Мам, мне приснился странный сон.
Ты умерла, а нас с Милой удочерил дядя.
Ты сама передала нас ему и сказала, что сейчас не время для старых обид.
Почему ты так печально улыбаешься?
Разве это не странный сон?
Я бы не хотела, чтобы со мной на самом деле случилось что-то подобное.
Открываю глаза. Надо мной ярко освещенный потолок мансарды. Свет не искусственный, а дневной. Поворачиваю голову к распахнутому двойному окну, вижу за трепещущими полупрозрачными шторами балкон. С улицы доносится запах свежескошенной травы. Прикрываю веки, вдыхаю. Тело покрывается мурашками.
До того как под нашим домом спилили все деревья и уничтожили цветущие кусты, у нас тоже косили траву. В утреннее время запах сочной зелени напоминал, что за окном лето, что не надо идти в школу и можно отдыхать.
Мне почти удается расслабиться, когда я слышу звук шагов. Кто-то поднимается по лестнице. Не знаю, зачем жмурюсь и притворяюсь спящей. Поворачиваюсь на бок лицом к стене, чтобы не выдать себя. Шаги приближаются, останавливаются. Под весом гостей поскрипывает пол.
– Она до сих пор не проснулась, – говорит дядя.
– Это от переутомления. Зря ты повел их пешком, – шепотом упрекает Ирма.
– Ее мучила бессонница. Организм перенапрягся, вот она и отсыпается.
– Пойдем, пусть отдыхает. Еще разбудим ненароком.
Они перешептываются, а потом чья-то рука касается моего лба. От неожиданности вздрагиваю и открываю глаза.
– С добрым утром, – улыбается Ирма.
Какая странная семья, сплошные улыбки. Все, кто говорит с Тихоном, начинают улыбаться. Может, он как заклинатель змей, только под чарующую музыку его флейты гипнотизируются люди?
– Где Мила? – Сажусь на кровати и озираюсь. – Где она?
– Во дворе.
– Как вы могли оставить ее одну? – голос истерично подпрыгивает.
Откидываю одеяло. Срочно нужно увидеть сестру. Выхожу на балкон и прикрываю глаза руками. Нагретые половицы обжигают босые ноги. Натыкаюсь взглядом на сестру: сидит в тени яблони и жует крупное спелое яблоко. Тычу пальцем вниз и спрашиваю у родственников:
– Мытое?
– Она сорвала его с дерева. Не думаю, что… – не успевает договорить дядя, как я его перебиваю:
– Там же микробы!
Ирма переглядывается с ним и подступает ко мне. В ее взгляде читается жалость, а в жестах желание успокоить. Но мне не нужна ни она, ни ее показное сочувствие.
– Мила! – Цепляюсь в парапет. – Не смей это есть!
Пролетаю мимо дяди с тетей и сбегаю по ступенькам. Вырываюсь на волю, едва не выбив москитную сетку на пути, и в несколько прыжков оказываюсь возле сестры. Она поворачивается ко мне и хмурится, продолжая жевать.
Отдышавшись, протягиваю руку:
– Отдай.
– Нет!
– Отдай, Мила. Это может быть опасно.
– Тетя сказала, что тут все чистое! – И, чтобы позлить меня сильнее, сестра вгрызается в яблоко, пытаясь откусить кусок побольше.
Взмах, шлепок, тихое оханье – и нежное яблоко, упавшее на газон, катится по траве. Земля и листья липнут к нему, муравьи, подсуетившись, куда-то уносят.
Мила сжимает кулачки, глядя на меня глазами, полными слез.
– Я тебя ненавижу! – Она подскакивает, пихает меня в сторону и убегает в дом.
От стыда горят щеки, а от свежего воздуха кружится голова. Прислоняюсь к яблоне и перевожу дух.
Что со мной не так?
Возвращаюсь в дом и поднимаюсь. Тетя внизу успокаивает сестру, а дядя стоит на балконе. Повернувшись, он заходит внутрь и смотрит на меня.
– Что?! – взрываюсь я. – Не надо было давать ей всякую немытую гадость!
– Мы ведь не в городе, Вера. Здесь все другое: воздух, экология. К тому же мы с Ирмой сами все выращиваем, ничего вредного не добавляем.
– Ты что, оправдываешься? – Останавливаюсь и наконец замечаю, что на мне другая одежда. – Это еще что такое? – показываю на себя.
– Ты упала в обморок вчера вечером. Ирма тебя переодела.
– А где моя одежда?
– Сушится снаружи.
– Пойду заберу.
Разворачиваюсь. Дядя придерживает меня за плечо.
– Пусти.
– Ты слишком беспокоишься о Миле. Дай ей немного свободы.
– Знаешь, может, я бы и послушала тебя, если бы ты был нашим дядей предыдущие шестнадцать лет, но сейчас у тебя нет никакого пра…
– Я ваш опекун, – прерывает мой вспыльчивый монолог дядя и убирает руку. – И я отвечаю за вас не только головой, но и сердцем.
– Прекрасно, поздравляю. С сестрой я сама разберусь.
Тихон качает головой и подходит к двери. Он оборачивается, сжимая ручку:
– Ты очень похожа на Надю, Вера. Такая же упрямая и дальше своего носа не видишь.
Отношения с кем-либо всегда кажутся мне сложными. Первым сложным человеком в моей жизни стала, естественно, мама. Она все время чего-то требовала и огорчалась, когда я не давала ей этого. А я никогда не могла понять, почему она хочет, чтобы я что-то делала, если я не хочу, и почему не радуется, когда у меня получается то, что нравится мне.
Она часто задерживалась на работе, я дожидалась ее дома. Прошло время, и мне стало гораздо интереснее с телефоном, чем с ней. Иногда мы ругались: мама упрекала меня в безразличии, а я притворялась, что не замечаю боли в ее голосе.
А потом она сделала самую большую глупость в своей жизни. Ни за что не расскажу Миле, но сама, увы, не смогу забыть. Однажды, поругавшись со мной, мама в очередной раз задержалась на работе. Она пришла, когда я уже спала, и мы увиделись только утром.
Вскоре она узнала, что беременна, а через несколько месяцев огорошила и меня. Наверное, мама все же хотела другого ребенка. Кого-то доброго, послушного, любящего, в общем, идеального.
Так появилась Мила, дитя света и любви. Мама вложила в нее всю себя, а заодно и меня приставила, чтобы я охраняла ее сокровище. У меня не было времени на ненависть к сестре. Я следила и за ней, и за собой.
И вот теперь, сидя на кровати в мансарде, я чувствую опустошение. С появлением дяди и его жены наша связь с Милой ослабла. Она уже не слушается меня, делает все, что ей разрешают другие…
Может, это к лучшему?
Взгляд натыкается на рюкзак на деревянном стуле. Похоже, он сшит вручную, а не куплен в магазине.
– Вер, спускайся обедать, – зовет снизу дядя.
Отвечаю ему, приоткрыв дверь, что не голодна, и выхожу на балкон. Наша с сестрой одежда висит на веревках и колышется от порывов ветра. Нужно забрать одежду так, чтобы никто не заметил и не остановил меня.
Весь день провожу в комнате, изредка выглядывая с балкона. Мила и Ирма постоянно ходят вместе, переговариваются и улыбаются. Хорошо быть ребенком, не нужно думать о проблемах.
Ставлю смартфон на зарядку. В пути он мне точно пригодится. Нарезаю круги по мансарде, отсчитываю время, а оно тянется слишком долго.
Наконец наступает вечер. Прячу телефон в рюкзак и забираюсь на кровать, притворяюсь спящей. Почти засыпаю, когда слышу топот. Мила врывается в комнату.
– Дядя, а можно мне мультики посмотлеть? – кричит она.
Тихон издает звук: «Ш-ш».
– Можно? – громким шепотом переспрашивает сестра.
– Можно, но внизу. Вере нужен отдых, она очень устала.
– А почему она устала? – голос Милы отдаляется.
– Она была сильной слишком долго.
Когда дверь закрывается, продолжаю лежать. Глаза щиплет, но я не плачу. Дядя правильно сказал, я была сильной слишком долго. Теперь, когда пропал прежний смысл жизни, настала пора выбрать новый.
Однажды мама взяла меня в поход, потому что я закатила истерику с требованием отвести меня в лес. Почему-то в восемь лет мне казалось, что все нормальные семьи должны раз в неделю ходить в поход.
Мы выехали в лес и ушли совсем недалеко до того, как я поскользнулась и упала с небольшого склона. Встать не смогла – подвернула ногу. Пока я ревела, мама вызвала скорую помощь, а потом подняла меня на руки и понесла прочь из леса. Больше мы о походах не разговаривали, но я до сих пор вспоминаю то чувство безопасности в маминых объятиях.
Теперь ее нет, а я теряюсь где-то в глубине себя. Только побег поможет не утонуть в отчаянии. В стенах чужого дома я задыхаюсь и думаю только о маме и несправедливости судьбы. Если я ничего не сделаю, то захлебнусь в эмоциях и застряну в них.
Когда дом погружается в тишину, встаю с кровати, скручиваю простыни и крепко связываю между собой. Не хочется переломать кости, выбираясь на свободу.
Скидываю длинную хлопковую ночнушку и остаюсь в нижнем белье. Надеваю на плечи рюкзак, привязываю «веревку» к парапету и скидываю вниз. Осторожно спускаюсь, вглядываясь в горящие приглушенным светом окна дома, пригибаюсь и перебежками добираюсь до веревки, на которой сушится одежда. Забираю рубашку с джинсами, отползаю в ближайшее темное место и одеваюсь. Сразу становится жарко. Последней забираю кепку.
Кидаю прощальный взгляд на дом, закрываю глаза и выдыхаю.
Пусть.
Пусть у Милы будет нормальное детство, а я уж как-нибудь справлюсь. Стану жить сама по себе, как крутые герои-одиночки из фильмов. Жалко, что нельзя добраться до уединенного ранчо со своим огородом и скотом. Сейчас бы сесть на лошадь и пасти овец, любуясь окружающей природой…
Под светом полной луны бреду сквозь высокие непроглядные стебли. Иду так долго, что ноги начинают ныть, в горле пересыхает, а желудок урчит. Прижимаю руку к животу и понимаю, что не взяла с собой ничего, кроме одежды и телефона. Даже воды не набрала. Обессилев, опускаюсь на колени и поднимаю голову. Небо заволокло, луна больше не светит. Сижу посреди поля и не могу различить, что за растения меня окружают. Побег не удался.
Ложусь на землю и подкладываю рюкзак под голову. Отдохну и вернусь.
Неудачница.
Открываю глаза из-за яркого света. Прикрываюсь от него раскрытой ладонью – луна вернулась из-за туч. Смотрю на экран смартфона – уже два часа ночи. Ни одного пропущенного звонка. Похоже, они спят и не заметили, что я ушла.
Приподнимаюсь на локтях, встаю и отряхиваю одежду. Ладно, будь что будет. Нет смысла лежать здесь и ныть, пора возвращаться.
Разминаю затекшую шею, поправляю кепку и иду по направлению к дому. Дорога затягивается, и я понимаю, что заблудилась. Из одной высокой травы выхожу в другую. Дома не видно, дороги тоже.
Черт!
Становится холодно, но мне жарко от волнения. А если я заблудилась навсегда? Что, если никто не станет меня искать? Дядя удочерил нас с сестрой, а я сбежала. Не удивлюсь, если он обидится и забудет про меня. Таких неблагодарных девчонок, как я, надо еще поискать.
Что… что делают в таких ситуациях? Что мне нужно делать?
Хватаюсь за смартфон и вспоминаю про экстренный вызов. Воспользуюсь им, если не получится выбраться самой.
Облегченно выдыхаю. Ну хоть что-то в голове осталось! В крайнем случае позвоню Миле или напишу ей сообщение.
Может, по картам смогу выйти? Точно, у меня же установлен навигатор. Открываю приложение, собираюсь ввести адрес и понимаю, что не знаю, как называется деревня и на какой улице живет дядя.
Проклятье.
Перевожу аккумулятор смартфона в энергосберегающий режим и выбираю примерное направление, отличное от предыдущих. Надо просто выйти из травы. Лучше всего к дороге.
Луна настолько яркая, что мне не нужен фонарик. Очертания растений проясняются: меня окружают кукуруза, пшеница и подсолнухи попеременно. Чувство, будто я зверек из леса, внезапно попавший во владения людей. Вот только звери не могут заблудиться… верно?
Ноги саднят. Только сейчас замечаю, что ушла в домашних тапках. Подготовка к походам не мое.
Дыхание сбивается, по щекам текут робкие слезы – медленно, одна за другой. Останавливаюсь, вдыхаю ночной воздух и позволяю себе всхлипнуть. Один всхлип, другой – и вот я уже реву, стоя посреди очередного поля.
Мамы больше нет.
Все рушится.
Для Милы же лучше, если меня не найдут. Я для дяди и его жены – обуза, а она – чудесный ребенок. Послушная, прилежная, умная.
Утираю слезы, размазываю по лицу. Нужно успокоиться и продолжить путь. Когда дыхание выравнивается, осматриваюсь.
Бесполезно.
Желудок стягивают голодные спазмы, стертые ноги жжет, будто на них не тапки, а листы крапивы. Отчаяние душит, шепчет: «Сдавайся».
Может, просто ждать на месте, пока меня не найдут? Обычно в таких случаях подключают волонтеров, кинологов и вертолеты.
Если бы пропала Мила, на ее поиски бросили бы все силы. А я трудный подросток, уже сбегавший из дома. Таких не спешат искать. Говорят, сами найдутся.
Из груди вырывается вздох. Лучшее, что я могу сделать, это остаться на месте. Чем дальше ухожу, тем сложнее меня найти.
Дождусь рассвета.
Сижу на земле, обхватив колени, и смотрю то перед собой, то на небо. Россыпь звезд похожа на блестки на платьях Милы: яркие и их много.
Пора признаться и себе. Я совершила глупость. Безумство. Ушла куда-то в ночь, никого не предупредив. Мама на небе наверняка неодобрительно качает головой. Опека дяди не дает мне права бросать сестру.
То, что Мила радуется, общается с Тихоном и его женой и ест их яблоки, еще ничего не значит. Она все еще маленькая девочка, оставшаяся без мамы, а теперь и без глупой старшей сестры. Вздыхаю. Все, что у меня сейчас есть, это сожаление.
Темноту прерывает странная вспышка. Моргаю и озираюсь. Это что, молния? Только этого не хватало! Не хочу всю ночь просидеть под дождем!
Снова вижу вспышку и напряженно вслушиваюсь – тихо. Похоже, у меня галлюцинации от переутомления. Потираю веки.
Сквозь тьму пробивается яркий свет как у автомобильных фар. Может, уже наступило утро, и сюда едет комбайн? Тогда надо срочно уходить, если не хочу, чтобы меня перемололи вместе с пшеницей.
Торопливо поднимаюсь. Только бы не поехал, только бы не раздавил…
Когда свет приближается, понимаю, что тарахтящий звук пропал. Это не комбайн. Тогда что же это? Не какие-нибудь… пришельцы?
По спине бежит холодок. Посреди поля без связи с другими людьми мне становится по-настоящему жутко. И в то же время пробуждается любопытство: а вдруг я первая из всего человечества узнаю, как делаются круги на полях?
Мысли отгоняют страх. Развожу руками поникшие подсолнухи и выглядываю.
Сперва замечаю коробку, излучающую яркий свет. Провожу взглядом по полю и натыкаюсь на кого-то. Или что-то? В свете луны оно оборачивается. На нем бледно-кремовая одежда, лицо белое с красными полосами на щеках и глаза… желтые!
С криком разворачиваюсь и бегу. Стебли хлещут по рукам, щекам и шее. Существо сзади издает какие-то звуки, я воплю и ускоряюсь. Что-то тянет меня назад. Оглядываюсь, снова встречаю это существо – оно схватило меня за рюкзак! Скидываю его и бегу, пока не спотыкаюсь о собственные ноги. Лечу вперед.
Сил сопротивляться нет. Переворачиваюсь на спину, раскинув руки и ноги. Надо мной бескрайнее ночное небо с россыпью звезд.
Шорох приближается. Крепко жмурюсь и решаю притвориться мертвой.
Не дыши.
Просто потерпи и не дыши! Оно потеряет к тебе интерес и вернется на свою летающую тарелку!
Или что это была за светящаяся штука?..
Шаги затихают. Воздух в легких кончается.
Ну же!
Посмотри на меня, пойми, что я тебе не интересна, и проваливай!
– М-м, добыча, – произносит мужской голос.
Открываю глаза. Надо мной нависает человек. Разочарованно выдыхаю и вместе с тем ощущаю ярость.
Сажусь и со всей присущей мне злобой всматриваюсь в желтые глаза парня. Он не отводит взгляда, наклоняет голову. Жуткая маска убрана набок и держится на черной резинке. Его светлые волосы собраны в пучок на затылке, а одет он в кимоно.
– Ты кто такой? – решаю атаковать первой.
– Кто я в обычной жизни или кто я сейчас? – отвечает он с легкой усмешкой.
Понятия не имею, о чем он говорит.
– Что ты делал посреди поля?
– Это допрос? Ты-то кто такая?
– Я Вера.
Зачем? Зачем я назвала ему свое имя? А вдруг он опасен?
Искоса гляжу на незнакомца. Вроде не похож на беглого преступника. Он протягивает мне руку с тонким запястьем:
– Тогда я Гордей.
– Что за имя такое? – Игнорирую его жест.
– Мама долго выбирала. – Гордей встает.
Чтобы он не возвышался надо мной, спешно поднимаюсь.
– А ты высокая, – замечает он, – и не местная.
Гордей отдает рюкзак. Забираю его и надеваю на спину.
– Что, так заметно?
– От моих косплеев еще никто не визжал, – смеется Гордей. – Разве что фанатки в соцсетях.
– Косплей… – растерянно бормочу я.
Этот парень, похоже, мой ровесник. Что он тут делает ночью?..
– Хотел сделать эффектные фотки. Сегодня же полнолуние, – поясняет Гордей, словно прочитав мои мысли.
– А кто… – Неловко почесываю висок и перевожу взгляд с его глаз на маску. – Кого ты изображал?
– Дзинко. Это как кицунэ, только мужского пола. – Заметив мое замешательство он поясняет: – Мужчина-лис.
– А-а-а…
– Я-то ради дела ночью в поле пошел, а ты что тут забыла?
Если бы я знала, что ответить. Признаваться в побеге стыдно.
– Я заблудилась. – Прозвучало не очень уверенно, поэтому добавляю: – Я шла к дяде и потерялась в полях. Блуждаю тут пару часов.
– Хорошо, что ты наткнулась на меня. Я тут с детства обитаю, так что при всем желании не потеряюсь. – Гордей разворачивается и машет рукой, чтобы я шла за ним. – Только дотащу оборудование до дома.
Когда мы выходим к поляне, где я впервые его увидела, Гордей спрашивает:
– А почему ты закричала?
– Испугалась.
Мама говорила, что признаваться в своих страхах не стыдно. Главное, не сболтнуть лишнего людям, которые могут использовать их против тебя.
– Значит, образ удался. Жаль, что я толком не успел сфоткаться. – Гордей подходит к светящемуся объекту.
– Что это?
– Софтбокс. Штука для освещения. – Он выключает софт-бокс. Под светом луны лицо Гордея видно в разы хуже. – А ты думала что?
– Я вообще не поняла, что это.
Все оборудование Гордей тащит сам, хоть ему и неудобно передвигаться в кимоно. Его шаг куда у´же, чем мой, поэтому я замедляюсь, чтобы идти рядом. Не хочу снова потеряться.
– Где живет твой дядя?
Мы выходим к заднему двору дома, и Гордей оставляет оборудование в сарае.
– Подожди тут, я переоденусь. – Гордей закрывается внутри.
Не помню, как выглядит дом дяди. Что мне сказать? Веди туда, не знаю куда? Потираю лоб и широко, но беззвучно зеваю, прикрывая рот ладонью.
– Так где? – Гордей выходит на улицу.
Теперь на нем футболка с принтом, который в темноте не разглядеть, и рваные джинсовые шорты до колен.
– Не знаю.
– Может, у тебя и дяди никакого нет?
– Есть.
– И как его зовут? – Глаза Гордея сужаются.
От напряжения у меня над губой выступает испарина.
– Тихон.
– М-м, хочешь сказать, что ты племянница Тихона и Ирмы Соловецких?
Округляю глаза и киваю, как игрушечный болванчик. Гордей легонько тычет меня пальцем в лоб, чтобы я замерла.
– Знаю я их. Пойдем.
Разглядываю свои ноги и ноги нового знакомого. Он идет босиком.
– У тебя что, обуви нет? – срывается с языка.
И куда подевалась моя молчаливость?
– Есть, просто кое-кто посреди ночи заблудился и теперь заставляет меня вести себя домой. Я не могу тратить бесценное ночное время на поиски обуви.
Кончики ушей горят.
– Да просто вся обувь в доме, а мама, если проснется, меня прибьет, – Гордей усмехается. – Мы с твоей родней соседи. Ты везучая…
Когда мы выходим к дому, живот скручивает в тугой узел. Я не хочу возвращаться туда, но я должна. Ради Милы. Ради мамы. Ради себя.
– Иди, – Гордей кивает в сторону дома. – Я уж с тобой не пойду, а то взрослые еще чего подумают.
Он разворачивается и скрывается так быстро, что я не успеваю его поблагодарить.
Обхожу дом со двора и сворачиваю к крыльцу. Оно освещено мягким теплым светом. На крыльце на скамейке сидит Тихон. Заметив меня, он встает и порывисто обнимает меня. Я не сопротивляюсь.
– Спасибо, что вернулась, Вера, – шепчет дядя.
Утыкаюсь лицом ему в плечо и позволяю себе позорно расплакаться.