Когда Адам покинул здание, в воздухе уже разлилась полуденная жара. Два человека в синих комбинезонах продолжали размеренно махать метлами. На ступенях Адам остановился, вглядываясь в десятка полтора заключенных, которые, двигаясь вдоль обочины автострады, собирали мусор. Присматривал за ними сидевший верхом на лошади единственный охранник. По проезжей части неслись, не снижая скорости, машины. «Интересно, – подумал Адам, – кому это здесь разрешено находиться вне ограды, да еще так близко к шоссе?»
Сев за руль «сааба» уже мокрым от пота, он включил двигатель. Автомобиль медленно покатил мимо аккуратных белых коттеджей, мимо деревьев и цветочных клумб на газонах. До чего уютное местечко. За стрелкой указателя «Блок 17» Адам свернул на пыльный проселок и метров через триста оказался перед двойным забором из металлических прутьев с колючей проволокой наверху.
Построенная в 1954-м, Скамья официально называлась Блоком особого режима. Табличка на внутренней ограде сообщала посетителю дату окончания строительства, имена тогдашнего губернатора, автора архитектурного проекта и еще каких-то давно забытых чиновников, чьими заботами проект воплотился в реальность. Для своего времени одноэтажное сооружение могло считаться шедевром: два сходящихся под углом длинных прямоугольника из красного кирпича, абсолютно плоская крыша.
Адам загнал «сааб» на стоянку, выключил двигатель, но остался за рулем. Не видно было ни решеток на окнах, ни патрулирующей здание охраны. Если бы не два ряда металлических прутьев, его можно было бы принять за обычную начальную школу небольшого городка. Под баскетбольным щитом слева от корпуса прыгал с мячом одинокий чернокожий.
По верху трехметровой ограды спиралью вилась колючая проволока, отточенные зубцы ее хищно поблескивали в лучах солнца. Ограда представляла собой идеальный квадрат, в каждом углу которого стояла застекленная вышка. Со всех четырех сторон Скамью окружало хлопковое поле.
Сжав ручку кейса, Адам выбрался из машины. Вот, значит, где от имени государства отнимают жизнь. Он снял пиджак, одернул прилипшую к груди рубашку. В желудке снова повернулся тяжелый ком. Первые шаги к вышке были сделаны через силу; мозг в приступе клаустрофобии кричал: «Бежать отсюда, бежать!» Колени подкашивались. У вышки Адам остановился, задрал голову. Из стеклянной будочки появилась миловидная женщина в форме, опустила на веревке пластиковое ведро.
– Ваши ключи, – лаконично пояснила она; от колючей проволоки по верху ограды площадку вышки отделяло метра полтора.
Адам подчинился. На дне ведра уже лежало несколько связок. В следующее мгновение женщина потянула веревку и к чему-то там привязала: красное ведерко повисло в неподвижном воздухе. Послышалось слабое гудение электромотора, створка ворот дрогнула и поползла в сторону. Сделав пять шагов, Адам остановился; проем за его спиной медленно исчезал. Первая заповедь охраны: каждый вход должен быть оборудован шлюзовой системой допуска.
Когда створка с глухим щелчком встала на свое место, начали размыкаться вторые ворота. Из дверей «Блока 17» вышел массивный страж и неторопливо направился по выложенной кирпичом дорожке к Адаму. Тот уже стоял внутри периметра, опасливо вглядываясь в угрожающего вида фигуру мужчины.
– Сержант Пакер. – Чернокожий протянул молодому юристу ладонь, которая больше походила на лопату.
– Адам Холл. – Пожимая руку, он едва не вскрикнул от боли.
– К Сэму. – Пакер не спрашивал, а просто констатировал факт.
– Да, сэр.
Наверное, мелькнуло у Адама в голове, по-другому здесь Кэйхолла и не называют.
– Впервые у нас?
Плечом к плечу оба зашагали к зданию.
– Да. – Адам бросил взгляд на распахнутые окна. – Скажите, тут содержатся все смертники?
– Угу. Сорок семь человек – на сегодняшний день. Одного потеряли неделю назад.
– Потеряли? – Они приблизились к крыльцу.
– Верховный суд пересмотрел дело, и его перевели к обычному контингенту. Я должен вас обыскать.
Адам беспокойно посмотрел по сторонам: где именно Пакер намерен осуществить деликатную процедуру?
– Раздвиньте-ка ноги. – Страж невозмутимо взял у него кейс, поставил рядом с собой.
Несмотря на вполне объяснимое волнение, Адам подумал, что ему ни от кого не приходилось слышать подобную просьбу раньше.
Пакер был настоящим профессионалом. Легкими, неощутимыми движениями он похлопал по щиколоткам Адама, коснулся его дрожавших коленей, провел ладонями вокруг пояса. Убедившись в отсутствии под мышками у посетителя кобуры с оружием, страж раскрыл кейс и передал его юристу. Весь обыск длился около пяти секунд.
– Сэм сегодня не в настроении, – сочувственно заметил Пакер.
– Меня уже предупредили. – Перекинув пиджак через плечо, Адам повернулся к крыльцу.
– Нам туда. – Чернокожий гигант ступил на траву и двинулся к углу здания.
Адам покорно последовал за ним к невзрачной металлической двери без таблички.
– Что за ней? – спросил он, безуспешно пытаясь припомнить детали рассказа Гудмэна.
– Комната для встреч. – Пакер достал из кармана ключ, сунул его в скважину замка, повернул.
На пороге Адам оглянулся. Дверь была расположена значительно правее главного входа. По-видимому, администрация не желала, чтобы юристы мешались у нее под ногами и проявляли нездоровое любопытство.
Он набрал в грудь воздуха, сделал шаг внутрь. Комната оказалась пуста, и это успокаивало. Разговор предстоит нелегкий, возможно, даже весьма эмоциональный, поэтому лучше провести его без посторонних. Помещение размером десять на пять метров заливал безжизненный свет люминесцентных ламп. Цементный пол, в дальней стене под самым потолком три небольших окна, сбоку от них натужно гудит кондиционер, производя, к сожалению, больше шума, чем прохлады.
Проходившая посреди комнаты стена делила ее на две половины: одна предназначалась адвокатам, другая – их клиентам. Примерно до метровой высоты стена была сложена из кирпича, по всей длине ее левой стороны тянулся узкий стол, где юристы могли разложить свои блокноты и вести необходимые записи. Выше до потолка поднималась выкрашенная зеленой краской металлическая перегородка с забранными толстой решеткой оконцами.
Вдоль ряда складных алюминиевых стульев Адам медленно прошел в конец комнаты.
– Дверь я запру, – сказал Пакер. – Сэма скоро приведут. Негромкий скрежет замка, и Адам остался в одиночестве.
Место для беседы он выбрал у дальней стены: если даже появится еще один посетитель, от него их будет отделять хоть какое-то пространство. Повесив на спинку стула пиджак, Адам достал из кейса блокнот, ручку и принялся грызть ногти. Привычка, безусловно, отвратительная, но он не мог ничего с собой поделать. В желудке урчало, ботинки выбивали по цементному полу быструю дробь. В попытке отвлечься он начал рассматривать вторую половину комнаты: тот же стол, те же уродливые, похожие на насекомых стулья. Через несколько минут в оконце напротив появится лицо Сэма Кэйхолла.
Адам ждал. «Не дергайся, возьми себя в руки, все пройдет нормально».
Он начал писать что-то в блокноте, однако буквы расплывались перед глазами. Тогда Адам закатал рукава рубашки и пристальным взглядом обвел углы комнаты: не скрыты ли где микрофоны или телекамеры? Но обстановка была настолько примитивной, что мысль о подслушивающих устройствах казалась нелепой. Судя по поведению Пакера, предстоящая встреча Сэма с защитником персонал тюрьмы ничуть не интересовала.
Он смотрел на пустые стулья и думал: как много отчаявшихся, потерявших надежду людей приходили сюда, чтобы услышать от адвоката хотя бы слова утешения? Сколько последних просьб прозвучало здесь, пока стрелки часов продолжали свой неумолимый отсчет? Сколько юристов сообщали в этих стенах о том, что, несмотря на все их усилия, приговор будет приведен в исполнение?
Такие размышления успокаивали. В конце концов, не он первый, не он и последний. У него отличное образование, цепкий, аналитический ум и мощная поддержка прославленной фирмы. Он справится.
Стук каблуков стих, легла на деревянный прилавок рука с обкусанными ногтями.
От резкого звука металлической задвижки Адам вздрогнул. Невидимая дверь в противоположной половине раскрылась, и в комнату ступили двое молодых охранников. Следом появился одетый в ярко-красный спортивный костюм Сэм Кэйхолл. Запястья его были схвачены за спиной наручниками. Сэм повел головой, прищурился на зарешеченное окошко. Два взгляда встретились. Один из охранников подтолкнул смертнику стул. Выглядел Сэм изможденным и бледным.
– Кто ты такой? – спросил он, опускаясь на стул и глядя Адаму в глаза.
Тюремщики направились к двери.
– Не могли бы вы снять наручники? – негромким вопросом остановил их Адам.
– Нет, сэр. Это не разрешается. Он судорожно сглотнул.
– И все же снимите их. С ним ничего не произойдет.
Охранники переглянулись. Тот, что был чуть старше, достал из кармана ключ; в следующее мгновение руки заключенного свободно упали вдоль бедер.
На Сэма это не произвело ни малейшего впечатления. Дверь уже захлопнулась, а он все не сводил с Адама пристального взгляда.
Некоторое время в комнате слышалось лишь неровное гудение кондиционера. Не в силах выдержать взгляд Сэма, Адам начал разлиновывать страницу блокнота. Исчеркав ее донизу, он усилием воли заставил себя просунуть сквозь решетку визитную карточку.
– Меня зовут Адам Холл. Я работаю в юридической фирме «Крейвиц энд Бэйн», Чикаго.
Сэм придирчиво изучил карточку с обеих сторон. Адам неотрывно следил за его морщинистыми, желтыми от никотина пальцами. Мертвенно-серое лицо клиента покрывала пятидневная щетина. На лоб и виски падали длинные сальные клочья седых волос. Облик Кэйхолла ничуть не напоминал ни мужчину, мелькавшего в кадрах телехроники, ни запечатленного фоторепортером в 1981 году главного участника последнего судебного процесса. Сэм превратился в старика: истончившаяся кожа висит под глазами складками, глубокие борозды пролегли на щеках и лбу. От прошлого сохранились лишь ярко поблескивавшие зрачки.
– А вы, еврейская братия, смотрю, так и не успокоились? – Его ровный голос оказался даже приятным, лишенным и нотки раздражения или злобы.
– Я не еврей. – Адаму чудом удалось выдержать проницательный взгляд.
– Как же ты тогда работаешь на «Крейвиц энд Бэйн»?
Карточка легла в сторону. В словах Сэма звучало бесконечное терпение, ставшее привычным для того, кто девять с половиной лет провел в одиночной камере.
– Все сотрудники фирмы в абсолютно равных условиях.
– Замечательно. Торжество закона и полное соблюдение гражданских прав.
– Разумеется.
– Сколько там сейчас партнеров?
Адам пожал плечами. Количество партнеров менялось каждый год.
– Около полутора сотен.
– Значит, сто пятьдесят человек. И сколько среди них женщин?
– Право, затрудняюсь ответить. Скажем, дюжина.
– Дюжина, – повторил Сэм, почти не разжимая губ. Руки его неподвижно лежали на столе; усевшись перед оконцем, он еще ни разу не моргнул. – Значит, менее десяти процентов. А черномазых?
– Не могли бы мы называть их чернокожими?
– Отчего же, хотя и этот термин уже устарел. Теперь они именуют себя афроамериканцами. Думаю, ты достаточно политкорректен, чтобы знать такие мелочи.
Адам молча кивнул.
– Так сколько ваших партнеров являются афроамериканцами?
– Четверо, по-моему.
– Менее трех процентов. Жаль, жаль. «Крейвиц энд Бэйн», бастион справедливости и оплот демократии, оказывается, не очень-то приветствует в своих стенах афроамериканцев. Вместе с представительницами прекрасного пола, замечу. Не знаю, что и сказать.
Адам бесцельно водил ручкой по блокноту. Он мог бы, конечно, поспорить, привести цифры, ведь женщины составляли почти треть сотрудников, а на юридических факультетах руководство настойчиво подыскивало лучших чернокожих студентов. Он мог бы рассказать, что иски с обвинениями в дискриминации фирме предъявили двое белых выпускников, чьи вакансии в последний момент были просто ликвидированы.
– Много ли в фирме партнеров-евреев? Процентов восемьдесят?
– Не знаю. Честно говоря, меня этот вопрос никогда не интересовал.
– Зато меня он волнует. Видишь ли, меня здорово смущало то, что мои интересы отстаивала банда ханжей и фанатиков.
– Большинство наших клиентов испытывают к ним только благодарность.
Размеренно-плавным движением Сэм извлек из нагрудного кармана синюю пачку сигарет «Монклер» и дешевую пластиковую зажигалку. В разрезе его наполовину застегнутой спортивной куртки виднелись густые седые волосы. Жить здесь без кондиционера невозможно, подумал Адам.
Закурив, Кэйхолл пустил к потолку струю дыма.
– Мне казалось, на контактах с вашими людьми уже поставлена точка.
– Меня никто сюда не посылал. Я приехал по собственной воле.
– Для чего?
– Н-не знаю. Вам необходим адвокат, и…
– Почему ты нервничаешь?
Адам сжал в кулак пальцы с изгрызенными ногтями, ботинки его перестали отбивать чечетку.
– Я не нервничаю.
– Да тебя же трясет. Я перевидал десятки адвокатов, но такого беспокойного встречаю впервые. В чем дело, малыш? Боишься, я на тебя брошусь?
Хмыкнув, Адам попытался улыбнуться:
– Не валяйте дурака. Я ничуть не нервничаю.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать шесть.
– А выглядишь на двадцать два. Когда закончил учебу?
– В прошлом году.
– Великолепно. Эти еврейские выродки прислали сюда необстрелянного мальчишку. Давно знал, что в глубине души они желают мне смерти. Твой приезд – лишнее тому доказательство. Сначала я убивал их, теперь они горят желанием убить меня. Все сходится.
– Значит, вы признаете, что убили детей Крамера?
– Хорошенький вопрос, черт побери! Присяжные говорят, так и было. Девять лет апелляционные суды подтверждают их точку зрения. Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?
– Вам нужен адвокат, мистер Кэйхолл. Я приехал сюда, чтобы помочь.
– Мне нужно многое, парень. Но уверяю тебя, я обойдусь без советов какого-то сопливого юнца. Ты опасен, сынок. И слишком глуп, чтобы осознать это.
Лишенный всяких эмоций, голос Сэма вновь прозвучал спокойно и взвешенно. Держа сигарету между средним и указательным пальцами, Кэйхолл аккуратно стряхнул пепел в пластиковый стаканчик. Лицо его оставалось бесстрастным.
Адам черкнул в блокноте очередную закорючку и еще раз попробовал выдержать на себе немигающий взгляд собеседника.
– Послушайте, мистер Кэйхолл, я, как юрист, выступаю категорически против смертной казни. У меня отличное образование, я назубок знаю Восьмую поправку и могу быть вам полезен. Вот почему я здесь. Услуги профессионального адвоката обойдутся вам даром.
– Даром, – повторил Сэм. – Удивительное великодушие. А известно ли тебе, малыш, что еженедельно сюда приходят трое твоих коллег, которым не терпится обласкать меня – даром? Трое опытнейших буквоедов, трое богатеньких пройдох и настоящих светил юриспруденции. Они охотно займут твое место, начнут писать новые апелляции, давать интервью, позировать перед камерами, будут в последние часы трогательно держать меня за руку, а потом наблюдать за тем, как я вдыхаю газ. Через час они выступят на пресс-конференции, через день заключат договор с издательством, если не с киностудией. Они договорятся о съемках маленького телевизионного сериала о жизни и смерти Сэма Кэйхолла, легендарного куклуксклановца. Я стал знаменитостью, сынок. А поскольку уже начаты приготовления к казни, слава моя будет еще громче. Вот почему сюда так рвутся адвокаты. Они чуют запах хорошей наживы. Бедная, несчастная страна.
Адам покачал головой:
– Все это не для меня, даю слово. Готов подписать соглашение о конфиденциальности.
– Ага! – Сэм ухмыльнулся. – Кто же проследит за его выполнением, когда я уйду?
– Ваша семья.
– О семье – ни слова, – твердо сказал старик.
– Мои намерения чисты, мистер Кэйхолл. Фирма «Крейвиц энд Бэйн» представляла ваши интересы в течение семи лет, ваше дело я изучил от корки до корки. Как, собственно, и все ваше прошлое.
– Поздравляю. Сотни газетчиков исследовали также и мое исподнее. Великое множество проныр хвастают сейчас своей осведомленностью, но мне от нее никакого толку. Осталось четыре недели. Ты в курсе?
– У меня с собой постановление суда.
– Через четыре недели откроют кран.
– Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы, не повторю ни слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или киношниками. Клянусь.
Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову. Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.
– Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? – вдруг спросил Сэм.
– Баррони?
– Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на прошлой неделе.
Адам тщетно пытался вспомнить.
– Должен был что-то слышать.
– Должен был что-то слышать? Ты, образованный, начитанный – и всего лишь «должен был слышать»? О Баррони? Дырка ты в заднице, а не юрист.
– Я не дырка в заднице.
– Ну-ну. А как насчет «Штат Техас против Икеса»? Уж это дело ты наверняка прочитал?
– Когда оно слушалось?
– Месяца полтора назад.
– Где?
– В окружном суде.
– Тоже по Восьмой поправке?
– Не будь идиотом. – Сэм пренебрежительно усмехнулся. – Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдет всего четыре недели, и мне…
– Нет, я не помню Икеса.
– Что же ты читал?
– Все наиболее важные отчеты.
– И про Бэрфута тоже?
– Естественно.
– Расскажи мне о нем.
– Это что, экзамен?
– Это то, чего я хочу. Откуда он родом?
– Не помню. Но дело называлось «Бэрфут против Эстелла», восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, что приговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций и не имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.
– Господи, ты действительно читал его. Неужели не ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение? Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная власть приветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции, которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году, Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона. Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена – теми же самыми ослами в черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать с конституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решили упростить процедуру. Мне это кажется странным.
– Не вам одному.
– А Далэни? – Сэм глубоко затянулся. Несмотря на работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.
– Откуда он?
– Из Луизианы.
– Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал их побольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.
– Использовать?
– В своей практике, при оформлении ходатайств или апелляций.
– Выходит, ты уже занимался смертными приговорами? Сколько у тебя их было?
– Ваш – первый.
– Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеи вознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?
– Мне никто ничего не поручал.
– Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?
– Он примерно ваших лет.
– В таком случае ему осталось недолго, согласен? А Тайнер?
– Мистер Тайнер на здоровье не жалуется. Передам, что вы им интересовались.
– Будь любезен. Скажи, я соскучился. Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их за дверь.
– Они не жалели своих сил.
– Пусть пришлют мне счет. – Сэм хихикнул впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки новую сигарету. – Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.
– Это вполне по-американски.
– Они преследовали меня, докучали мне, издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.
– Думаю, вы еще удивитесь.
– Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.
– А ведь это благодаря именно им вы пока так и не вошли в газовую камеру.
– Я должен быть благодарен? Да передо мной в очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь девять с половиной лет. Тримонт – четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он ни сделал, виноват оказывается другой.
– Неправда.
– Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Год назад ты корпел над учебниками, носил потертые джинсы и пил с друзьями пиво. Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.
– Значит, вы за то, чтобы суды с афроамериканцами не церемонились?
– Такой подход был бы разумным. Большинство этих подонков заслуживают смерти.
– Уверен, на Скамье вас не поддержат.
– Твое право.
– Вы считаете свой случай особым?
– Да. Я – политический узник, который оказался здесь по воле маньяков, преследующих определенные цели.
– Мы можем поговорить о степени вашей вины?
– Нет. Но я не делал того, что мне приписывают.
– Выходит, у вас имелся сообщник? Бомбу установил кто-то другой?
Сэм потер лоб. В комнате было все же намного прохладнее, чем в его тесной одиночке. Пусть разговор лишен всякого смысла, но все-таки это разговор не с тюремщиком. Нет, нужно сполна насладиться отпущенным временем, растянуть его.
Изучая немногочисленные пометки в блокноте, Адам думал о том, что сказать дальше. Беседа длилась минут двадцать, даже не беседа, а так, пикировка. Прежде чем уйти, он обязательно должен затронуть тему родства. Вот только как к ней подступиться?
В молчании тянулась минута за минутой. Кэйхолл вытащил из пачки третью сигарету.
– Почему вы так много курите? – решился наконец Адам.
– Предпочитаю умереть от рака легких. На Скамье это всеобщее желание.
– И сколько пачек в день?
– Три-четыре.
Еще одна долгая минута. Сэм тщательно затушил окурок.
– Где ты получил образование?
– В юридической школе Мичигана. После Пеппердайна.
– Никогда не слышал о таком.
– Это в Калифорнии.
– Ты там вырос?
– Да.
– Сколько штатов не отказались еще от смертной казни?
– Тридцать восемь. Но в большинстве она не применяется. Применяют ее главным образом на Юге: в Техасе, Флориде, Калифорнии.
– Чтоб ты знал: наши чуткие законодатели ввели кое-какие новшества. Теперь нас могут отправлять на тот свет смертельной инъекцией. Это считается более гуманным. Мило, да? Ко мне, правда, такая милость неприменима: приговор был вынесен годы назад. Что ж, придется нюхнуть газу.
– Может, и нет.
– Тебе двадцать шесть?
– Да.
– Родился в шестьдесят четвертом?
– Верно.
Достав очередную сигарету, Сэм постучал ею по столу.
– Где?
– В Мемфисе, – ответил Адам, не глядя на собеседника.
– Ты не понимаешь, парень. Штату необходима новая жертва. Луизиана, Техас, Флорида – все они без колебаний избавляются от неугодных. Законопослушные жители Миссисипи недоумевают: почему наша уютная газовка пустует? Чем больше у нас совершается преступлений, тем громче люди требуют смертной казни. Нужно дать им почувствовать силу системы, стоящей на страже их собственных жизней. Перед выборами политики открыто обещают строить новые тюрьмы, выносить суровые приговоры и безжалостно расправляться с убийцами. Вот почему эти клоуны в Джексоне проголосовали за смертельную инъекцию. Обществу она представляется более человечной. Ясно?
Адам едва заметно кивнул.
– Время на них уже давит, а тут я подвернулся. Естественно, они будут нестись на всех парах. Их не остановишь.
– Но мы можем попробовать. Шансы остаются.
Кэйхолл закурил, с присвистом выпустил тонкую струйку дыма и подался к зарешеченному окошку.
– Откуда в Калифорнии ты приехал?
– С юга. Из Лос-Анджелеса. – На мгновение взгляды их встретились, и Адам тут же отвел глаза в сторону.
– Твои родичи все еще там?
В груди внезапно похолодело. Сэм смотрел на него в упор.
– Мой отец умер, – дрогнувшим голосом ответил Адам.
Прошла минута, прежде чем Сэм откинулся на спинку стула и задал новый вопрос:
– А мать?
– Живет в Портленде. Со вторым мужем.
– Что с сестрой? Адам прикрыл глаза.
– Учится.
– Ее зовут Кармен, так? – мягко спросил Кэйхолл.
– Откуда вы знаете? – выдавил Адам.
Бросив дымившуюся сигарету на пол, Сэм приник к решетке.
– Зачем ты здесь? – Вопрос прозвучал неприязненно и твердо.
– Как вы узнали, что это я?
– По голосу. Он почти такой же, как у отца. Зачем ты здесь?
– Меня послал Эдди.
Два взгляда встретились вновь, однако теперь первым не выдержал Сэм. Упершись локтями в колени, он опустил голову. Время остановилось.
Правой рукой Кэйхолл прикрыл лицо.