Глава 12
Я в самом деле накрыл на стол, хотя, к счастью, обошлось без колечек для салфеток. Мы ели на кухне Оливера за маленьким круглым столиком примерно в метре от плиты, и наши коленки соприкасались, потому что нашим ногам, вероятно, суждено было вечно переплетаться друг с другом. Мне даже понравилось наблюдать исподтишка за тем, как он для меня готовил: разогревал на сковородке масло, нарезал зелень, разбивал яйца – очень осторожно и аккуратно, как и все, что он делал. Не стану отрицать, в те минуты, когда не пытался осуждать меня, Оливер даже казался мне привлекательным. И я вдруг поймал себя на мысли, что осуждал он меня не так часто, как мне казалось.
– Слушай, ты сколько народу пригласил к себе в гости? – спросил я, наблюдая за изобилием яиц, вафель, голубики и различных тостов, включая французские.
Оливер покраснел.
– Знаю, я немного переборщил. Просто давно уже ни для кого не готовил.
– Раз уж мы с тобой собираемся встречаться, нужно все друг о друге выяснить. Так что скажи, давно – это как долго?
– Примерно шесть месяцев.
– Не так уж и много. Практически как вчера.
– Намного дольше, чем мне хотелось бы оставаться одному.
Я посмотрел на него поверх своего тоста с яйцом бенедикт.
– Ты что, не можешь жить без любовных зависимостей?
– Ну ладно, а когда у тебя в последний раз был кто-то?
– Смотря что подразумевать под «был кто-то»?
– Судя по твоему вопросу, я могу сделать вывод, что очень давно.
– Хорошо, – нахмурился я. – Почти пять лет.
Оливер вяло улыбнулся.
– Так, может, лучше воздержимся от комментариев по поводу предпочтений каждого из нас.
– Бриннер просто потрясающий, – сказал я, предприняв попытку примирения. После чего резко сменил тему: – А почему вы расстались?
– Я… сам не знаю. Он сказал, что больше не ощущает себя счастливым.
– Ой.
Оливер пожал плечами.
– Просто когда много разных людей говорят: «Дело не в тебе, а во мне», ты начинаешь подозревать, что в действительности дело как раз таки в тебе.
– Почему? Что с тобой не так? Ты во сне перетаскиваешь все одеяло на себя? Или ты тайный расист? Или считаешь, что Роджер Мур сыграл Бонда лучше, чем Коннери?
– Нет. Да нет, конечно. Хотя я думаю, что Мур был сильно недооценен. – Оливер с раздражающей легкостью и изяществом вылил из сервировочной ложки крем на свои вафли с маком, создав идеальную спираль. – Но мой предыдущий опыт заставил меня сделать такой вывод.
Я щелкнул пальцами.
– Значит, ты, наверное, ужасен в постели.
– Разумеется. – Он искоса посмотрел на меня. – Ну вот, еще одна тайна раскрыта.
– Черт. Я надеялся, что ты начнешь оправдываться и в конце концов я действительно раскрою какой-нибудь твой грязный секрет.
– Знаешь, Люсьен, для человека, который ясно дал мне понять, что я его совсем не интересую, ты слишком уж любопытствуешь по поводу моей сексуальной жизни.
Кровь ударила мне в лицо.
– Я… ничего такого не делаю.
– Как скажешь.
– Нет, правда. Это… – Ну вот, опять у меня ничего не вышло. Хотя, возможно, я действительно проявил чуть больше любопытства, чем готов был себе в этом признаться. Оливер такой спокойный и сдержанный, что поневоле хотелось понять, каким он бывает, когда дает волю своим чувствам. Если такие моменты вообще случались. И что нужно было сделать, чтобы пробудить в нем немного сумасбродства. – Кстати, все, что ты захочешь узнать про меня, можно найти в «Гугле».
– И там все будет правдой?
Я поморщился.
– Кое-что – да. Причем не только хорошее.
– Если я чему и научился на своей работе, так это тому, что «кое-какая правда» – самая ненадежная вещь. Если я захочу выяснить что-нибудь, то спрошу у тебя лично.
– А если, – сказал я тихим голосом, – ты будешь зол на меня? И тебе захочется узнать мои самые ужасные тайны?
– Ты считаешь, что для этого мне понадобится помощь газет?
Я бросил на него полный негодования взгляд, но по какой-то неведомой причине не смог сдержать улыбку. В том, как он на меня смотрел, было нечто такое, напрочь лишавшее колкости его реплику.
– Ты так пытаешься убедить меня, что не станешь этого делать?
– Даже не знаю. А у меня получилось?
– Может, это странно звучит, но да… чуть-чуть. – Я ненадолго отвлекся на нежные, сладкие и пропитанные кленовым сиропом французские тосты. – Впрочем, ты все равно рано или поздно заглянешь в прессу. Все так делают.
– Ты правда думаешь, что мне не на что потратить время, кроме как собирать в интернете информацию о мало кому известных детях давно забытых знаменитостей?
– Ага, очередная… язвительная попытка утешить меня? Что это, черт возьми, такое?
– Я просто боялся, что других заверений ты от меня просто не примешь. – Он гонял по тарелке ягоду голубики с немного смущенным видом.
Честно говоря, в чем-то он был прав. Но я решил не доставлять ему радости и признаваться в этом.
– А ты проверь.
– Я не стану давать тебе никаких обещаний, потому что в противном случае ты впадешь в еще большую зависимость от всей этой ерунды. Но…
– Тебе легко называть все это ерундой. Тебе ведь не приходится с этим жить.
Оливер тихо, но сердито фыркнул.
– Вот видишь. Я же сказал, мои заверения тебе не понравятся.
– А ты ничего такого и не говорил. Ты просто заявил, что не будешь давать мне никаких обещаний и поиздевался над моими страданиями.
– Я не хотел над тобой издеваться.
Мы настороженно посмотрели друг на друга через разделявшее нас поле боя, заполненное едой. В какой-то мере наше второе свидание проходило примерно так же ужасно, как и первое. Пожалуй, даже еще хуже, потому что я опоздал на шесть часов и меня буквально отшили еще до того, как я заявился сюда. Но все равно я чувствовал себя по-другому. И, несмотря на раздражение, испытывал к нему странную симпатию.
– Ладно, – продолжал Оливер, – ты даже не дал мне закончить.
– Хотя обычно я в этом смысле – сама тактичность.
Он удивленно приподнял брови.
– Рад это слышать.
Неожиданно я покраснел.
Оливер слегка откашлялся.
– Как я уже сказал, мне ясно, что мнение желтой прессы тебя очень волнует и оказывает сильное влияние на твою жизнь. Но для меня – это полная чушь, и, в отличие от тебя, я никогда не обращал внимания на такие вещи.
– Хорошо… – проговорил я со странной хрипотцой в голосе. – Ты прав. Можешь снова говорить свои колкости.
– Я, правда, постараюсь не смотреть, что про тебя пишут. Не хочу обижать тебя.
– Я давно понял, что у меня плохой вкус по части мужчин. Но обычно мне удается избегать близкого общения с парнями, которые стремятся меня кинуть. Дело не в том, хочешь ты меня обидеть или нет. Но, – я старался говорить как человек, пресыщенный жизнью и давно уже смирившийся с неизбежным, и не показать случайно насколько беззащитным я себя ощущал, – ты ведь знаешь, как бывает. Людям становится любопытно. Или они злятся из-за чего-то. Или решают почитать все это, чтобы потом произвести на меня впечатление, показать, как им наплевать на все, что про меня пишут. Но на деле они приходят в ужас, а я потом чувствую себя в полной заднице.
– Что ж, если ты не можешь поверить в мои добрые намерения, поверь хотя бы в то, что я тот самый чопорный придурок, которым ты меня считаешь, и что читать бульварную прессу – выше моего достоинства.
– Я не считаю тебя чопорным придурком.
– Бриджет сказала, что это было самое первое определение, которое ты мне дал.
Вообще-то – второе. Первым было: «Если бы я знал, что твой единственный друг-гей такой секси, то согласился бы встретиться с ним еще несколько месяцев назад». Но это было еще до того инцидента с «гомосексуалом, который стоял рядом со мной». Я смущенно заерзал на стуле.
– Ну да. Но теперь я понимаю, что был немного несправедлив к тебе.
– Да неужели? – в его голосе прозвучала надежда с нотками недоверия.
– Я бы не сказал, что ты совсем уж чопорный придурок. Скорее, высокомерный недоумок.
К моему удивлению, он рассмеялся – низким громким смехом во все горло, так что волосы на моих руках слегка вздыбились от неожиданного удовольствия.
– Это я переживу. А теперь, – он поставил локти на стол и слегка наклонился ко мне, – скажи, что еще фиктивные парни должны знать друг о друге?
– У тебя же в последнее время были отношения. Тебе и рассказывать.
– В том-то и проблема. Когда у тебя мало парней, тебе почти не с кем сравнивать. Если же у тебя их много, тебе кажется, что ты делаешь что-то неправильно.
– Но ты же сам настоял на том, что мы должны узнать друг друга получше, – усмехнулся я. – Ты же понимаешь, для правдоподобия.
– Я вижу, ты никогда мне этого не забудешь.
Я на минуту задумался.
– Нет.
– Отлично. – Он вздохнул. – Как насчет дней рождения?
– Не переживай. Я уже забыл, когда в последний раз праздновал свой. Не парюсь по поводу дней рождения. В том числе своего собственного.
– Я запомню это.
– Боже, – простонал я. – Бьюсь об заклад, ты мне еще подаришь удачный, хорошо продуманный подарок. И я из-за этого буду чувствовать себя совсем паршиво.
Его губы искривились в усмешке.
– Почту за честь.
– Ладно, оно у меня в июле. Мы гораздо раньше придем к выводу, что не подходим друг другу, и порвем наши фиктивные отношения, прежде чем перед нами встанет эта проблема.
– А. – На секунду на его лице промелькнуло легкое разочарование. – Твоя очередь.
– Не помню, чтобы я занимал за кем-то очередь.
– Мне всегда казалось, что взаимная открытость помогает решать многие проблемы.
– Скажи, а в сексе ты универсал? – спросил я с невинным видом.
– Люсьен, следите за своими манерами!
Нет, я не думал о сексе. Совсем. Ни капельки. Ни даже чуть-чуть. И все равно приятная легкая дрожь пробежала по спине.
– Мм… – В голове было совсем пусто. – Хобби и всякие увлечения? Чем ты занимаешься помимо работы?
– Я работаю почти все время. Юриспруденция – очень ответственная профессия.
– Между прочим, именно из-за таких вот фраз, как «юриспруденция – очень ответственная работа», у меня и сложилось впечатление, что ты весь из себя такой чопорный.
– Ну прости, – сказал Оливер тоном, в котором не было и намека на извинения. – Но я не знаю, как еще сформулировать мысль, что у меня очень напряженная и сложная работа, которая отнимает почти все время.
– Можно было и так, как ты сейчас сказал.
– Ну надо же! Мы еще и трех дней не встречаемся, а ты уже пытаешься изменить меня.
– Зачем мне тебя менять? Намного веселее просто над тобой прикалываться!
– Я… – Он сморщил лоб. – Спасибо. Я думаю… я даже не знаю, комплимент это или оскорбление.
В эту минуту он показался мне даже милым – вот настолько я был плохим человеком.
– Ладно, считай это чем-то вроде игры. Но все-таки, неужели тебя ничего больше не интересует, кроме париков и судейских молотков.
– Я люблю готовить, читать, встречаться с друзьями. Стараюсь поддерживать себя в хорошей физической форме.
Ой-ой. Нет, я даже не думал о том, какое тело скрывалось под этой консервативной одеждой. И не пытался себе этого представить. По крайней мере, особенно на этот счет не фантазировал.
Оливер поймал мой взгляд.
– А что насчет тебя?
– Меня. Да как обычно. Домой прихожу слишком поздно, пью чересчур много, без толку треплю нервы тем, кому я небезразличен.
– Но чем-нибудь ты все-таки занимаешься?
Вот в этот момент мне захотелось отвернуться. Но по какой-то причине я не стал этого делать. Его взгляд обещал мне нечто такое, в чем, как мне казалось, я совсем не нуждался.
– Я в последнее время совсем увяз в болоте. И так продолжается уже давно. Нет, иногда я куда-нибудь выбираюсь, как, к примеру, в прошлую субботу, но похвастаться мне особенно нечем.
Я снова почувствовал себя не в своей тарелке, и меньше всего в тот момент мне хотелось, чтобы Оливер задал какой-нибудь глубокомысленный вопрос, еще больше усилив мою тревогу.
– Теперь твоя очередь, – проскулил я с улыбкой до ушей, словно моя разрушенная жизнь была всего лишь забавным анекдотом.
Пару секунд он слегка барабанил пальцами по столу и как будто предавался глубокомысленным размышлениям.
– Ты можешь рассказать мне о себе, о своем окружении? Не касаясь твоих знаменитых родителей.
– Такое ощущение, что я не с парнем своим болтаю, а пришел на работу устраиваться.
– Мне просто любопытно. Я уже несколько лет слышу о тебе, но прежде мы с тобой так долго не общались.
– Ты же сам ясно дал мне понять, что не хочешь иметь со мной дела.
– Я бы поспорил с такой формулировкой, но теперь мне интересно узнать про тебя.
Я мрачно хихикнул, словно какой-нибудь смущенный подросток.
– Да что там рассказывать? Ничем не примечательное детство, перспективная карьера, которая полетела ко всем чертям, вот и вся моя история.
– Прости, – сказал он, и это была совсем не та реакция, на которую я рассчитывал. – Согласен, наш с тобой разговор меньше всего напоминает непринужденную беседу.
Я пожал плечами. Я по-прежнему вел себя словно подросток.
– Может, тогда вообще не разговаривать?
– Если ты так хочешь.
– А как насчет тебя?
– Что ты хочешь обо мне узнать?
Я надеялся, что если переведу разговор на него, то уж точно не сболтну ничего лишнего и не выдам своего настроя. Но это не особенно помогло. И я пробормотал что-то несвязное вроде: «Даговоричегохошь».
– Что ж, – начал он бодрым тоном. – Как и у тебя, мое детство не было особенно богато событиями. Мой отец – бухгалтер, мама была преподавателем в Лондонской школе экономики, они оба – добрые люди и всегда меня поддерживали. У меня есть старший брат Кристофер, он врач, и у него есть жена, Мия.
– Да, вижу, у тебя вся семья – отличники и трудяги.
– Нам очень повезло. И нам с братом с детства внушали, что мы должны заниматься тем, во что действительно верим.
– Поэтому ты решил стать юристом?
Он кивнул.
– Именно. Я не до конца уверен, что родители мечтали именно о такой судьбе для меня, но я люблю свою работу.
– Если я кого-нибудь убью, – сказал я ему, к своему удивлению понимая, что я и правда так думаю, – я хочу, чтобы ты был моим адвокатом.
– Тогда я тебе сразу дам совет: если убьешь кого-нибудь, не говори мне об этом.
– Неужели люди и правда в этом признаются?
– Ты даже не представляешь. Ответчики, как правило, не имеют юридического образования. Они не всегда знают, что может выдать их причастность к преступлению, а что – нет. И если что, я сейчас не про личный опыт говорю. – На его губах заиграла легкая улыбка. – И второй совет: если тебя обвинят в убийстве, найми себе намного более опытного юриста, чем я.
– Хочешь сказать, ты никогда не вел таких дел?
– Вопреки твоим предположениям, убийства совершаются не так уж и часто. И обычно юристы занимаются такими делами на более позднем этапе карьеры.
– Тогда какие же дела ведешь ты?
– Любые, какие подворачиваются. Мне не приходится выбирать. Обычно все бывает довольно банально.
Я бросил на него насмешливый взгляд.
– Я думал, что работа – это твоя большая страсть.
– Так и есть.
– Тогда мне странно слышать про «довольно банальные» дела.
– Я хотел сказать, что большинству людей они могут показаться банальными. Если твои представления об этой работе ограничиваются телевизионными судебными драмами, то ты разочаруешься, когда узнаешь, что в реальности я обычно защищаю подростков, укравших из магазина лак для ногтей, или мелких преступников, попавшихся по собственной глупости. – Он встал и принялся собирать пустые тарелки и чашки. – В социальном плане я в любом случае остаюсь в проигрыше. Люди либо думают, что я ради денег выпускаю на свободу убийц и насильников, либо считают меня ужасно скучным.
Я невольно встал и принялся помогать ему, и наши руки переплелись между грязной посуды.
– Предлагаю прийти к компромиссу и сказать, что ты ради денег выпускаешь на свободу подростков, ворующих из магазинов.
– А может, лучше скажем так: я работаю ради того, чтобы ни одна судебная ошибка не сломала кому-нибудь из молодых людей жизнь.
Я бросил в него выпавшую на стол ягоду голубики, и она отскочили от его носа.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
Я просто убирал посуду. И был полностью сосредоточен на этом занятии.
– Ты… ты правда так переживаешь из-за этого?
– И это наблюдение заставило тебя запустить в меня ягодой?
– Возражаю! Давление на свидетеля!
– Ты знаешь, что в нашей стране такое не пройдет?
– Что же вы тогда делаете, если прокурор начинает явно зарываться?
– В таких случаях мы либо полностью доверяем мнению судьи, который должен разобраться в ситуации, – и судьи обычно разбираются, даже самые сумасбродные. Либо высказываем вежливое замечание вроде: «Милорд, мне кажется, что уважаемый прокурор принуждает к даче свидетельских показаний».
– Подумать только, – сказал я с глубоким вздохом, – а я уже представил себе, как ты вскакиваешь со своего места и с помощью буквы закона ставишь на место какого-нибудь выскочку из прокуратуры!
– Ты имеешь в виду безукоризненного государственного служащего из Королевской службы уголовных преследований?
– Черт возьми, Оливер! – От его имени у меня на языке осталось приятное бодрящее послевкусие. Как от сахара с корицей. – Ты лишаешь систему уголовного правосудия всяческого намека на забавность.
Он осторожно взял еще одну ягоду голубики и бросил ее в меня. Она отскочила от моей брови.
– Это еще за что? – спросил я, стараясь изобразить в своем голосе наигранное возмущение.
Его губы изогнулись в улыбке, теплой и тягучей, как кленовый сироп.