– Кто-нибудь видел Уэйда?!
Низкорослый мужчина в дорогом костюме, под которым искусно прятался живот, лишающий его фигуру правильных пропорций, метался от кулисы к кулисе в поисках драматурга.
До начала представления оставалось не более двадцати минут, многие зрители уже заняли свои места и теперь вели светские беседы, пытаясь предугадать, чем на этот раз удивит их прославленный поэт. Сюжет спектакля держался в строжайшей тайне, но не в угоду интриге, а по большей части из-за страха управляющего потерпеть неудачу, ведь новая пьеса Уильяма Уэйда была ничем иным, как переложением его ранних трудов, прежде не ставившихся на именитых подмостках.
Фрэнк Рид – а именно этот джентльмен сбил ноги до мозолей, пытаясь отыскать лондонскую «звезду» трагикомедии, – совсем недавно вступил в должность управляющего театром и в настоящий момент находился на испытательном сроке. В погоне за успехом, вопреки мнению и советам коллег, Рид сделал ставку на известное имя, загнав себя в зависимость от прихотей капризного гения. Уильям Уэйд в последнее время почти не писал, зато вёл весьма скандальный образ жизни, отчего подвергался осуждению в обществе. Но, не смотря на это, его по-прежнему возносили, от того поэт и позволял себе балансировать на гране между творческой распущенностью, свойственной писателям, и нравственной деградацией. Подписывать контракт Уилл не собирался, так как считал недопустимым сковывать вдохновение обязательствами, но утомившись от навязчивого преследования управляющего, пророчившего ему ошеломительный успех, таки согласился стать штатным драматургом, вот только не уточнил качество предоставляемых для постановок пьес. И всё бы ничего, коли в первый раз открестившись посредственным трудом, мастер взялся за перо, но налагаемые соглашением сроки повлияли на его трудолюбие не более чем дождливая погода на желающих посетить театр «Её Величества» этим хмурым вечером, – ожидался аншлаг.
– Сидни! Ты не видел Уэйда?!
Заприметив средь толпящихся актёров Гранта, близкого приятеля драматурга, Фрэнк ринулся вперёд, распихивая всех, кто попадался на пути. Сидни было хотел нырнуть за декорации, чтобы избежать разговора с начальством, но Рид юрко протиснулся между двух ряженых дам и схватил актёра за подол камзола.
– А ну стой, негодник! Где твой «высокоуважаемый» собутыльник?!
Грант обернулся, глядя на джентльмена озадачено, словно понятия не имел о ком идёт речь.
– Где Ульям Уэйд? – по слогам произнёс Рид, щуря в негодовании глаза.
– Наверняка, где-то здесь, сэр, – пожав плечами, ответил Грант. – Я видел его буквально минуту назад, он стоял вон там…
Актёр указал управляющему на кулисы, а когда мужчина обернулся, тотчас скользнул в суетливое море париков, перьев и накрахмаленных шаровар.
– Вот прохвост! – рявкнул Фрэнк, осознав, что его обдурили. – Уволю! Уволю к чёртовой матери и тебя, и твоего самовлюблённого дружка!
– Мистер Рид, – обратилась к мужчине одна из актрис, – мне кажется, я видела сэра Уэйда у крайнего занавеса.
– Давно?
– Совсем нет.
– Спасибо, мисс…
– Терон, Анжела Терон, – миловидно улыбнулась дама средних лет, но Фрэнк не обратил на её учтивость никакого внимания, спешно зашагав к дальним кулисам.
Пробираясь через залежи декораций, чертыхаясь на каждом шагу, Рид оказался у задника. Тяжёлые портьеры винного цвета, обычно струящиеся ровной линией, сегодня небрежно топорщились в одном месте и подозрительно трепыхались. Вскоре, несмотря на царивший вокруг шум, мужчина расслышал затяжной возглас и, решив, что человеку по ту сторону нужна помощь, ринулся к месту происшествия. Не мешкая, мужчина откинул бархатную ткань в сторону и, взвизгнув точно поросенок брошенный на плаху мясника, отпрянул назад.
Взору управляющего открылось совершенно непотребное зрелище – обнажённый мужской зад в ворохе женских юбок. По обе стороны от бёдер развратника торчали худенькие дамские ножки в чулках, съехавших до колен. Тощие девичьи пальцы вцепились в угловатые мужские плечи, а театральный парик, зацепившись за сверкающую вышивку на спине тёмного пиджака, по фасону отдалённо напоминающего военный мундир, повис бесформенной мочалкой.
– Святая Дева Мария! – воскликнул Рид, схватившись за сердце.
– О нет, Фрэнк, это всего лишь мисс Томпсон, но и до вышеупомянутой распутницы я вскоре тоже доберусь, – донёсся до управляющего низкий, хрипловатый голос, исполненный ядовитой иронии.
Ульям Уэйд обернулся через плечо, не отрываясь от процесса. На его губах горела насмешливая улыбка, но в глазах царила беспроглядная пустота – никаких страстей, лишь чернеющий омут равнодушия.
– Не богохульствуй! – раздражённо выплюнул Рид. – Спектакль начнётся через десять минут, так что давай, натягивай штаны! Не хватало мне беременной актрисы в начале сезона!
Брезгливо сморщившись, управляющий задёрнул занавес и отошёл чуть в сторону, дожидаясь своего горе-драматурга.
– Меня уволят? – испуганно прощебетала девица, павшая жертвой дьявольского обаяния поэта.
Её напудренное лицо, даже сквозь толщу грима пылало похотливым румянцем, рот жадно хватал воздух, губы опухли от грубых поцелуев, а грудь почти вывалилась из корсета.
– О нет, дорогуша, – хищно ухмыльнулся поэт, мазнув взглядом по аппетитным формам, и аккуратно поставил даму на пол. – Я не позволю! Вы слишком талантливы…
– Но мы не закончили! – с обидой запротестовала девица.
– Долг зовёт, любовь моя, но не спеши надевать панталоны, возможно я найду тебя во время антракта, – усмехнулся Уильям, застегнул брюки и вышел из-за задника, обращаясь уже к Фрэнку. – К чему такая спешка? Мне должно выходить на сцену лишь в финале.
– Маркиза Де Вуд только что прибыла. Она хочет, чтобы сегодняшний спектакль ты смотрел из её ложи.
Уилл досадливо выдохнул, закатив глаза.
– Ты не можешь отказать, она спонсирует эту постановку. Все твои постановки!
– Знаю, знаю, – отмахиваясь от управляющего точно от навозной мухи, Уэйд направился к выходу со сцены.
– Будь сдержан, умоляю тебя, и прояви уважение, маркиза всё ещё носит траур по почившему супругу.
– Которого она же и свела в могилу, – недовольно пробурчал себе под нос поэт.
– Что ты сказал? – нагоняя его, осведомился Рид.
Уильям глянул на мужчину с пугающей серьёзностью, но вскоре его губы вновь растянулись в издевательской улыбке.
– Поверь, мой добрый друг, под её траурным платьем скрывается юбка, пестрящая всеми цветами радуги.
– Это не наше дело, просто будь почтителен.
– Как всегда, – ответил драматург и, одарив стоявших неподалёку актрис игривым взглядом, покинул закулисье.
Уильям Уэйд был из тех джентльменов, о которых говорят: «баловень судьбы». Но мало кому известно, что прежде чем стать прославленным на всю Англию драматургом, джентльмен, разорвавший семейные узы с отцом, несколько недель скитался по Лондону в поисках ночлега. В его жизни случались и такие, совсем скверные времена, когда денег едва хватало на кусок хлеба и кружку несвежего пива в порту, что уж говорить о бумаге и чернилах.
Обозлённый на своего младшего отпрыска барон перерезал пуповину содержания грубо и решительно, в наказание за то, что Уилл отказался вступать в брак по расчёту. К тому же, несколькими годами ранее, свободолюбивый юноша отверг наставления отца обучаться праву, зато блестяще сдал вступительные экзамены в Оксфордский университет на кафедру языковедения и литературы. После окончания учёбы, вернувшись в отцовское имение, он практически сразу столкнулся с требованием родителя жениться. На протяжении всего последнего года барон Уэйд обхаживал знатное семейство по соседству и уже устроил помолвку среднего сына со старшей дочерью графа Олдриджа. Уильяму же досталась её младшая сестра, не отличающаяся ни шармом, ни умом. А будучи человеком страстным, тяготеющим к высокому искусству, юноша не смог стерпеть подобного оскорбления и в возрасте двадцати трёх лет навсегда покинул родной Абингдон, устремившись в столицу.
Для того чтобы не умереть с голода Уильям вскоре написал свою первую пьесу и продал её маленькому театру в Сохо. Её извратили до неузнаваемости, полностью вырезав философские рассуждения главных героев, сведя всё действо к пошлым шуткам и разврату, но за вырученные деньги поэту удалось снять неплохую комнату на Кинг-Стрит в Блумсбери, возле библиотеки Мьюди. Часами просиживая за книгами, анализируя творения давно почивших гениев, Уэйд постепенно выработал собственный стиль, весьма отличный от современников, и в двадцать пять к нему пришёл грандиозный успех. Тут-то и началась, по мнению самого юноши, настоящая жизнь, полная шика, светских раутов и томных взглядов дам, готовых за комплимент чертовски привлекательного драматурга, пренебречь собственной репутацией.
Прельщённый праздностью жизни и внезапно обретённой вседозволенностью баронет создавал шедевры с завидным постоянством, постепенно ввергая тело и душу в пучину плотских удовольствий, дабы утолять голод прожорливой Музы. Его пьесы и отдельно изданные стихотворные сборники высоко ценились, пусть и отличались тонкой художественной мрачностью, которую не каждый мог разглядеть за бравадой витиеватых фраз и аллегорий. Уэйд получал лестные рецензии от критиков и коллег. Вокруг него всегда был рой людей, желающих приобщиться к славе и успеху. Но, по правде говоря, Уильям был бесконечно одиноким человеком, прячущим за дорогими шелками, пафосными речами и непозволительной дерзостью, пребывающую в смятении душу. И чем популярнее становился поэт, тем сложнее ему приходилось. Публика требовала всё больше и больше! Но, увы, не произведений, а постыдных выходок, провокаций, скандалов, которыми баронет был известен в узких кругах. Вскоре такое существование смертельно ему наскучило. Эго жаждало чего-то иного, более возвышенного.
В итоге, к своим тридцати, поэт осознал, что более в Лондоне нет ничего, способного поразить его воображение. Вслед за этим пришёл творческий кризис. Теперь каждое слово, выходящее из-под пера мастера, казалось ему пресным и дешёвым. Герои, которыми он прежде восхищался, раздражали. Развлечения наскучили. Извечные попытки усладить внутренних демонов, утомили. И от отчаянья или же, напротив, полнейшего опустошения драматург встал на беспринципный путь саморазрушения, едва балансируя на грани. Выпивка, опиум, азартные игры, бордели, кулачные бои, развращение приличных дам, интрижки с замужними герцогинями и безродными актрисами, всё это стало его реальностью, персональным чистилищем, где Уильям был и грешником, отбывающим наказание, и палачом. Но однажды в дверь потерявшего себя поэта постучал Фрэнк Рид. Мужчина был столь искренен в своих мольбах, что Уэйд, скорее от скуки, нежели из сострадания, согласился заключить контракт на один театральный сезон. Ему надлежало с сентября по июнь поставить на сцене театра «Её Величества» четыре пьесы. Первая из них вот-вот должна была начаться.
Джентльмен вошёл в ложу маркизы Де Вуд прибывая в крайне унылом настроении. Леди, ожидающая его, значилась одной из самых прекрасных дам Англии. Даже траурный цвет платья и прикрывающая лицо вуаль, не в силах были умалить её красоту. Впрочем, чувственные медовые губы, ведьмовские глаза янтарного цвета и точёные черты в обрамлении шёлкового полотна каштановых волос уже давно не прельщали искушённого беспутника.
Кэтрин Де Вуд была женщиной броской, горделивой, знающей себе цену. Никто в Лондоне не мог превзойти эту леди в двух вещах – искусстве наряжаться и добиваться своего. Но когда дело касалось Уильяма Уэйда, несгибаемый стержень волевой женщины вдруг превращался в оплавленный воск, с которым драматург искусно управлялся, по большей части в спальне.
– Тебе не кажется моё нахождение здесь неуместным? – холодно заговорил поэт, даже не взглянув на свою именитую покровительницу.
Миледи, будто бы нехотя, отняла взор от театральной программки, сухо обозначив:
– Ты автор, я инвестор. По-моему, всё в рамках допустимого. Шампанского?
– Не откажусь, – безразлично ответил Уэйд, усаживаясь в кресло.
Леди Кэтрин властно взмахнула рукой. Её поверенный, что до сего момента стоял возле двери, вышел в коридор.
Как только господа остались наедине, маркиза подняла вуаль, глядя на любовника с нескрываемым возмущением. В потемневших от обиды глазах мелькнуло отвращение.
– От тебя смердит другой женщиной!
Ульям самодовольно ухмыльнулся.
– А от тебя ревностью, то ещё зловоние…
Повисла напряжённая пауза, но вскоре уединение было нарушено. В ложу вернулся прислужник Де Вуд в сопровождении официанта.
В сей же миг свет погасили. Оркестр грянул вступительными фанфарами. Занавес пришёл в движение.