– Наша жертва – Колин Ллойд Ливингстон из Думтауна. Тридцать лет, холост, – зачитала Алиона.
Гроус, оставаясь в трех метрах от нее, одним небрежным движением пальцев заставил черную папку выскочить из девичьих рук и упасть на стол.
– Всё это мне уже известно.
– А мне – нет, – чуть недовольно сказала Алиона, потянувшись к делу Ливингстона.
Она согласилась на эту авантюру, понимая, что не может остаться в стороне, когда народу Фентерры требуется помощь.
Страна теряла магию. Пока это были лишь тихие звоночки, но семьи, приближенные к Верховному, тревожились. Шаткий мир между Фентеррой и Содружеством Южных Морей мог в любой момент нарушиться, узнай морская держава, что соседнее государство ослабло. Глава Содружества давно поглядывал на плодородные острова на самой границе, но могущественные колдуны, выстроившие магический барьер вдоль всей прибрежной полосы, мешали любым планам захватить земли при помощи мощного флота. Маленькая, но славная своими талантливыми магами Фентерра была лакомым кусочком для многих. И любые слухи о том, что у нее возникли проблемы с волшебством, могли привести к войне.
О том, что именно случилось, Совет мог лишь догадываться. Куда утекала сила? Что стояло за ее исчезновением? Благодаря работе Стражей, а также изысканиям всех, кто входил в круг приближенных к Верховному, стало известно: источник магии в горах Альдерона нуждается в мощной подзарядке. И самым эффективным инструментом для этого стал бы артефакт Глорион. Однако, как и у любого артефакта, у Глориона был Хранитель. Молодой мужчина из Союза Вечных Земель Морланда, отказавший Фентерре в любом сотрудничестве. Юридически он имел на это право. С моральной точки зрения, по мнению Алионы, это было низко, бесчеловечно и заслуживало самого сурового наказания.
Именно поэтому, когда стало ясно, что нет никаких других способов получить артефакт, кроме как украсть его, она поддержала это решение. И когда на собрании – неофициальном, во дворце Верховного такое никто не стал бы обсуждать – Гроус заявил, что для этого ему нужна Алиона, она ощутила готовность помочь. Даже несмотря на личность будущего напарника.
В присутствии Гроуса она… терялась. Отец и братья не любили этого человека, и Алиона в каком-то смысле считала своим долгом не любить его тоже. Правда, мама никогда не говорила о нем ничего плохого, просто благосклонно позволяла семье перемывать ему косточки после каждой встречи. Но были и другие причины, почему Алиона предпочитала проводить в компании Гроуса как можно меньше времени.
С ним было связано три ярких воспоминания.
Первое: ей лет десять. Ему, стало быть, около двадцати. Марку, старшему брату, восемнадцать. В их доме праздник. Гроус еще не разбогател, но уже стал сиротой. И уже вел себя как самодовольная задница. Его приглашали на светские события, разумеется, так как статус наследника Гроусов, древнего магического рода, был важнее состояния.
Желая спрятаться от шумной вечеринки, Алиона поднялась в библиотеку. Но не успела она открыть дверь, как прямо на нее выскочил Марк. Глаза бешеные, щеки пылают алым. Заметив сестру, он резко закрыл за собой дверь и рявкнул:
– Что ты тут делаешь?!
Алиона объяснила, что хотела почитать, и попыталась обойти его. Но Марк больно схватил ее за плечо и потащил прочь. Таким разъяренным она видела спокойного, рассудительного старшего брата очень редко.
– Там Гроус! – выплюнул он, словно это должно было все объяснить.
– Ну… ничего страшного, – она попыталась высвободиться. – Не думаю, что он помешает моему чтению…
– Нет! – рыкнул Марк, глядя ей прямо в лицо. – Ты к нему не пойдешь, он…
Алиона видела, что у брата на языке вертелись крайне неприличные ругательства, но, осознав, кто перед ним, он сдержанно завершил:
– Вор! Он украл…
– Украл? – ахнула Алиона. – Что?
– Кое-что… кое-что очень дорогое.
Алиона перестала сопротивляться, и Марк сумел увести ее через коридор к широкой мраморной лестнице.
– Только не твои часы! – выдохнула она, зная, как он дорожил подарком отца на совершеннолетие.
– Лучше бы их, – выплюнул тогда Марк.
Брат отказался рассказывать взрослым и ей велел молчать. Алиона тоже скоро рассудила, что подвергать осуждению всего света один раз оступившегося молодого человека, потерявшего обоих родителей, было бы слишком сурово. Так и не узнав, что именно похитил Гроус, Алиона просто хорошо запомнила: от этого человека можно ждать чего угодно. Он способен даже на кражу.
Когда прозвучала реплика Гроуса о том, что ему нужна Алиона, отец и братья начали долгий спор. Гроус молчал, и спор получался в каком-то смысле односторонним. Хотя молчал он настойчиво, даже агрессивно, поэтому все равно создавалось ощущение, будто выступали обе стороны. Так или иначе, с четверть часа Ламарины убеждали всех присутствующих, что Алиона не станет участвовать в краже, тем более под руководством Гроуса. Алиона слушала тихо, пытаясь из сердитых фраз и разъяренно выплюнутых аргументов понять контекст. Она хоть и не участвовала в собраниях Совета, но была осведомлена о ситуации, в которой оказалась Фентерра: Данни, будучи лишь годом старше нее, охотно делился с сестрой всем, что знал сам.
Наконец, когда ситуация прояснилась, Алиона встала и веско произнесла:
– Я понимаю вашу обеспокоенность, но не в привычке Ламаринов прятаться в тени, когда нужно сделать шаг вперед. Не в привычке Ламаринов отсиживаться, когда нужно действовать. Я в деле.
Ей показалось, что Гроус самодовольно хмыкнул, но сказать наверняка она бы не смогла: черты его лица были таковы, что он неизменно выглядел самодовольно, а не по возрасту глубокие складки у рта навсегда оставили печать насмешки.
Мужчины семьи Ламарин поспорили еще немного – теперь с ней. Но, как бы они ни заботились о двух своих женщинах, если Алиона или ее мать что-то решали, отец и братья быстро оставляли попытки их переубедить.
И вот теперь Алиона в сопровождении Данни пришла в дом Гроуса, чтобы обсудить детали.
Оказавшись с напарником лицом к лицу, она засомневалась в правильности сделанного выбора. Спасение страны – спасением, но этот человек действительно вызывал тревогу.
Сейчас Гроус одним лишь волшебством держал папку приклеенной к месту, не позволяя Алионе взять ее. Игнорируя сердитые взгляды, он сказал:
– Это изучите позже. Я же пригласил вас, чтобы объяснить некоторые аспекты той работы, которая нас ожидает.
Они находились в кабинете. Сдержанная холодность интерьера, которую дарили синие стены, окна без гардин и абстрактные скульптуры из стали, будто отражала эмоциональную скупость хозяина.
Однако Алионе всегда казалось, что самообладание Гроуса – лишь фасад, за которым скрывается страстная натура.
Неторопливо пройдясь вдоль письменного стола, он проследовал мимо Алионы к книжным полкам. Внимательный взгляд на гостью, и Гроус заговорил:
– Мы будем действовать по достаточно простой схеме. Воспользовавшись вашим природным женским обаянием, – ехидная усмешка, – мы войдем в доверие к Хранителю и вычислим месторасположение тайника с Глорионом. Затем, прибегнув к нехитрому способу, вы отвлечете Хранителя, я же в это время подменю артефакт его точной копией.
– Она не будет этого делать! – тут же воскликнул Данни. – Что за нехитрый способ? Мы на такое не договаривались.
– Младший-младший, я позволил тебе присутствовать здесь только на условии, что ты хранишь молчание. Если самоконтроль тебя подводит, я помогу.
Гроус взмахнул рукой в направлении гостя, схватил горсть воздуха и будто выбросил в сторону. Данни разъяренно вскочил на ноги, явно желая выкрикнуть что-то, но изо рта не донеслось ни звука. Алиона метнулась к брату, пытаясь успокоить его и усадить обратно.
– Послушай, просто сиди тихо. Мне не нужно, чтобы ты вступался за меня при каждом случае, я сама могу за себя постоять. И я не стану делать ничего, что мне покажется неэтичным. Ты же знаешь меня. Я не совершу глупостей.
Данни закрыл рот, перестав изображать рыбу, выброшенную на берег.
– Верните ему голос, – потребовала Алиона, обращаясь к Гроусу.
– Как только мы закончим, – небрежно отозвался тот и жестом указал на стул, который она занимала минуту назад.
Алиона стиснула зубы, но послушалась, желая поскорее узнать, в чем состоял план. В общих чертах ей было понятно, но… она никогда не слыла кокеткой, поэтому ей было любопытно, как именно Гроус собирался осуществить задуманное. Она надеялась, он полагался не только на ее способности к флирту…
– Итак, есть нюанс, стоящий на пути у нашего предприятия. И это даже не ваш братец, – короткий взгляд в сторону Данни. – Боюсь, вы не обладаете достаточным опытом в делах любовного рода, чтобы… преуспеть.
Несмотря на то, что Гроус был прав, к тому же в этих словах вроде бы не было ничего оскорбительного, Алиона вскинула подбородок:
– С чего вы взяли?
Но одним красноречивым взглядом ему удалось сказать многое. Алиона покраснела и раздосадовано закусила губу.
Именно этого она опасалась: что снова почувствует себя глупой девчонкой, смущающейся и кроткой.
Второе воспоминание, связанное с Гроусом, которое жгло больше первого, касалось празднования ее четырнадцатого дня рождения. Надо отметить, что тогда для своего возраста Алиона выглядела совсем юной, а Гроусу, прожившему почти четверть века, уже погруженному в мир больших денег, активно ведущему дела своей семьи, она, должно быть, казалась совсем ребенком.
О нем уже ходили слухи разного толка, но Алиона особенно к ним не прислушивалась. Мир светских сплетен не был ей интересен. Однако вот этот флер опасного, подозрительного типа, которого вроде и принимало общество, но в массе своей сторонилось, доносился и до нее.
На день рождения малышки Ли, как звали ее в семье, он пришел, разумеется, не по ее приглашению и не по ее желанию. Просто родители использовали событие как повод для очередного великосветского собрания. Алиону поздравляли, ей дарили подарки, но она прекрасно знала, что интересовала гостей не больше, чем новая ваза в гостиной.
Так вышло, что среди знатных семей, с которыми обычно общались Ламарины, ровесников Алионы почти не было: большинство были либо немного старше, либо чуточку младше. И все – взрослые, братья, их друзья – так привыкли воспринимать Алиону как одну из этих “детей”, которых отправляли домой с нянечками сразу после мороженого, что никто даже не заметил, как девочка подросла. Тем более что созревать она начала поздно, поэтому в четырнадцать и фигура, и лицо, и рост – все делало ее похожей скорее на угловатого подростка, чем на молодую девушку. Еще и платье в тот день ей выбрали пышное, с какими-то рюшами и цветами, подходящее скорее пятилетке.
Все это, впрочем, не волновало Алиону до того самого момента, как она столкнулась с Гроусом в малой столовой. Устав от круговерти лиц и улыбок, громкой музыки и бесконечной болтовни гостей, она покинула праздник в десятом часу – никто этого не заметил – и проскользнула в комнату, где они обычно завтракали, чтобы взять из стеклянной банки немного лимонного печенья. В темноте она не сразу заметила, что там уже прятался другой человек.
Вспышка теплого света заставила ее вскрикнуть.
– Что вы тут делаете, Алиона? – голос Гроуса застал ее врасплох.
Ей даже не пришло в голову, что это он был здесь чужаком, а не она. Что это ей, хозяйке, следовало бы задать вопрос.
– Я… я устала, – тихо ответила Алиона.
Стало страшно. Но когда Алиона заметила, что мягкий светящийся шар, наполнявший комнату уютом, горел прямо над ладонью Гроуса, ее испуг сменился восторгом.
Глаза ее, должно быть, восхищенно вспыхнули, точно как сгусток света, парящий в воздухе. Она несмело подошла ближе к Гроусу, глядя на то, что сотворила его магия. В ее семье владели только самым простым волшебством: так, левитация предметов на небольшие расстояния, изменение температуры воды и вещей, временное изменение цвета.
– Вот это да… – выдохнула она.
Но Гроус сжал кулак, потушив свет пальцами, и в комнате мгновенно стало темно.
– Идите к гостям, – велел он.
Глаза Алионы быстро привыкли к темноте. За окном горел фонарь, разряжая черноту ночи.
– Я… я просто… – промямлила она, вдруг отчетливо понимая, что оказалась наедине с молодым человеком.
В темной комнате.
И никто не знает, где она и что делает…
Все эти мысли вызвали столько чувственных переживаний в ее чистой, невинной душе, что щеки вдруг вспыхнули, дыхание участилось, и откуда-то взялась невероятная смелость.
– Просто подумала, что здесь мне будет лучше… – это должно было прозвучать многозначительно и дерзко.
– Вы ошиблись, – отозвался Гроус. – Вам не стоит быть здесь в такой час…
И ей послышался какой-то намек в его словах. Быть может, он тоже ощутил неоднозначность ситуации, в которой они оказались…
– Уже больше девяти. Разве вам не нужно быть в постели?
Гроус вдруг встал и протянул ей руку. Тело Алионы налилось приятной тяжестью, в тот момент она впервые поняла смысл слова “томление”. Она вложила свою ладонь в его.
Но он вдруг взял ее не так, как это делают мужчины с женщинами. Гроус обхватил ее тонкие пальчики так, как взрослые держат детей, и повел прочь из комнаты.
– Ваша няня, должно быть, вас обыскалась. Ступайте, ступайте в свою комнату. Уверен, вы еще не успели открыть подарки.
Она шла за ним на ватных ногах. Гроус проводил ее до лестницы.
– Я привез вам какую-то особенную куклу. В магазине сказали, что у нее голова и тело из фарфора, и это высший класс среди кукол. И волос натуральный, смесь человеческого и конского…
На этих словах он скривился, а затем взмахнул рукой:
– Звучит паршиво, но кто я такой, чтобы осуждать кукольных мастеров, не правда ли?
Гроус отпустил ее руку и, святые небеса, потрепал Алиону по голове, вслед за чем ушел прочь.
Она не сумела сдержать слез. Обида душила. Сколько, он думал, ей лет, десять? Он мог не смотреть на нее, как на девушку, но обращаться как с ребенком… это было просто унизительно.
В тот вечер, лежа в кровати, Алиона пообещала себе, что не позволит ни Гроусу, ни кому-то еще вести себя с ней как с глупой девчонкой.
Отдувались за поведение гостя хозяева дома. Алиона сделала все, чтобы домочадцы поняли: у их малышки Ли переходный возраст. Она неистово отстаивала права, все время чего-то требовала, а любое обращение к ней не как к взрослой, самостоятельной личности, воспринимала в штыки и устраивала скандалы.
Однако с посторонними по-прежнему тушевалась и старалась быть неприметной.
Теперь, когда они с Гроусом стали партнерами, Алиона строго-настрого велела себе быть взрослой, самодостаточной женщиной. Не позволять ему – вольно или невольно – заставлять ее ощущать себя незначительной, глупой, маленькой.
Когда он прямо сказал о ее скудном опыте в любовных делах, Алионе потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с собой.
– И зачем тогда вы выбрали именно меня в напарники? – спросила она, надеясь, что в голосе слышен вызов, но не обида.
Гроус вздохнул. Прогуливаясь вдоль стола, он скучающе пояснил:
– В моем окружении не так много молодых женщин, госпожа Ламарин, особенно готовых пуститься в такого рода авантюру. В Совете подходящих кандидатур больше нет, что касается дочерей достопочтенных господ и дам – одни замужем, другие юны, а две девицы ведут слишком светский образ жизни, их лица – во всех газетах. Нам же нельзя раскрывать свои личности. Если Хранитель поймет, кто мы и откуда, это будет означать конец операции.
Он оказался рядом с ней и, глядя прямо в глаза, проникновенно заявил:
– Недостаток опыта легко скрыть. Я научу вас, как заставить Ливингстона есть у вас с рук. Раскрою мир неограниченных возможностей, которые дарит вам ваша сила.
Между ними приземлилась диванная подушка. Это Данни напоминал о своем присутствии и, еще важнее, о своем отношении к подобным методам.
От такого выражения братской любви Алиона вздрогнула и, поняв, что невольно тоже подалась вперед, внимая сладким речам Гроуса, прижалась к спинке стула.
– Хотите сказать, будете учить меня соблазнять мужчин? – уточнила она. – Вам не кажется, что это…
Она задумалась, подбирая слова. Неприлично? Бесстыдно? Неуместно для молодой женщины и постороннего мужчины?
– … не так уж сложно, поверьте, – отмахнулся Гроус.
Его душевные переживания отличались от ее. Он волновался лишь об успехе операции. И потому ей тоже следовало оставить ненужные, назойливые мысли и подойти к задаче без сантиментов. С другой стороны, без ответов на некоторые вопросы нельзя было браться за дело:
– Разве можно управлять чувствами? И разве можно научить обаянию?
Гроус обогнул стол и сел за него, сжав руки в замок.
– Вы будете не влюблять Хранителя, а манипулировать им. Что нередко одно и то же, однако для манипуляции никакого значения не имеют все эти возвышенные материи. Только психология. Нами правят обычные человеческие реакции, которым мы подвержены гораздо сильнее, чем хотели бы думать. Поэтому научить обаянию, быть может, и нельзя, а вот научить обольщению можно.
Отвечал он терпеливо, без снисходительных ноток, потому Алиона уточнила:
– В чем тут разница? Разве обольщают не при помощи обаяния?
– Обаяние – дар, данный от природы или выпестованный годами, обольщение – процесс, который, при умелом анализе, легко разложить на пункты.
Алиона словно и впрямь оказалась на лекции. Будь у Гроуса доска, он бы сейчас выписал два основных термина, а затем попросил бы ее зазубрить их.
– Хорошо, но что насчет того, что у всех мужчин разный вкус? Одни предпочитают блондинок, другие брюнеток, кому-то нравятся высокие, кому-то миниатюрные.
– Цвет волос не так важен. А в целом вы достаточно миловидны, чтобы вас сочло привлекательной абсолютное большинство мужчин.
Слова не прозвучали как комплимент, впрочем, и оскорблением назвать их было сложно. Пока Алиона пыталась осмыслить последнее высказывание, Гроус продолжил:
– К делу. Мы с вами, разумеется, едем в Союз Вечных Земель Морланда. У нас есть информация, что Ливингстон держит артефакт в своем поместье в предместьях Думтауна. Там нас ждет несколько светских мероприятий. Все, что требуется от вас: точно следовать моим указаниям.
Гроус двумя пальцами заставил черные папки проскользить по столу к Алионе.
– Вот наши дела. Их можете изучить сейчас и задать вопросы, если что-то непонятно.
Алиона приняла их, в то же время с досадой вздыхая:
– Жаль, что Ливингстон не захотел передать артефакт добровольно. Я понимаю необходимость этой кражи. Однако это все же неправильно. Как бы было замечательно найти другой выход…
Гроус сердито сжал губы, а затем хладнокровно ответил:
– Я готов выслушать ваши рассуждения об аморальности наших планов, когда флот Южных Морей войдет в гавань Фентерры и разбомбит пару деревень, чтобы занять острова.
Алиона сглотнула. Хотелось бы ей быть чуть более циничной, как Гроус. Не испытывать таких мук совести.
Не желая сдаваться, она заметила:
– Может, все-таки удастся убедить Хранителя? Одно дело – визиты дипломатов. Другое – мы. Может, получится подружиться с ним и договориться о передаче артефакта.
– Подумайте, о ком вы печетесь. Стал бы хороший человек так безразлично относиться к судьбам даже не сотен, тысяч людей?
Не найдя, что возразить, Алиона снова обратила свое внимание на папки в руках. Она с интересом открыла сначала первую, потом вторую.
– Вы будете моим отцом? – воскликнула она и рассмеялась, что скорее было вызвано смятением, чем настоящим весельем.
Данни, явно из любопытства, привстал, но мрачный взгляд хозяина дома заставил его опуститься обратно в кресло.
– В глазах Хранителя я не должен представлять никакой опасности для ваших отношений, – заметил Гроус в ответ на ее замешательство.
Алиона взглянула на него, удивленно подняв брови.
– Просто… вы же старше меня всего на десять лет.
– Внимательнее посмотрите дела. Мы накинули четыре года мне, отняли столько же у вас. И вот вы юная, но уже совершеннолетняя дочь все еще молодого отца.
– Но почему вы не можете быть моим братом?
– Вы ведь не хотите на самом деле делать то, во что мы заставим Ливингстона поверить?
Потерев лоб, Алиона попыталась понять, на что намекал Гроус: с чем таким не справится брат, что под силу отцу?
– Нам нужна помеха, – снизошел он до пояснений. – Фигура достаточно внушительная, чтобы Ливингстон, очарованный вами, не спешил переходить к следующему этапу в отношениях. Вы под моей опекой, и я не позволю Хранителю даже поцеловать вас… если это не будет запланировано.
Любопытное уточнение.
Она старалась не смотреть в сторону Данни, чтобы не видеть его довольное лицо. Именно этим – чрезмерной защитой и контролем – занимались ее братья и настоящий отец. Только она решила, что останется, хотя бы на время, без их постоянного надзора, как на охранный пост вступил Гроус.
– Ну да… что ж, все выглядит вполне достоверно. Хороший план, господин Гроус.
– С этих пор можете называть меня только вымышленным именем, и только когда мы одни. Когда мы на людях, вы должны называть меня «папа».
Собственные слова вызвали у него ухмылку. Сама Алиона готова была вновь расхохотаться, но горло отчего-то сжал спазм. Чувства, которые она испытала в свой четырнадцатый день рождения, вновь напомнили о себе.
Гроус обошел стол, чуть прошелся по комнате и застыл за спиной Алионы, что скоро стало нервировать ее. Она впилась взглядом в собственное дело, но, желая вернуть самообладание, отвлеклась и спросила:
– Не будет ли лучше, если я буду называть вас папой всегда?
Когда пауза затянулась, Алиона решила, что так и не услышит ответ. Однако Гроус все же сказал:
– Когда я буду обучать вас, ваше обращение ко мне как к отцу может быть неуместным, – голос его звучал равнодушно, будто речь шла об уроках математики.
Алиона медленно кивнула. Данни вскочил на ноги, заслужив от сестры суровый взгляд.
Гроус невозмутимо обошел Алиону и присел на угол стола:
– Если же вы случайно назовете меня моим вымышленным именем в присутствии посторонних, никто не обратит внимания. Это совсем не редкость, когда дети-подростки называют своих родителей по имени в силу непомерного желания казаться взрослее.
Алиона бросила взгляд на личное дело Гроуса и, едва слышно фыркнув, произнесла:
– “Кроу Кальери”. Вы не слишком старались, придумывая себе псевдоним, не так ли?
– Как вы могли прочесть, мы будем выдавать себя за граждан Норбергии. Для жителя Морланда имена этой страны в целом звучат непривычно, поэтому у нас есть некоторая свобода в выборе. Вы много лет знаете меня как Кайлера Гроуса. Полагаю, ваши отец и братья зовут меня просто по фамилии, когда перемывают мне кости. Таким образом, выбрав имя, наиболее похожее на привычное вам, мы сведем опасность ошибки с вашей стороны к минимуму. В случае же, если вы забудетесь, люди сочтут, что ослышались.
– Лион Кальери, – она постучала пальцем по своему личному делу. – Тогда вы начинайте звать меня так.
Вздохнув, она снова вернулась к чтению текстов, однако не нашла там ничего, что могло бы позволить продолжить разговор. Страстно желая как можно скорее закончить беседу и покинуть этот дом, она спросила:
– Ну что ж… Когда мы отправляемся в Морланд? Мне нужно собрать вещи.
– Прежде, чем это произойдет, нам с вами необходимо немного подготовиться. Вы – личность не публичная, и все же нужно внести кое-какие изменения во внешность в качестве меры предосторожности. К тому же будет нелишним добавить нам с вами немного сходства.
Это показалось Алионе делом непростым. Волосы у обоих были темными, глаза – голубыми, только вот ее – как безоблачное небо, а его – как холодная сталь. Чертами они и вовсе обладали разными: у нее овальное лицо, пухлые губы, круглые глаза, широкие брови. Мягкие, плавные линии. У него же все будто высекли топором: остро, угловато, грубо. Губы узкие, скулы торчат, нос как клюв, взгляд из-под нависших бровей пронзительный. Да еще кожа Алионы, мраморно-белая, так отличалась от его смуглой, обветренной, словно он проводил свои дни не в кабинете, а где-нибудь на плантациях или на борту рыболовецкого судна. Совсем не аристократично.
– Волшебство обличия – не моя сильная сторона, – размышлял Гроус вслух, – поэтому, во избежание неприятностей, используем немагические методы изменения внешности. Я пригласил в ваш дом парикмахера и портного.
– Это мудрое решение, господин Гроус.
Он застыл, внимательно взглянув ей в глаза.
– То есть, папа. Или я должна сказать Кроу? Данная ситуация попадает под описанную вами? Или мы еще не начали работу над делом?
– Расслабься немного, Лион, – потребовал Гроус тоном, который совсем не располагал к умиротворению и спокойствию. – Будь проще. И не пытайся постоянно продемонстрировать свой интеллект.
Она удивленно подняла бровь: когда это она пыталась делать что-то подобное? По ее мнению, по крайней мере, в присутствии Гроуса, она только и делала, что непонимающе хлопала глазами и задавала идиотские вопросы.
– Женщина не должна быть глупой, – продолжал тем временем он, – но для быстрого достижения результата лучше, если она не носит мозги вместо сумочки. Ты должна обладать широким кругозором и живым умом, быть по-женски мудрой, но ни в коем случае не казаться умнее мужчины, являющегося целью. Не просто не быть равной по уму, – подчеркнул он, – но всячески демонстрировать ему его превосходство. Однако не перестарайся, поведение должно быть естественным.
То, что он говорил, звучало как набор противоречий.
– Мое поведение не может быть естественным, когда я вынуждена играть.
Гроус возвел глаза к потолку. После недолгой паузы он подался вперед, нависая над Алионой:
– Видите ли, госпожа Ламарин, – процедил он, – дело в том, что меня не волнуют ваши взгляды на то, как нужно вести себя в той или иной ситуации. Вы просто будете делать так, как я скажу. Я требую полного послушания.
Щеки Алионы залило гневным румянцем. Данни попытался встать, но Гроус – теперь не фигурально, а на самом деле, при помощи магии – заставил его оставаться в кресле.
Алиона чувствовала, как сердце бьется в горле от злости и нервного напряжения. Именно этого она опасалась! Но к этому же и была готова.
– Не думайте, что можете разговаривать со мной в таком тоне! – прошипела она яростно, чувствуя, как раздуваются крылья носа. – Кем вы себя возомнили?
Гроус отстранился, продолжая сидеть на столе. На его лице появилась самодовольная ухмылка.
– А теперь скажите откровенно, вы ощутили страх передо мной? Учитывая мою репутацию и нашу разницу в возрасте? Отвечайте честно.
Обескураженная такой резкой сменой настроения, она нахмурила брови.
– Возможно, у меня возникло чувство… дискомфорта.
Он кивнул.
– Можете облечь это в такую форму, если удобнее. Главное, ответьте на этот вопрос себе.
«Безусловно».
– Но ваш ответ на мои слова был резким. Вами руководили эмоции, но в первую очередь вы заботились о своем будущем спокойствии. Вы притворялись более смелой, чем есть на самом деле, чтобы поставить меня на место и избавиться от диктатуры в дальнейшем. У вас была цель, – Гроус поднял одну руку, словно изображая чашу весов, – и было доступное средство, – он поднял вторую руку.
Чаши весов уравновесились. Гроус внимательно смотрел на Алиону, которая глубоко задумалась.
– Вы поступаете так постоянно. В своем общении с людьми вы притворяетесь гораздо чаще, чем вам хотелось бы думать. Это и называется «взаимоотношения».