—…Ла! Писклявый голос сестры.Силюсь разлепить глаза, но не выходит.
– Вела! Вела, вставай! – Мила больно хватает меня за плечи и потряхивает.
От ее пальцев у меня остаются синяки. В школе однажды заподозрили, что меня бьют дома, и отправили соцпедагога проверить, все ли в порядке.
– Ну Вела-а! – Мила с размаху шлепает меня по попе.
Глаза открываются мгновенно: подскакиваю и несусь за сестрой, размахивая подушкой.
– Ты меня ударила!
– Вставать надо было! Бе-е! – Смеясь, Мила убегает за угол.
Не успеваю затормозить и врезаюсь бедром в стол. Он овальный, но все равно больно.
– Чего тебе, Хоббит? – Зеваю, бросаю подушку на кровать, потягиваясь, и потираю ушибленное место.
Убедившись, что я ее не трону, сестра берет меня за руку:
– Идем! – И куда-то ведет.
Мы выходим на террасу. Неподалеку дядя разговаривает с кем-то у машины. Он оборачивается с холщовым мешком в руках. Он что, купил картошку?..
– И чему ты так радуешься? – спрашиваю у сестры.
– Там кукулуза! Настоящая! – Мила с криками несется к дяде.
На кухне он выворачивает мешок, показывая нам спелые кукурузные початки.
– Как вам такой завтрак, девочки? – улыбается Тихон.
Мила хватает початок, но я отбираю его, тщательно мою и только потом возвращаю. Сестра вгрызается в желтые зерна.
Никогда не ела такую кукурузу, только консервированную, и то в салатах.
С недоверием кошусь на дядю, но он притворяется, что не замечает этого. Тогда я беру початок, хорошенько промываю и пробую.
– Ну как? – спрашивает дядя.
Пожимаю плечами. Не очень.
– Вкусно! – выдает Мила. – Поплобуй, дядя!
Желудок панически сжимается. Она снова назвала его дядей. Прошло всего несколько дней, а Мила готова ему все простить за какой-то кукурузный початок.
– Больше не хочу. – Отдаю Тихону свою полуобгрызенную порцию и ухожу в ванную комнату.
Здесь, в отличие от гостиницы, есть средства для ухода за кожей. Конечно, не те, которыми я пользовалась дома, но в последний год россыпь прыщей лишь увеличилась, и никакие новые пенки, гели, скрабы и маски не помогали от нее избавиться. Никто не предупреждает в рекламах, что нельзя смыть с лица стресс.
Беру флаконы, изучаю составы. Косметические средства подобраны так, чтобы не нарушать атмосферу лесного домика. Все запахи натуральные: ягодные, еловые, фруктовые. Выбор небольшой, но я зависаю. Наконец беру гель с запахом алоэ, мою лицо и равномерно наношу полупрозрачный слой. Смываю гель, и кожа по-настоящему дышит. Мне так не хватало этого чувства последние два дня. Когда все злит, лучшего средства для успокоения, чем уход за собой, не найти.
Покидаем уютную обитель, вновь превратившись в скитальцев. Дядя тащит мешок с кукурузой, Мила, подпрыгивая, носится по полю, распугивая бабочек, кузнечиков и прочую живность, а я плетусь за ними.
– Быстлей, челепаха! – дразнится сестра.
Когда мне что-то сильно надоедает, я начинаю сутулиться. Однажды мама пошутила, что в таком положении рюкзак становится моим панцирем. А еще они высмеивали мое занудство. Скучаю по тем временам, глядя на раскинувшуюся вокруг природу. Согласна быть ворчливой Тортиллой, лишь бы вернуть маму.
– Все в порядке? – интересуется дядя, поравнявшись со мной.
– Вроде того.
– Выглядишь расстроенной.
Больше всего в чужаках меня раздражает внимательность. Почему родные никогда ничего не замечают, а едва знакомый человек будто сквозь кожу смотрит?
– Просто думаю… Вот бы мама это увидела.
– Ей бы понравилось.
– Мила, осторожнее! – Замечаю, что сестра слишком резво скачет возле камней.
Поле и колосья пшеницы заканчиваются. Начинается лес с могучими деревьями. Их кроны укрывают нас от палящего солнца.
– И все-таки… – Гляжу под ноги, подбирая слова. – Почему ты тратишь столько времени и сил на эту… прогулку вместо того, чтобы привезти нас домой на автобусе или такси? Скажи честно.
– Вам это нужно, – отвечает дядя, наблюдая за Милой.
Сестра подобрала палку и размахивает ею, отбиваясь от невидимых врагов.
– Мне лично нужны кровать и тишина, – хмыкаю.
– Верю. – Дядя добродушно улыбается. – Но все же попробуй дать выход эмоциям.
– Зачем?
– Ты зажала себя в тисках ответственности. Боишься заплакать перед сестрой, потому что ты для нее пример. Но теперь у тебя есть я. Позволь себе жить как обычный подросток.
В груди закипает волна негодования. Да что он обо мне знает, чтоб вот так критиковать?! Но едва я раскрываю рот, как издалека доносятся вопли сестры.
– Мила! – Мчусь на ее голос. – Мила!
Дышать тяжело, пот течет в глаза, одежда прилипла к телу. Сестра стоит по колено в озере и размахивает руками, поднимая брызги. Она смеется и радуется.
– Вела, смотли, водичка! Теплая!
У меня чуть сердце не остановилось, а ей весело.
– Подожди, глубину проверю. – Беру палку и продавливаю дно.
Никаких ям и скрытых провалов.
Кроссовки вязнут в мокрой земле, и я стою в иле по щиколотку. С громким хлюпаньем выхожу на сушу, снимаю обувь и хорошенько прочищаю, сидя на корточках у воды.
– Далеко не уходи, слышишь? – Показываю сестре кулак.
Она высовывает язык и обрызгивает меня.
– Не хотите искупаться и перекусить? – Дядя ставит рюкзак на траву. – До дома недалеко.
– То есть? – уточняю я.
– Переплывем озеро на лодке.
Мила подбегает к нам и поворачивается спиной:
– Ласстегните молнию!
Дядя тянет к ней руки. Опережаю его и помогаю сестре снять наполовину мокрое платье. Она остается в нижнем белье и хочет скинуть майку, но я ей запрещаю.
– Но мне жалко! – канючит сестра.
– Сейчас искупнешься, и жарко не будет.
Не собираюсь раздеваться перед Тихоном. Слишком много мерзких историй читала в интернете про то, как родственники причиняли боль маленьким девочкам. Поэтому я остаюсь в одежде и приглядываю за Милой с берега.
– Ты уже умеешь плавать? – спрашивает дядя у сестры.
– Да! Я ходила в бассейн! – хвастается она.
– Мила, плавай вдоль берега. Здесь тебе не бассейн, спасателей нет, поняла?
– Поняла, – дуется Мила.
Пока она плещется, мы с Тихоном подготавливаем площадку для обеда. Он достает плед и раскладывает на траве. Кукуруза ждет своей очереди, вода в бутылке противно теплая. Как же не хватает холодильника или льда.
– А ты не хочешь? – Дядя кивает в сторону озера. Качаю головой.
– Почему?
– Я ведь уже говорила, что пока не могу тебе доверять. И… – Замолкаю, раздумывая, следует ли говорить ему это. – Неужели ты сам не понимаешь, как это выглядит?
– Что?
– Ну… как-то странно будет, если я кинусь в озеро без купальника, а ты останешься смотреть на все это со стороны.
Взгляд дяди на мгновение становится тяжелым, потом отстраненным. Он покачивает головой и кивает.
– В современном мире быть мужчиной тоже опасно. – Фыркаю, но не успеваю его перебить – дядя продолжает: – Я понимаю, что девочкам лучше быть бдительными. Вам приходится опасаться незнакомцев, следить, чтобы с младшими сестрами не случилось ничего плохого. Но не все мужчины извращенцы. Нам тоже иногда достается от женщин.
Отворачиваюсь и смотрю на счастливую Милу с розовой шляпкой на голове. Сестра снимает ее только на ночь. Как же легко Тихон купил ее доверие. Боюсь, что скоро она окончательно ему доверится, а меня слушать перестанет.
– Вера! – Дядя щелкает пальцами, привлекая мое внимание. – Раз ты мне не доверяешь, пообещай кое-что.
Напрягаюсь, и он это замечает. Голос дяди смягчается:
– Пообещай, что попробуешь быть обычным подростком, а не строгой мамосестрой.
Долго терзаю его взглядом, размышляя над ответом.
– Ну… посмотрим, – неохотно отвечаю я. – Но это не значит, что я перестану присматривать за сестрой.
Больше мы не разговариваем, пока уставшая Мила не вылезает из воды. От нее пахнет болотом и илом. Споласкиваем руки чистой водой, протираем антибактериальными салфетками и садимся есть кукурузу.
После сытного перекуса мы с Милой отходим за деревья, чтобы она переоделась в чистое белье. Прикрываю ее от дяди широким пледом. Тихон убирает следы нашего пребывания: складывает остатки кукурузы в мешок, туда же отправляются листья и объедки. Он никогда не мусорит, всегда выглядит опрятно. Только сейчас замечаю, что в доме он побрился, – пропала щетина.
– Всё! – довольно заявляет Мила.
В этот раз она надела желтое платье – наверняка вечером будет смотреть «Красавицу и чудовище».
– Далеко до лодки? – Складываю плед в рюкзак.
– Полчаса ходьбы.
– Так ведь солнце вовсю жарит, не напечет?
– По прогнозу обещали облачность. Узнаем, когда доберемся до места.
Мила скачет кузнечиком, напевает какую-то песню и успевает полюбоваться полевыми цветами. Неподалеку кружат насекомые.
– Мил, осторожнее, там шмель летает! – кричу я.
– Ага, – равнодушно отзывается сестра, чуть ли не вплотную разглядывая насекомое.
– Она бесстрашная, – замечает дядя.
Мила держит ладошку рядом с цветком, а по ней ползает шмель. Она улыбается и не шевелится.
– Щекотно, – делится сестра, когда мы приближаемся.
Наконец она пересаживает шмеля на цветок и уносится вперед.
– Да, в этом вся проблема. – Вытираю пот со лба и опускаю козырек кепки пониже.
– В чем именно?
– Она слишком храбрая. Когда-нибудь ей за это достанется.
– Слышал, что у нее были трудности в школе.
– Откуда ты знаешь?
– Я же оформлял опеку, – поясняет дядя. – И документы из школы тоже забрал. Там и рассказали, что Мила – чувствительная девочка.
Только сейчас понимаю, что больше не увижусь ни с прежним классом, ни с теми девчонками, которых называла подругами. И, самое смешное, что я ничего не чувствую. Ни легкости, ни грусти. Мне все равно.
– Упомянули вскользь, без подробностей. Расскажешь? Я должен знать, к чему готовить Милу. Вы обе пойдете в новую школу, и ей наверняка будет сложнее адаптироваться, чем тебе.
Об учебе я совсем забыла. Все, что важно сейчас, – просто идти, присматривать за сестрой и соблюдать режим. Давно живу как робот.
– Я сама толком не в курсе. В школе сказали, что она побила какого-то мальчика, а сестра – что наваляла ему за дело. Он обижал одноклассниц, и она решила вступиться за них. Выговор почему-то сделали ей, а не тому задире.
Дядя улыбается. Его взгляд грустный, но из-за морщинок у глаз кажется, что это добрая грусть. Если сравнить ее со вкусами, то я бы описала ее как соленую карамель.
– Потому что миром правят стереотипы, Вера, – замечает Тихон. Киваю. – Общество так натренировали. Если мальчики дергают девочек за косички и заглядывают им под юбки, то это якобы нормальный процесс взросления. На самом деле таким образом взрослые поощряют в сыновьях склонности к насилию и нарушению чужих границ. Интимная жизнь должна оставаться неприкосновенной, и я сейчас говорю не о сексе.
Такого от него я уж точно не ждала. Бывало, что я обсуждала с подругами темы или шутки, связанные с половым созреванием, но не с мамой. А тут не только мужчина, но еще и родственник, не стесняясь говорит о таких вещах.
– Я тебя смутил?
Отворачиваюсь.
– Извини, если затронул чувствительную для тебя тему. – Он недолго молчит, а потом доверительным тоном добавляет: – Помни, табу – те же стереотипы. По-настоящему свободной ты станешь тогда, когда они перестанут тебя волновать. Только проявляй осторожность, потому что свобода от ограничений разума и вседозволенность – разные вещи.
Не пойму, что творится у него в голове. Как ему такие мысли на ум приходят? И зачем он озвучивает их мне? После долгой паузы выдаю:
– Ты странный.
– Я знаю, – добродушно смеется он.
Когда мы подходим к небольшому ангару, на небе стягиваются облака и заслоняют собой солнце. Ветерок становится прохладным. Мила, напрыгавшись, устало бредет рядом. Раньше она часто хватала меня за руку, но за последние дни в пути отдалилась.
– О, Тихон! Давно ты к нам не заходил! – Нас встречает крупный крепкий мужчина.
– Добрый день, Вано. – Дядя пожимает его руку.
Судя по имени и внешности, Вано грузин.
– Это те девочки, о которых ты говорил? – улыбается он широко и дружелюбно. – Племяшки твои?
– Да. Вера и Мила.
– Плиятно познакомиться! – влезает сестра и протягивает к огромному по сравнению с ней Вано маленькую ручонку.
Он склоняется, аккуратно сжимает ее пальцы:
– Добро пожаловать, принцесса! – И подмигивает. – Погода сейчас что надо. Возьмите с собой чего-нибудь покушать и плывите с богом. – Вано поворачивается ко мне. – Ты чего такая надутая, Верочка?
– Лицо у меня такое, – колко отвечаю я и тут же об этом жалею.
Вано усмехается.
– У меня сын тоже иногда бунтует. Все подростки особенные, верно?
Они с Тихоном обмениваются парой фраз, а я наблюдаю за Вано. Каждый раз, когда он говорит о сыне, его глаза искрятся гордостью и заботой. У мамы тоже так блестели…
Сглатываю ком, хватаю сестру за руку и веду к ангару. Мужчины догоняют нас и спускают лодку на воду.
– Держите, девочки. – Вано протягивает небольшой мешочек Миле, а потом мешок чуть крупнее мне. – Это када. – Заметив наше недоумение, он добавляет: – Домашнее печенье с орешками. У вас ведь нет аллергии?
Мы с сестрой одновременно качаем головами.
– Вот и хорошо. А это вдогонку. – Вано передает один средний пакет мне, а другой, побольше, дяде. – Чурчхела и минералка в подарок. Передай Ирмочке немного сладостей. Ей они сейчас в самый раз.
– Спасибо. Хорошо, – обещает дядя.
Усаживаю в лодку Милу, занимаю место рядом с ней. Тихон заводит мотор, и мы отплываем.
– Пока, удачи! – кричит Вано вслед.
Мила подскакивает и кричит, сложив руки рупором:
– Пока, дядя Вано!
Сквозь шум мотора мы слышим отдаляющийся добродушный смех.
Когда мы отплываем достаточно далеко, спрашиваю:
– Кто такая Ирмочка?
– Моя жена.
Спешно присматриваюсь к пальцам Тихона, вдруг не заметила кольцо в прошлый раз, но его нет.
– Вы что, официально не женаты?
– Женаты.
– Тогда почему…
– Почему нет кольца? Я ношу его вот здесь. – Дядя достает из-за пазухи цепочку с золотым кольцом.
Замечательно. Оказывается, в доме дяди есть еще один посторонний человек. И не просто кто-то там, а его жена. Сколько историй всплывает про злобных мачех и теть, которые ненавидят детей?
– Перекусите, нам еще долго плыть.
Он специально перевел тему, чтобы не обсуждать жену?
– Подожди. – Достаю печенье из своего пакета, обнюхиваю и осторожно пробую. Минуту спустя, когда со мной ничего не случается, разрешаю: – Можно.
Мила вгрызается в угощение. Печенье крошится над ее мешочком. Нежный вкус выпечки в сочетании с грецким орехом радует желудок. Запиваем печенье каждая из своей стеклянной бутылки. Вокруг вода, красивая природа, а мы едим грузинские сладости в моторной лодке. Давно мне так хорошо не было. И спокойно. Иногда мозгу жизненно необходимо отключиться от проблем и ни о чем лишнем не думать.
– Хотите попробовать? – Дядя открывает мешок с чурчхелой. – Выбирайте.
– А твоя Ирмочка не будет возмущаться, что мы ее сладости берем? – не упускаю случая подколоть его.
– Она у меня не жадная.
Не сработало.
– Мне класную. – Мила тычет пальцем в красную чурчхелу. Выбираю зеленую, и мы съедаем их так быстро, что почти не замечаем хруста орехов.
– О-ой, я объелась! – Сестра съезжает на сиденье, расслабив руки и ноги.
Через мгновение она уже спит с приоткрытым ртом и преисполненным блаженства лицом.
– Вот про кого на самом деле писал Грибоедов, – хмыкаю я. – «Счастливые часов не наблюдают»[2] вовсе не про влюбленных.
– Интересное наблюдение, – поддакивает дядя.
Облокачиваюсь на край лодки. Вода настолько чистая, что видны маленькие рыбки. Опускаю пальцы и смотрю, как маленькие волны разбиваются о них.
Стрекочут кузнечики и цикады. С неба опускается вечер.
– Почему ты сразу не сказал про жену? – говорю тихо, чтобы не разбудить сестру.
– Не хотел вас беспокоить.
– По-твоему, если бы мы вошли в дом, где живет еще один незнакомый человек, это бы нас избавило беспокойства?
– Ладно, ты победила. – Тихон вздыхает. – Я старался не думать о ней, пока занимался удочерением и получал другие документы, потому что когда я далеко, то безумно по ней скучаю.
В его голосе звучит неподдельная тоска. Она прокрадывается внутрь меня и касается сердца. Ловлю настроение дяди и таким же тоном замечаю:
– Похоже, ты ее сильно любишь.
– Очень сильно.
– Она хороший человек?
– Это была ее идея. Удочерить вас.
– Значит, ты сам не очень-то этого хотел?
– Я сомневался, потому что для создания семьи нужна ответственность…
А ты эгоист, дядя. Впрочем, чего я ожидала, если мама из-за своей раненой гордости отреклась от семьи? Если ее родители отреклись от нее и нас с Милой? Похоже, отрекаться от всего подряд у нас семейное.
Мы подплываем к причалу в тишине подступающей ночи. Дядя глушит мотор и пришвартовывает лодку. Мы рассовываем мешки Вано по рюкзакам и одновременно поворачиваемся к спящей Миле. Она так устала за день, что до сих пор не проснулась.
– Я могу понести ее, – предлагает дядя, но я опережаю его и поднимаю сестру на руки.
Мне безумно тяжело вылезать из лодки. Спотыкаюсь о бортик и едва не падаю вместе с Милой. Тихон вовремя подстраховывает меня. Опять. Невольно закатываю глаза и благодарю его.
И вот мы снова идем. Кажется, у меня скоро откажут и спина, и ноги. Глаза слипаются. Когда уже эта бесконечная ходьба закончится?
Луна освещает путь. Дядя сворачивает с асфальтированной дороги в высокую траву. У меня нет сил разглядывать очередное дикое поле, и я просто плетусь за ним.
За высокими стеблями наконец проглядывают очертания дома. Мы выходим к нему, и я крепко жмурюсь – так ярко бьет в глаза свет. На крыльце стоит женщина в халате. Заметив нас, она поднимает руку и машет. Тихон машет в ответ.
– Неужели дошли?
– Да. Идем, Вера. Осталось совсем немного.
Чем ближе мы подходим, тем лучше видно женщину. Свет больше не бьет в глаза. Она обнимает дядю, целует, а затем отступает, чтобы встретить нас.
– Вера, добро пожаловать! – чирикает Ирма, а я пялюсь на ее живот.
Она беременна! Срок большой.
Вот для чего они нас удочерили. Я снова стану нянькой, только теперь не для одного ребенка, а сразу для двоих.
Опускаюсь на колени, держа Милу. Дядя с тетей что-то говорят, но их голоса отдаляются. Кто-то забирает сестру из моих рук.
Заваливаюсь набок, чувствую прикосновение земли к щеке и закрываю глаза.