичной
Страсти, когда-то считавшейся личной.
Не потому, чтоб не смыслил,
Сколь похвалы мои вам в умаленье, –
Но не могу противляться порыву,
Выросшему во мгновенье
Встречи, когда ум мой вас не расчислил.
Впрочем, и речь, и дыхание к срыву
Станут близки, только дашься ты диву.
Диво же вы, что ж другим мои пени?
В ваших лучах вешним снегом истаю.
Милый ваш гнев навлекаю
И становлюсь вдруг ничтожнее тени, –
Каб не во мне эта робость –
Что предпринять мне? Вам рухнуть в колени?
Счастлив лететь в ваши очи, как в пропасть.
Смерть мне без них, ну а в них мне – добро пасть!
Так не затем не кончаюсь,
Хрупкая штука, в огне настоящем,
Что обладаю какой-либо властью, –
Страхом томлюсь, леденящим
Жилы мои, стерегусь; ужасаюсь
Сердцем моим, переполненным страстью.
Вы, что ваш слух преклонили несчастью, –
Холмы и долы, дубравы и воды, –
Вспомните, сколько, в жестокой печали
Гибель уста призывали!
Нудна оседлость и тщетны исходы!
Если б не жуть преступленья,
Я б как-нибудь приобщился методы,
Вмиг изводящей из бездны томленья,
Впрочем, не вырвав слезы сожаленья!
Боль, до чего довела ты:
Сбила с пути, повелела заплакать, –
Ин, побреду уж дорогой веселья!
Экая мне одинакоть:
Глаз густота, пусть там света палаты,
Пусть там Амуром расставлены зелья, –
Сам я снаружи, как будто с похмелья,
Всеми цветами расписан Амуром, –
Ну, а внутри я каков – вам не видно:
Мой узурпатор солидно
Тут водворен вашим нежным прищуром,
Славные чудо-зеницы!
Вы и знакомы с огнем вашим смурым:
В чуждых очах уловив вереницы
Отблесков – пляски далекой зарницы.
Будь вам немного известна
Невероятная, дивная прелесть
Ваша, о чем вам, как умным, толкую, –
О, как бы вы загляделись
Сами в себя, что уже несовместно
С вами, явившими силу такую:
Дивную душу чрез вас я смакую,
Горние звезды, ведь вы примирили
С жизнью меня, мне отнюдь не отрадной, –
Что же свой взор ненаглядный
Редко дарите мне, как и дарили?
Разве не следует чаще
Видеть страдальца, чей мир вы смутили?
Что ж на меня вы глядите пропаще,
Зная, что вид ваш мне счастия слаще?
Время от времени чую
(О милосердье!) в душе пробужденной
Странную, столь необычную сладость,
Что всякий груз потаенный
Дум неотвязных тотчас искорчую:
Образ ваш явит душе моей радость, –
В этом какой-то избыток отрад есть, –
Каб состоянье толику продлилось,
Не было б с этим сравнимого блага.
Я б возгордился, бедняга,
Вызвала б зависть подобная милость.
Впрочем, за крайностью – крайность
Следует: плачем улыбка сменилась,
И, обрывая блаженства случайность,
Я возвращаюсь мой жребий потай несть.
Помыслы страсти сокрытой
Так обнажает во мне появленье
Ваше, что радостей прочих не числю:
Слово, а то и творенье
Явится вдруг, и бессмертным пиитой
В образе смертном себя вдруг помыслю,
Скукой, тоской сердце больше не кислю,
А возвращаются – только уйдете,
Все ж в вас влюбленная память отврат им
Даст, двум бандиткам завзятым,
Так, что и не преуспеют в комплоте.
Если же плод во мне зреет, –
Семячко ваше взошло в этой плоти:
Почва бесплодной во мне каменеет,
Если от вас мне дыханьем не веет.
Песенка, ты не смиряешь мне жара
В пользу прекрасной, томящей жестоко!
Впрочем, не думай, что ты одинока!