В десять лет я стала мамой для младшей сестры.
Наша мама не могла ухаживать за ней из-за болезни, поэтому я училась у интернета и медсестер. В первом искала то, о чем ни у кого не решалась спросить, а у вторых получала практические советы. Как правильно держать младенца, чтобы ненароком не уронить или что-нибудь не повредить; как проверять температуру молока и кормить из бутылочки.
Когда маму с сестрой выписали из роддома, я часами сидела, не шевелясь, и пялилась в одну точку. За одной стенкой спала мама, за другой верещала новорожденная сестра. Из-за этого я часто не высыпалась и приходила в школу сонной. Многие уроки пролетали мимо. Каждый день мечтала выспаться и не слышать криков Милы.
Когда мама оклемалась, я наконец смогла выспаться. Помогли жуткая усталость и беруши. Я не жаловалась, а просто делала, что нужно, потому как, кроме меня, у мамы никого не было. Мы держались друг за друга и благодаря этому какое-то время жили счастливо.
Я не просила рожать мне сестру, но все равно полюбила ее. Когда она хватала меня за руки или нос крошечными пальцами, когда смеялась и улыбалась, размахивая ножками, я чувствовала радость и ответственность. Это маленькое существо нуждалось во мне.
Мама работала, воспитывала нас и боролась за жизнь каждый день. Ее здоровье ухудшилось. В этот раз все оказалось серьезнее: мне позвонили с ее номера и сказали, что маму везут в больницу. Больше года я смотрела, как она угасает в палате; смотрела, как Мила суетится возле ее койки: радуется, смеется и улыбается, не подозревая, как маме тяжело.
Однажды мама не проснулась.
Так, в шестнадцать я осталась одна с шестилетней сестрой в съемной квартире, за которую нечем платить.
С похоронами мне помогает соцработница. Кажется, она представилась и даже носит бейдж с именем, но я его не запомнила. Слишком много хлопот навалилось: нужно подобрать последний наряд для мамы.
Хоть я ничего не знаю о детских домах, не хочется даже думать о разлуке с сестрой. Беру мамин телефон и пролистываю список вызовов: большинство номеров не сохранено и глядят с экрана бело-красными полосками. Один из них попадается чаще остальных. Что это? Кому мама так часто звонила в последний месяц? И кто звонил ей?
Вздрагиваю.
Неужели папа?..
Руки дрожат, смартфон едва не падает на пол. Успокаиваю сердцебиение, отсчитываю три секунды и жму на вызов.
– Да? – звучит мужской голос.
– Кто это? – вырывается у меня. – Вы звонили моей маме… и она вам звонила. Часто. Кто вы?
Молчание.
– Алло? – стискиваю телефон.
Ладони потеют, в горле сухо, как в пустыне.
– Вера? Ты?
– Да.
– Меня зовут Тихон.
Сердце ухает в живот, а потом меня отпускает. Не папа, его звали по-другому.
– Я твой дядя.
– Что…
Мама не общалась с родными, редко о них упоминала, а когда разговор касался семейных уз, она вскользь бросала: «У меня нет семьи. Больше не спрашивайте об этом».
– Как… – ничего более вразумительного с языка не сходит.
– Я уже в пути.
– Куда?..
– Надя попросила меня присмотреть за вами. Я знаю о Миле. Поэтому не волнуйся, я скоро буду в городе.
Мне должно стать легче, но каждая мышца плеч и спины напрягается. Вытираю ладони о штаны, перехватывая смартфон, и говорю:
– Почему я должна тебе поверить? Вдруг ты какой-нибудь мошенник или преступник?
– У меня есть аудиосообщения твоей мамы. Я дам тебе их прослушать, когда встретимся.
В груди колет. Прикладываю руку, хоть и знаю, что это не уймет боль.
Кошусь на закрытую дверь. Я до сих пор не сказала сестре правду. Мила играет в комнате на планшете, смеется. И что мне с ней делать?
Не успеваю высказаться, как дядя продолжает:
– Я заслужу ваше с Милой доверие, Вера. Извини, не могу говорить. Дождитесь меня, ладно?
И вешает трубку.
Опускаю телефон, вслушиваясь в тишину и вглядываясь в экран. Выходит, даже перед смертью у мамы появились тайны, в которые она меня не посвящала. Вытираю подступившие слезы, пока они не скатились по щекам и не оставили заметный след.
Не время поддаваться чувствам. Нужно думать о крыше над головой и новой семье. Можно ли доверять «дяде», о котором узнаёшь впервые за шестнадцать лет? А вдруг это не дядя, а папа Милы, например? И что, если он удочерит ее, а меня отправит в детский дом? Как же плохо, что мне еще нет восемнадцати!
Из спальни доносятся громкие звуки. Мила включила телевизор и смотрит мультики. Взъерошиваю длинные растрепанные волосы и собираю их в хвост на затылке. Я договорилась с соседкой, что она заберет сестру к себе на время похорон. Кладбище – не место для ребенка.
Провожу руками по лицу, шумно выдыхаю. Отвожу ладони и замечаю, как дрожат от нервов пальцы. Мама учила меня быть сильной и всякий раз добавляла: «Ради сестры». Я разделила с мамой воспитание Милы и не виню ее. Она тяжело болела, боролась, и у нее получилось. Мы были счастливы, пусть и недолго. А потом случился рецидив…
– Вела-Вела-Вела!
Прихожу в себя от похлопываний по плечу. Сестра стоит рядом.
– Чего тебе?
– А дай шоколадку!
– Сначала ужин.
– Ну да-ай! – капризничает Мила, строя глазки.
Мама никогда не отказывала ей в сладостях, а мне велела делиться с сестрой. Верный способ заставить одного ребенка завидовать другому – отбирать у него еду.
– Будешь так себя вести, ничего не дам.
– Ты злая! – В слезах сестра поджимает губы. – Злая-злая-злая!
Десять лет я жила и не ведала своего счастья, а последние шесть только и делаю, что вспоминаю о беззаботном детстве.
– Ты хочешь шоколадку или нет? – строго спрашиваю.
Мила вытирает слезы и активно кивает.
– Тогда иди в свою комнату и собери в рюкзак самые любимые игрушки.
– И ты мне за это дашь шоколадку?
– Да. Проверю через полчаса. – Мила уже бежит в комнату, и я кричу ей вслед: – Не вздумай меня обмануть!
Как бы она ни канючила, я все равно сдамся. Все равно сдавалась мама, оттаивали люди разного пола и возраста на улице и в магазинах.
В шкафу лежат две шоколадки «Милка», надо ли уточнять, почему именно они – ее любимые?
У меня есть несколько дней, чтобы продумать речь. Как объяснить шестилетнему ребенку, что мама больше не вернется? Я себе этого объяснить не могу, как не могу и принять, а уж ей… Мама была для нее всем, а я всего лишь старшая сестра. И хоть Мила любит меня, я никогда не смогу заменить ей маму.
Воспитывать детей – ноша трудная. А уж когда ты сам ребенок и ничего о жизни не знаешь, практически непосильная.
Пылесошу и мою полы. Присаживаюсь в кухне на табуретку, поглядывая на горку грязной посуды. Поджимаю колени, натягиваю на них длинную безразмерную футболку и обнимаю. За окном озеленившийся двор, соседи, спешащие на работу и по подъездам, и незнакомцы, сокращающие путь местными закоулками… Совсем скоро мы с сестрой шагнем из дома в неизвестность, и даже этого приевшегося вида не останется.
– Вела-Вела-Вела! – И снова Мила подлавливает меня. – Шоколадка!
Поднимаюсь с табурета и иду в ее комнату. Проверяю рюкзак: планшет со смартфоном, больше ничего. Типичный набор современного ребенка.
– Ну-у? – нетерпеливо тянет сестра, подпрыгивая.
– Ладно, дам я тебе твою шоколадку. Молодец. Зарядки только положи к технике. – Легонько треплю сестру по волосам.
Достаю одну плитку и возвращаюсь в комнату.
– «Милка» для Милки.
– Ула-а-а! – Сестра хлопает в ладоши, выхватывает шоколадку и легонько клюет меня в щеку. – Спасибо!
Она плюхается на кровать «в собранном виде – диван», и с довольным лицом ест, отламывая по кусочку от плитки. Все ее внимание сосредоточено на диснеевском мультике.
Врачи не скрывали от нас мрачные прогнозы, но… Я верила, что мама чудом выкарабкается и мы продолжим жить втроем, как было всегда.
К такому нельзя подготовиться. Нельзя однажды проснуться и осознать, что теперь ты точно уверена, как поступить и что сказать сестре.
Когда заканчивается мультик, выдыхаю и захожу к сестре в комнату. Мила лежит на полу, болтая ногами в воздухе и что-то рисуя восковыми мелками.
– Мила… – Опускаюсь на колени и кладу поверх них вспотевшие ладони.
– А когда мы поедем к маме? Я соскучилась. – Сестра подписывает красного корявого человечка «Мама». Он криво улыбается, с упреком взирая на меня крупными глазами-точками.
– Мы… Мы к ней не поедем.
– Почему? – Сестра бросает мелки, садится скрестив ноги и хмуро смотрит на меня. – Я что-то не так сделала?
– Нет… Конечно, нет. Просто…
За что это мне?..
Прикрываю глаза и на выдохе говорю:
– Мама умерла, Мила.
Тишина сдавливает горло. Сестра недоверчиво трясет головой.
– Что?..
– Ей больше не больно. Она не мучается, – продолжаю говорить, но уже успокаивая себя.
– Ты влешь! – Глаза Милы мгновенно наполняются слезами.
Раскидываю руки, чтобы обнять ее, но сестра бьет меня по ладоням и отсаживается в угол комнаты.
– Влунья! Уходи! Не хочу тебя видеть! – кричит она вперемежку с рыданиями.
Поднимаюсь и выхожу. За закрытой дверью слышны всхлипы и дрожащий голос сестры:
– Мамочка, это ведь неплавда? Мамочка, не шути так!
Провожу ладонями по лицу. Сердце щемит.
Похороны. Пришло много незнакомых людей. Часть из них – соседи, которых я изредка видела на улице или на лестничных клетках. Они косятся на меня, перешептываются. Жалеют, наверное? Вот только они вернутся домой и забудут про наше с Милой горе, а нам от него никуда не деться.
Впервые за три дня вижу маму: ей сделали хороший посмертный макияж, она выглядит умиротворенной и спокойной.
– У нее больше ничего не болит, – бормочу себе под нос.
– Бедные девочки. Как же вам не повезло! Упокой Господь ее душу, – крестится сердобольная соседка.
Она говорит что-то еще, но я не слушаю. И так тошно, еще чужих причитаний не хватало.
Первой кидаю землю в могилу и отхожу. Тук. Тук. Комки земли, вылетающие из рук пришедших, словно град лупят по крышке гроба.
Могилу закапывают. Скорбящие галдящей рекой утекают в автобусы – их отвезут на поминки. Стою поодаль, дожидаясь, пока толпа рассосется. Холодный ветер дует в затылок и шею. Поеживаюсь. Кто все эти люди? Почему они так легко могут рыдать во весь голос, когда я не могу?
Ко мне подходит соцработница. Не знаю, что она собирается сказать, но у меня нет к ней доверия. Да, она организовала похороны, и никаких казусов не произошло, но…
Все взрослые врут. Постоянно. Сначала мама, потом ее брат, если он вообще настоящий. Сказал, что придет, но гроб уже в земле, а нас с Милой завтра выселят из квартиры. Никто не посмотрит, что мы внезапно осиротели, деньги куда важнее.
– Вера, отвезти вас на поминки?
– Нет. Сестру надо забрать, не хочу обременять соседку.
Уважительно помолчав, соцработница снова прерывает тишину:
– Вера, мне звонил ваш дядя. Он просил немного подождать здесь. Хорошо?
Пожимаю плечами, сую замерзшие пальцы подмышки и блуждаю взглядом по сотням других могил.
– Кажется, это он, – замечает соцработница.
Приглядываюсь: высокий жилистый мужчина с походным рюкзаком на спине идет в нашу сторону. Не нравится мне этот тип.
– Вера! – кричит он и машет.
Игнорирую его жест. Незнакомец быстро приближается и, запыхавшись, спрашивает:
– Похороны уже закончились?
Пристально вглядываюсь в лицо «дяди». Соцработница отвечает ему:
– Да, вы немного опоздали.
– Тихон. – Он протягивает мне руку. – Мы говорили… по телефону.
– Ну… круто. – Поворачиваюсь к надгробию. – Сходи на могилу, раз пришел.
Пока «дядя» прощается с мамой, я наблюдаю за ним. Соц-работница, дождавшись его возвращения, с явным облегчением передает ему какие-то документы.
– Вот, все готово. Провожу вас до дома. Нужно удостовериться, что точно заберете младшенькую, тогда и с формальностями покончим.
Приглядываюсь к Тихону. Сходство с мамой колоссальное.
Будто это она в мужском варианте: те же ярко-голубые глаза, нос с легкой горбинкой, широкие плоские губы, короткие темно-каштановые волосы. Даже ДНК-тест делать не надо – видно, что мы кровные родственники.
– И как ты собираешься забрать нас с Милой? – Перевожу взгляд с дяди на соцработницу и обратно. – Разве документы на опеку не оформляются месяцами?
Тихон скидывает рюкзак на локоть, достает полупрозрачную голубую папку с бумагами и протягивает мне:
– Я оформил документы заранее.
Хмурюсь, изучая строчку за строчкой. Теперь он наш опекун, деваться некуда. Кладу бумаги обратно в папку и отдаю:
– Дома обсудим.
Раз уж мама ему звонила, да еще и оставляла голосовые сообщения, если верить его словам… Лучше рискнуть. Глупо отказываться от крыши над головой, пусть и в таких сомнительных обстоятельствах. Да и Миле сейчас нужны уход, забота и друзья. И новое место.
Дядя пропускает соцработницу в автобус. Заходим следом, занимаем места и молчим до самого дома.
Под пытливыми взглядами взрослых вдавливаю кнопку звонка. За дверью слышится топот, но открывает соседка. Из-за нее выглядывает сестра.
– Вела, ну наконец-то! – Она выскакивает на лестничную площадку в тапочках и обнимает меня. – Почему так долго?
– Так вышло. – Треплю Милу по волосам.
Облегченно выдыхаю. Я приняла правильное решение, когда не взяла ее с собой.
– А это кто? – Сестра с любопытством разглядывает взрослых.
– Заходите, – предлагает соседка.
– Здесь я вас оставлю. – Соцработница жмет руку Тихону, а потом и мою. – Желаю удачи, Вера.
– Ага… – Сжимаю ее пальцы и тут же разжимаю.
Перестук каблуков эхом отдается в подъезде.
Дядя присаживается на корточки перед моей сестрой:
– Привет, Мила.
Она с любопытством смотрит на него, потом на меня. Рассеянно качаю головой.
– Очень плиятно. – Пока я размышляю, можно ли ему довериться, отвечает Мила.
Они улыбаются друг другу, и теперь видно их отдаленное сходство. И все же я ему не верю.
– Извините, мы пойдем к себе. Спасибо, что присмотрели за Милой.
– Пустяки, – улыбается соседка. – Твоя сестричка скрасила старческое одиночество. – Ненадолго исчезнув в квартире, она появляется с тарелкой, накрытой полотенцем. – Вот, помяните маму пирожками.
– Спасибо. Отдайте ему, пожалуйста, – киваю на дядю.
Он поднимается, поправляет рюкзак и берет блюдо.
– Спасибо, – говорит соседке.
Достаю ключи и открываю дверь. Когда Мила и Тихон заходят внутрь, киваю соседке. Грустно улыбнувшись, она скрывается внутри.
Захожу в квартиру:
– Назови хоть одну причину, почему я должна тебе поверить?
– Ну, у тебя нет выбора. Или приют, или я.
Напряжение ползет от лопаток к плечам. Его невидимые пальцы вот-вот вцепятся в шею. Слова Тихона жестокие, но скажи он что другое, я в тот же миг вытолкала бы его за дверь.
Пьем чай с мясными пирожками. Мила нетерпеливо поглядывает на шкаф, намекая дать ей еще шоколадку, но я качаю головой. Лучше возьму лакомство с собой и подниму ей настроение потом. Вдруг не представится случай купить еще?
– Когда я уже пойду в комнату? – дуется сестра.
– Иди, – даю ей отмашку, и она убегает.
Облокачиваюсь на стол. Теперь мы можем поговорить как взрослые люди.
– Скажи правду, – требую я.
– Какую?
– Почему ты оформил опеку над нами? У тебя есть какой-то мотив, да? Ты хочешь получить мамино наследство? Или ты продашь нас с сестрой в рабство? Или мы будем горбатиться на твоем дачном участке, чтобы тебе самому не пришлось копать картошку? Иначе зачем тебе тащиться сюда, да еще и пешком?
Варианты сыплются пулеметной очередью. Смех Тихона вводит меня в ступор.
– Что смешного?!
– Что Надя тебе обо мне рассказывала?
Прикрываю дверь, чтобы сестра не услышала, и возвращаюсь за стол. На самом деле мама ничего о нем не упоминала, но он-то об этом не знает.
– Она говорила, что ты уголовник.
Дядя качает головой.
– Что, разве это не так? – указываю на его руки.
На костяшках и тыльных сторонах ладоней набиты татуировки. Может, у него плечи и предплечья тоже ими покрыты, только из-за длинных рукавов не рассмотреть.
– Татуировки это всего лишь украшение, – отвечает дядя.
Поджимаю губы.
– А машина где? Неужели у тебя ее нет? – перевожу тему.
– Есть.
– Тогда почему ты пришел сюда пешком?
– Потому что походы закаляют дух.
Прищуриваюсь, скрещиваю руки на груди. Мы с ним как два ковбоя: каждый подгадывает момент, когда лучше выхватить ствол из кобуры и пальнуть в противника.
– Ты что… из какой-то секты? – продолжаю допытываться.
Дядя улыбается одними глазами, достает телефон из кармана штанов и кладет передо мной. На экране раскрытый чат мессенджера. Ни одной буквы, только голосовые сообщения. На аватарах собеседников он… и мама.
– Надень, чтобы Мила не услышала. – Тихон дает мне наушники.
Засовываю вкладыши в уши. Амбушюры неприятно шуршат. Руки дрожат, сердцебиение ускоряется.
– Начинай отсюда. – Дядя включает запись.
Голос мамы звучит болезненно. Так, как звучал последние полгода.
Надя: Девочки останутся совсем одни… Ты должен их забрать.
От хриплого кашля на записи хочется плакать. В больницу маму забрали на скорой, и ей наконец стало немного легче. Но за отсутствие боли мама расплачивалась сонливостью и вялостью.
Тихон: Может, еще есть шансы? Я приеду и…
Надя: Это конец. Разве ты сам не слышишь? Я умираю. Пообещай, что заберешь девочек. Что не… бросишь их одних.
Тихон: Я обещаю.
Надя: Спасибо.
Включаю сообщение за сообщением. Слезы текут, нос забился. Шмыгаю им, прикрыв рот рукой. Забываю про дядю в кухне, не вспоминаю про сестру, что в любой момент может зайти. Я просто хочу слышать мамин голос. Хочу, чтобы он не переставал звучать.
Когда слезы высыхают и вырастает горка скомканных салфеток, чувствую себя опустошенной. Вдохнув и набравшись мужества, запускаю последние сообщения.
Надя: …передай девочкам, что я их люблю.
Надя: И скажи Вере, что она умница.
Надя: Я так много упустила из-за болезни.
Всхлипывания. Мама дышит медленно, с присвистом. Значит, конец уже приближался.
Надя: Вера будет сомневаться, что ты… что тебе можно верить.
Надя: Вера… Ничего не бойся. Бери Милу, и идите с Тишкой.
Надя: Все будет хорошо.
– Хватит, – сиплю.
Дядя наливает в кружку воды, и я жадно выпиваю ее.
– Мы пойдем с тобой… раз мама этого хотела.