Сегодня понедельник. Лучший день недели.
Сейчас полдень, и мы обе садимся за стол в кухне. На этой неделе у нас пицца с чоризо и лимонад. На десерт Маргарита купила для меня в кондитерской маленькое шоколадное пирожное. Пирожное только одно: Маргарита утверждает, что ей нельзя из-за диабета. Но я думаю, что оно ей дороговато.
Пирожное называется «опера», никогда не ела ничего вкуснее.
Я даже расплакалась.
Маргарита тоже растрогалась и гладит меня по щеке. Я ей говорю, что все в порядке, что просто я очень рада быть здесь, с ней. Я вытираю слезы и варю кофе. Она спрашивает меня, чего бы мне хотелось, я от удивления немею. Немного размышляю и говорю:
– Книгу.
– Книгу? Ты читать умеешь?
По-видимому, это ее изумляет.
– А где ты научилась читать?
– В моей бывшей семье.
– Гм… И какую же книгу?
– Интересную. Где счастливые люди.
Она улыбается и поднимается на ноги. Ей тяжело ходить, поэтому она берет палку и исчезает в гостиной. Проходит три минуты, и она приносит мне книгу. Книжка маленькая, ну и хорошо. Так ее будет проще спрятать на лоджии.
– Спасибо, – благодарю я Маргариту, рассматривая книгу. – Я верну ее вам, когда прочитаю!
– И тогда я тебе другую дам, если захочешь.
Я радуюсь.
– Только Межде не говорите, хорошо?
– Хорошо, – улыбается Маргарита. – Это будет нашей маленькой тайной!
Книга старая, страницы пожелтели от времени. Но это большое сокровище. Бесценное. Я громко читаю название, как будто хочу ей доказать, что не обманываю:
– «Малыш», Альфонс Доде.
– Это прекрасная книга, вот увидишь, – добавляет Маргарита. – Уверена, она тебе понравится.
Она пьет кофе, а я начинаю мыть посуду.
Я бы хотела, чтобы неделя состояла только из понедельников.
Межда заглядывает в кухню и сухо говорит Таме:
– Сын придет обедать. Так что приготовь что-нибудь вкусное, ясно?
– Да, мадам.
Как только Межда выходит, Тама улыбается. Она смотрит, что есть в холодильнике и шкафчиках, ищет самые лучшие продукты, чтобы выполнить поручение хозяйки дома, но на самом деле, чтобы доставить удовольствие Изри. Она вспоминает, что он любит курицу, и находит в морозилке тушку. Она решает приготовить курицу с лимонами, а на гарнир овощи и рис с шафраном. На закуску она сделает марокканский салат.
В половине двенадцатого обед готов, стол накрыт, а на кухне витает приятный аромат. Изри приходит после полудня, обнимает мать и наливает себе стакан виски.
– Тама? – громко зовет он.
Девочка сразу прибегает.
– Добрый день, – говорит она, застенчиво улыбаясь.
– Привет… Не дашь льда?
– Сейчас.
Тама спешит принести ему полную чашку льда, и он кладет в напиток два кусочка. Пока Изри закуривает, Межда открывает окно, которое выходит на балкон.
– Тебе не следовало бы курить, сынок, это вредно для здоровья!
– Мам, не начинай, ладно?
Тама ставит на стол корзинку с лепешками и бутылку воды. Потом – закуску и раскладывает ее по тарелкам. Она замечает, что Изри поменял прическу и набил на руки татуировки. На левую – дракона, на правую – череп. Когда Изри смотрит на Таму, она волнуется.
Во время обеда Изри с матерью общаются мало. Тама следит, чтобы у них было все, что требуется. Она ждет комплиментов за свою работу. От Изри, потому что знает, что от Межды можно ждать только упреков.
Но Изри с ней не заговаривает. Лишь несколько раз бросает взгляд, улыбается. Это уже много.
После того как она принесла им кофе, Тама начинает мыть посуду. Она видит, как Изри с матерью выходят на балкон и что-то обсуждают, и Изри закуривает. Межда размахивает руками, как будто рассказывает ему нечто важное.
Десять минут спустя Изри приходит в кухню к Таме и делает себе вторую чашку кофе. Он присаживается к столу, рядом с Тамой, и сердце у нее начинает биться, как сумасшедшее. Она чувствует, что молодой человек смотрит на нее. На Таму это всегда производит удивительное впечатление.
– Столько тебе сейчас лет?
– Тринадцать с половиной, – отвечает она.
– Настоящая невеста уже!
Тама поворачивается и улыбается ему.
– И очень симпатичная…
– Спасибо, – шепчет Тама.
– Это правда, я так думаю.
Таму бросает в жар, несмотря на все усилия сдержаться, она становится пунцовой.
– Краснеешь?! – веселится Изри.
Тама не отвечает, только ломает пальцы.
– И как тебе тут, нравится?
Тама поднимает голову. Сейчас или никогда. Надо ему сказать. Но это не так просто. Он видит, что она мнется, и хмурится.
– Ну же, давай, – говорит Изри, приближаясь. – Она на балконе, цветы свои поливает…
– Мне… Нет, не очень, – шепчет она.
– Почему?
– Я работаю каждый день и три ночи в неделю… Это много. Поэтому я устаю. Очень. И еще… твоя мать меня избила и заставила спать на балконе.
Изри пристально смотрит на нее, не говоря ни слова. Тама пытается понять, что выражают его серые глаза, но не может.
– Раз она тебя ударила, значит ты что-то плохое сделала, нет?
– Нет! – защищается Тама. – Я просто ей сказала, что она заставляет меня слишком много работать.
Изри закуривает.
– Ты меня за идиота держишь?
Тама открывает рот, но слов не находит.
– Она мне кое-что про тебя рассказала. Кое-что интересное…
Тама пытается собраться с мыслями:
– Что?
– Она мне сказала, что Сефана тебя выгнала, потому что ты плохо вела себя с ее мужем. Будто бы ты с ним заигрывала?
Тама смотрит на него и не понимает. Играют с кошками или собаками. При чем тут мужья?
– Что это значит?
Изри встает прямо перед ней, проводит рукой под юбкой. Тама сжимается.
– Заигрывать? Вот что значит, – выдыхает молодой человек ей на ухо.
Тама опускает глаза.
– Ведь ты еще совсем мала…
– Я ничего плохого не сделала. Это он, не я!
– Серьезно?.. А еще она сказала, что ты ее обозвала. Что назвала ее «старой шлюхой».
Сердце у Тамы сжимается.
– Неправда! – возмущается она.
– Что, моя мать – лгунья?
– Я ее не обзывала! – кричит Тама дрожащим от слез голосом.
Изри хватает ее за плечи, ей кажется, что ее взяли в тиски.
– Черт, ты меня разочаровала! – бросает молодой человек. – Очень разочаровала. Мать расстраиваешь, а ведь она могла и не помешать Сефане, и та выбросила бы тебя на улицу… Еще раз так сделаешь, будешь иметь дело со мной, это я тебе обещаю. Ясно?
Изри уходит около четырех, не попрощавшись. Я глажу вещи Межды, а она опять валяется на диване перед телевизором.
Мне грустно. И меня трясет от ярости.
Я больше не нравлюсь Изри. Он считает меня грязной, презирает меня. Поэтому мне еще тяжелее, чем обычно. Слезы капают на одежду Межды. Вот бы они были из кислоты и прожгли бы ей дырки.
Все это из-за нее. С самого начала – из-за нее. Это она приехала за мной, когда мне было восемь лет. Она забрала меня из семьи и привезла в эту проклятую страну. Далеко, так далеко от кладбища, где покоится моя мама.
Вдруг она меня зовет. Как будто собаку подзывает. Я вздыхаю, отставляю утюг и иду в гостиную.
– Да?
– Да, мадам! – раздраженно поправляет она.
– Да, мадам?
– Пить хочу.
Я возвращаюсь в кухню, наливаю в стакан питьевой воды и сразу приношу.
– Да не воды, дурочка! Кока-колы.
Я сжимаю зубы и ухожу в кухню. Заменяю воду на колу, плюю в стакан и перемешиваю. Потом приношу стакан и ставлю на журнальный столик.
– Что-нибудь еще, мадам? – спрашиваю я тоном, который мне кажется нейтральным.
Межда смотрит на меня, у нее злобный вид.
– Ты как со мной разговариваешь? – бросает она.
– А вы не рассказывайте Изри обо мне всякие гадости! – произношу я с некоторым апломбом. – Врать нехорошо. Особенно собственному сыну.
Она ошеломлена моей наглостью, и я ухожу. Мне стало легче, намного легче. Пусть даже я дорого заплачу за свои слова. Она, наверное, скоро придет и хлыст захватит. Но мне уже все равно.
Она является меньше чем через минуту, ее лицо обезображено гневом. Руки пусты, может быть, я избегу хлыста.
– Думаешь, что ты имеешь право огрызаться на меня? – кричит она.
– Я просто говорю правду. Обижаются только на правду.
От ярости она багровеет, хватает меня за волосы и кидает об стену. Я сильно ударяюсь лицом, мне кажется, что у меня сломан нос. В любом случае из него идет кровь. Потом она срывает с меня блузку и футболку. Я отбиваюсь, кричу. Но она намного сильнее меня, мне не хватает сил.
– Я научу тебя слушаться, отребье!
Она пригибает меня к столу, держит, давя всем телом мне на затылок. Берет утюг и прикладывает между лопаток. Меня пронзает боль и распространяется по всему телу.
Ад.
Я горю в аду.
Я кричу так сильно, что срываю голос. И замолкаю.
Я стараюсь выкрутиться, вырваться. Но я так слаба… Я всегда была так слаба.
Кто-то хватает меня, ужасно рычит и запускает мне острые когти глубоко в спину. Клыками рвет мои легкие, разрывает внутренности. Я открываю рот, но мои крики беззвучны.
Чтобы позвать на помощь, надо существовать. Существовать хотя бы для кого-нибудь.
Я резко просыпаюсь, вызванный лихорадкой кошмар отступает.
Межда забрала у меня оба одеяла. Я лежу прямо на плитках пола, лежу на боку, меня трясет и тяжело дышать. Пальцы от невыразимой боли свело судорогой.
Я думаю только о боли. И ни о чем ином. Я вижу Батуль, она сидит неподалеку и, кажется, очень строго на меня смотрит. Как будто судит. Указывает на меня единственной рукой и выносит приговор.
– Бороться бессмысленно, дурочка, как ты не можешь этого понять?
Да, ты права, подружка. Я давно должна была понять, что сражаться бессмысленно.
Бунтовать – значит жить. Но это значит и страдать.
Особенно страдать.
Этой ночью, когда я переставала стучать зубами, когда переставала стонать и плакать, я клялась.
Клялась, что больше никогда не буду бунтовать.
В этом горячечном бреду я клялась, что всегда буду со всем соглашаться.