Лео смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Слова мои еще отдавалось эхом в комнате. Я много думала, как лучше сыну обо всем поведать. Где. И какие слова подобрать. «Твой отец», а может, «папа», «приедет» или «жив»?
Я изо всех сил старалась припомнить, какие чувства обуревают тебя в восемь лет. Как ты забираешься на самые высокие каштаны, не испытывая при этом ни малейшего страха, – тебе еще не приходилось сталкиваться со смертью, и ты не знаешь, что такое травма спинного мозга и паралич. Как вдохновенно и ни о чем не думая расшатываешь уже слабые молочные зубы, пока они не выпадут. Как копаешь крохотные могилки для птиц, которых нашел в траве, изготавливаешь миниатюрные надгробия и во время погребального обряда то строишь наигранно серьезную мину, то стыдливо хихикаешь, потому что на настоящих похоронах еще никогда не бывал. Ты все, везде и всегда делаешь бегом, потому что зачем ходить из пункта А в пункт Б, когда можно бегать.
– Папа приезжает, – повторил сын так, словно собирался распробовать эти слова хорошенько, а потом уже решить, как поступить дальше.
Отец был для него только мысленным образом, не более, одним из фантастических героев тех историй, которыми потчевала его по вечерам мама, сидевшая на краю кровати. Отец был героем из сказки, которого держали под замком среди черных значков, рассыпанных на белых книжных страницах.
Сейчас Лео совершенно сбит с толку, и нельзя его за это упрекать. Будь у меня больше времени. Больше времени, чтобы спокойно, без спешки все ему объяснить, чтобы он постепенно мог свыкнуться с этой мыслью. Но времени нам не дали – ни ему, ни мне.
Филипп приезжает.
И не в каком-то там неопределенном будущем, Филипп приезжает завтра.
Лео, не говоря ни слова, обнял меня. И некоторое время мы так сидели. Бедняжка, наверно, трудно так сразу все переварить. Я только было собралась спросить сынишку, что он обо всем этом думает, что чувствует, но тут заметила, как медленно и спокойно он дышит. С изумлением я поняла: Лео уснул.