1
На сердце у Джимми было неспокойно. Зря он сорвался на Линдснея.
«Ты слишком эмоционален. Придется мне подучить тебя самоконтролю. Хорошо, что ты признаешь свою неправоту, но за ошибки надо платить», – сказал ему в тот злополучный вечер Ли, и устроил для себя праздник, по-своему…
С тех пор Джимми старался не срываться.
Во всяком случае не на тех, кто мог ответить.
Но учителя часто ставили его в тупик. Ему никак не удавалось классифицировать их в работе. Они все время менялись, перетекая из одного качества в другое: то вели себя прилично, как обычные люди, то – стоило задеть какие-то туманные «святые принципы» – буквально перерождались, как Карл Линдсней, становясь мстительными, бьющими исподтишка тварями. Джимми так и не научился вычленять их сразу из серии более безобидных, но подобных им педагогических существ. Приходилось каждый раз действовать методом проб и ошибок. На своей шкуре, так сказать. Но что поделаешь… Нет предела совершенству… Что ж, возможно, когда-нибудь это будет его следующая стадия развития. Имеет же он право ошибаться в оценке противника?.. Имеет. Он еще молод.
«Не стоило с ним связываться,» – подал голос заблудший было инстинкт самосохранения.
Факт.
«Твое положение и без того уязвимо».
Еще один.
«Стоило просто промолчать».
Это Джимми понимал. Но та самая уязвимость и необходимость все время «быть в форме», «держать лицо» в месте, где с каждой стены тебе кричали лозунги о безопасности и свободе самовыражения, в вещах, в которых от тебя требовали похожей на откровенность и искренность лжи, сводили его с ума.
Он жутко устал жить в раздвоенном, рас-троённом мире, сейчас – больше, чем когда бы то ни было. Может быть, потому что раньше его жизнь была по-настоящему опасна и «игра масок» была единственным средством выживания и по-другому было совсем плохо, а сейчас…
Бесперспективность его усилий, его кажущейся свободы, протеста или смирения – не все ли равно, если будет один и тот же результат?.. – грубо, ежедневно, беспощадно душила его. Никакой паузы, никакой жалости, никакого удовольствия и просвета впереди, – и никакого отчаяния. Все чаще и чаще пустота в голове и нежелание что-либо делать.
Если бы не обещание миссис Ди продержаться трезвым один месяц, Джимми давно бы дошел до ручки.
В сочинении он написал, что, если средства плохи, стоит изобрести другие средства. А может ли он изобрести другую цель? Под стать тем средствам, которые он использовал?.. Цель, которая оправдала бы все, что он натворил?..
Можно ли в жизни пойти от обратного?..
Сначала взорвать бомбу, а потом обрести идею, ради которой ты это сделал?..
Говорят, в политике так бывает. Но то в политике. А в жизни?..
В жизни тоже, возможно, получится… Ведь удавалось же кому-то!.. Можно! Но только не в его…
Как говорил Ли, «ты слишком умен, чтобы обманывать себя и слишком наивен, чтобы не хотеть этого сделать».
Смешно.
Неприятно, но в самую точку.
Джимми решил, что потерпит ради приличия столько, сколько сможет, надеясь, что время подскажет ответы. Время… или люди… Они всегда были, в целом, добры к нему, и Джимми ценил доброту. Хотя иногда у него не сразу получалось назначить ей нужную цену. Еще один навык, которому в его возрасте стоило подучиться…
2
Видеть на каждом столбе объявление «Распродажа!» и оставаться счастливым человеком отнимало у Джимми порядочную долю дневных усилий.
Он едва пригубил бутылку, как в комнату вошел брат.
– Что это? Ты пьешь?
– Не говори отцу.
– Какому?
– Обоим.
– Это плохо кончится.
– Давай не сегодня. Мы уже достаточно наговорили друг другу.
Проклятый сон снова навалился на Джимми, только почему-то в этот раз его брату было лет 13-14, а ему 17. Как будто в том, сонном мире, время текло по-своему.
– Здесь кто-нибудь стучится в доме?
Это уже он – Джимми – недовольно, резко выкрикнул биологическому отцу, когда тот нежданно-негаданно вошел в его комнату. Выслушал унылые нотации о вреде алкоголя.
– Я понял. Вылью. Потом.
– Сейчас.
«Второй Джимми» проследовал до ванной комнаты и вылил всю бутылку в раковину.
– Доволен?
Вот это сон!.. Сногсшибательно!.. Не удивительно, что ему не хотелось ложиться в кровать.
В жизни, правда, Джимми тоже так делал. Два раза. Один – от отчаяния и глупости – для матери, второй – для себя, когда понял, что теряет контроль. С тех пор он не покупал больше одной бутылки в дом. Знал, что может не удержаться.
– Поговорим завтра.
– Я достаточно трезв.
– Завтра.
Джимми ненавидел это слово, но во сне воспринял его достаточно спокойно.
– Тебе так плохо у нас?
– Нет. Просто привычка…
Он почувствовал, что напугал биологического отца.
– Я сделаю так, как ты хочешь, – попробовал он успокоить родных по крови и бесконечно далеких по жизни ему родителей.
– Мы обратимся к специалистам…
Равнодушно Джимми пожал во сне плечами, желая одного: чтобы его оставили в покое, отвязались…
– Группа взаимопомощи? Пожалуйста.
Для Джимми ни наяву, ни во сне это не было проблемой. Он ни в грош не ставил такие собрания, а мать – а, сидя за ее спиной, и он сам – посетили их немало. Бессмысленные встречи. Там все играли роли, притворялись теми, кем на самом деле не были, включая врачей, маскирующихся жажду власти и острых эмоций под альтруизм доброго самаритянина.
«Все в ваших руках…»
«Поддержим его выбор…»
«Откройте для себя помощь Господа…»
Мать называла эти собрания сходкой стареющих вампиров и считала, что реальная жизнь гораздо сложнее любой театральной труппы. В ней нельзя просто так взять – нажать на кнопку – и переключиться…
Даже объяснить иногда не удавалось. Произнесенные, слова искажали истину, или реальность, или нечто, что видел ты сам…
– Слушай, я не специалист по красивым жестам и словам, но мне кажется, у тебя хорошая семья, – во сне пытался успокоить его несуществующий в реальности друг.
В реальности Джимми не мог никому верить.
– Ух ты?!.
Джимми не знал его.
– Оставь мою семью мне.
– Ладно, – приятель вскинул руки ладонями вверх, но не отстал. – Тебе в любом случае не стоит столько пить. Твой первый-второй отец, черт, Джимми, назови их уже как-нибудь, не будет сюсюкаться с тобой, когда вернется.
– Не учи меня жить!
– Как знаешь… Я не понимаю, что с тобой не так, приятель. Ты и вправду нашел нормальную семью.
И тут он сорвался.
– Я боюсь.
Во сне, как и в жизни, он не дал себе договорить до конца.
Мать, его настоящая мать, из плоти и крови, мать, которая родила его, которая учила: «не стоит выливать ушаты грязи на непричастных», «незачем просить о помощи у тех, кто не поможет», «не стоит застревать в прошлом» …
Сама она соблюдала два урока из трех.
Джимми усвоил один. Два других давались ему тяжело, но гордость помогала.
Раньше он всегда мог остановиться, не дойдя до крайней точки. Сможет и сейчас.
«А не полечить ли тебе нервы, парень? – шутливо спросил он себя сам, разглядывая незамысловатый узор на стене. – Дурные мысли – дурные сны».
Он сел, по-турецки сложив ноги и стал сильно, до боли тереть щеки, подбородок, пытаясь освободиться от наваждения. Не помогало.
Под утро, сквозь липкое, приятное своей темной негой забытье, он ненароком вынырнул на поверхность, – и снова оказался в другой реальности.
– Любовь связана у меня с мужчинами, лишь с некоторыми, женщины – с удовольствием, – напившись, болтал сам с собой один из его клиентов, из Тех, на которых собирал компромат мистер Ли.
Джимми едва не стошнило. Это был не сон, а дерьмо. Дешевое дерьмо.
Словно почувствовав позывы хозяина тела, дебильный философ – порождение сонного разума – резко крутанулся на стуле, меняя угол обзора, словно это имело значение, ведь перед ним были стены – не люди.