Что было потом – доктор Герье не помнил.
Когда он очнулся, перед ним стоял Степан Гаврилович.
Занавес над барьером ложи был спущен, ложа опять освещалась из маленького отверстия наверху; в дверях был широко и весело улыбавшийся Варгин.
Очевидно было, что или он не видел всего происходившего, или оно произвело на него совершенно другое действие, чем на доктора Герье.
– Ну, очнулись наконец! – проговорил Трофимов, тормоша доктора. – Ну, одевайтесь и поедем!
Доктор Герье, еще не отдавая себе хорошенько отчета, послушно и безвольно сделал то, что ему сказали, то есть оделся.
Они вышли в коридор.
Он был по-прежнему пуст, так же, как и когда входили они сюда, так же винтовая лестница, по которой они поднялись теперь, была освещена неизвестно откуда сверху и так же сама собой отворилась перед ними наружная дверь.
Когда они сели в карету, Варгин, до сих пор улыбавшийся только, но тихонький, вдруг стал напевать веселую песенку.
– А я видел раз, – заговорил он, оборвав свое пение, – как заезжий немец в балагане вверх ногами на голове стоял и в таком положении вино пил за здравие всей компании.
– Что вы хотите сказать этим? – спросил Степан Гаврилович.
– А то, – усмехнулся Варгин, – что все это фокусы и если показывать их за деньги, то большое состояние приобрести можно.
– А вы присутствовали, – остановил его вопросом Герье, – при всех трех опытах? Видели девочку, цветы и… последнее?
Он не договорил и не назвал, что было «последнее».
– Видел! – весело подтвердил Варгин. – Все видел! И признаюсь, взирал с удовольствием! Ловко было проделано! Чистая работа, надо отдать справедливость!
Герье немножко испугался: легкомысленные слова его приятеля могли показаться неприятными Степану Гавриловичу; но тот добродушно рассмеялся веселости Варгина и только сказал ему:
– А знаете, молодой человек, отчего вы говорите так?
– Ну, отчего? – несколько даже вызывающе переспросил Варгин.
– Оттого, – пояснил Трофимов, – что виденное взволновало вас и вы хотите излишней бодростью заглушить это волнение!
Должно быть, он попал, что называется, в точку, потому что Варгин сейчас же замолчал и больше не проронил ни слова.
Но, когда они приехали к Трофимову и тот сказал им, что сейчас будет готов ужин, без которого он их от себя не отпустит, Варгина опять прорвало, и он почти с детской шаловливостью попросил бумаги и карандаш и вопросительно глянул на Степана Гавриловича:
– Можно?
Трофимов пожал плечами, улыбнулся и спросил:
– Что можно?
Но Варгин уже не ждал ответа на свой вопрос и быстро стал водить карандашом по бумаге.
Несколькими штрихами изобразил он в карикатуре и главного, с бородой и обручем на голове, и трех синих, и четырех красных в их поднятых капюшонах, и даже девочку, делающую реверанс; все это было необыкновенно похоже и вместе с тем смешно, так что даже доктор Герье не мог не усмехнуться, увидев карикатуру.
Ужин был накрыт в столовой, убранство которой оказалось проще остальных комнат.
Стены были просто выбелены, и единственным их украшением служила большая картина масляными красками, изображавшая прием царем Соломоном царицы Савской.
В простенке стояли часы в длинном деревянном футляре с огромным, как тарелка, блестящим маятником. Стулья были простые, с соломенными сиденьями, такие, какие изображаются обыкновенно на гравюрах в избах французских крестьян.
Посредине комнаты был накрыт круглый стол, и его роскошь как бы была оттенена скромностью обстановки столовой.