Седьмицу целую гуляла залитая вешним солнцем Тмутаракань. Реками многоводными лились меды и вина, на дворе перед княжескими хоромами рядами стояли широкие дубовые столы с яствами. Кормили всех желающих, без разбора, будь то боярин, купец тороватый или простолюдин. Рыба разноличная, копчёная, вяленая и жареная, виноград, фрукты заморские, сладости аравитские, каши, острый горский кебаб – чего только здесь не было. Пировали шумно, на широкую ногу. Не поскупился князь Давид Игоревич на угощения, не скупились и гости его на добрые слова, поднимались, говорили пышные здравицы.
Праздновал Игоревич свадьбу свою, отмечал союз и дружбу с горцами – касогами. Светилась счастьем невеста его – дочь Идара, Лашин, под красным платьем её, перехваченным на бёдрах лентой-поясом, проступали крутые, словно у мужа, плечи. Женщина-воительница, охотница, поленица124! Такими, наверное, были сказочные амазонки. Такова была Марья Моревна в русских сказаниях, о коей вещали древние руны, силу и красоту коей воспевали песнетворцы-гусляры.
И имя христианское получила касожинка – Мария, как будто, воистину, в честь сказочной поленицы. Показывала всем молодая княгиня свою радость, улыбалась легко и беззаботно, из-под короткой верхней губы её выставлялись маленькие белые зубы. Лишь когда бросала взор касожинка на сидящего рядом с Давидом одетого в праздничный багряный кафтан с золотым узорочьем Володаря, словно тень набегала ей на чело, тотчас супилась она недовольно.
«А тебе что здесь надобно? Помешать счастью моему хочешь?» – говорили прекрасные глаза, синие, будто перезрелые сливы.
В них читал Володарь затаённую злобу, видел сполохи грозовые, пронзающие тьму южной ночи. Становилось не по себе. Что-то надо было с этим делать. Но что? Или кажется ему всё это? Вина вкусил излиха, вот и мерещится всякая чепуха!
Он поднимал очередную чару, пил за красоту невесты, смотрел на её головной убор, на убрус, перехваченный узорчатой повязкой с вкраплениями дорогих самоцветов. Самоцветы горели праздником, а глаза… Нет, это морок какой-то!.. Отмёл Володарь прочь мысль лихую и гадкую… «Что я ей сотворил? Какое лихо?» – простучало в голове.
Но вино почему-то стало горьким. Неприметно выплеснул он очередную чару за ухо.
О том, что ощущения его верны, узнал несколько позже. Пока же, как только спустился на Тмутаракань очередной вечер и высыпали на чёрное небо мириады звёздочек, поспешил он в свои покои. С особым тщанием проверил сегодня стражу, у каждого гридня осмотрел копьё и саблю, наказал ни на миг не терять бдительности.
«Что со мной? Почему так стучит сердце? И вино… Ужель… Отравить меня хотел кто?!»
Он зачерпнул ковшом воды, промыл горло, сплюнул. Вытянулся на просторном ложе, положил рядом с собой меч в ножнах. До рассвета Володарь не сомкнул очей, всё лежал и прислушивался к звукам за дверями покоя.
Вот ударило било125, раздались голоса стражи на крепостной стене, вот кот запрыгнул на постель и устроился у него в ногах, вот гридни Игоревича о чём-то негромко беседуют с его воинами. Кажется, толковня идёт о заморском вине и о горских жёнках.
«Надо отвлечься, выбросить эту глупость из головы! Игоревич – мой ратный товарищ, друг! Но… Если Ратибор был прав… Опытный боярин, разбирается в людях, ведает, кто из князей чего стоит… Заутре пойду к Таисии… Она успокоит… Или нет… Зачем её впутывать?.. Велю позвать ту пышногрудую блудницу-армянку. С ней, наверное, будет весело… Легко и весело».
Рассвело. Володарь поднялся, разминая уставшее после череды пиров тело, зевнул и перекрестил рот. Растворил дощатые ставни, выглянул во двор. Чей-то гужевой конь мирно щипал травку возле одного из столов. Громко храпел рядом с ним толстопузый боярин, неподалёку отрок Юрий Вышатич, видно, здорово захмелевший, силился поднять голову с лавки. Тут же сидел торговый гость из Корчева, тупо уставившись на опустевшую чару и бормоча себе под нос какую-то срамную песенку.
Под столами шевелились холопы, подбирающие объедки.
Упившихся до состояния риз было много. Одно приметил Володарь: среди пьяных – ни одного касога и хазарина. Греки были, но в основном позволяли себе валяться под столами и лавками свои, русичи. Становилось за них обидно, стыдно, подумалось с сокрушением: «Что же это мы, яко свиньи, ведём себя?! И всегда ведь так было, со времён древних скифов и росомонов126!»
Взяв с собой двоих гридней, выехал Володарь за ворота. Стрелой промчался верный конь вниз, к городским вымолам, рванул вправо. Долго неслись вершники по пустынному в этот час берегу. Мимо проплыл хазарский конец, за ним следом – слобода армянских купцов и рыбацкие выселки с гигантскими чанами для засолки рыбы.
Когда впереди показалось широкое устье Гипаниса, Володарь круто осадил скакуна. Бросив поводья гридню, он сорвал с плеч рубаху и ринулся в воду.
Тело обдало холодом, будто сотни игл впились. Студёна была поутру черноморская водица. Широко, вразмашку, вздымая брызги, поплыл Володарь вдаль от брега. Понемногу тело привыкло к воде, дрожь прошла. Он перевернулся, лёг на спину, смотрел пристально на ярко-голубой небосвод. По тёмной, заходней стороне плыли густые кучевые облака, в остальном же небо было чистым, как камень сапфир. Тонула в безмерной глади одинокая утренняя звезда. Опять стало холодно, над морем поднялся ветерок. Зарябило, заплескали у берега волны. Володарь поплыл обратно, стремглав выбежал на золотистый песок. Гридень услужливо подал князю цветастый рушник. Растеревшись докрасна, Володарь набросил рубаху и вскочил в седло. Теперь они поехали шагом, удаляясь от берега. Вскоре перед ними выросли две старинные каменные статуи.
«Бог Санерг и богиня Астарта. Им поклонялись язычники – древние греки и синды, кои жили тут тысячу лет назад. Астарта – богиня любви. Говорят, ей и поныне поклоняются местные блудницы. Отголоски старых преданий… А как у нас, на Руси?.. Богиня Мокошь стала Параскевой Пятницей, Волос – святым Власием, громовержец Перун – пророком Ильёй. Так устроен мир. Люди медленно меняют свои представления, трудно отказываются от веками сложившихся заблуждений…»
Он смотрел на огромное изваяние бесстыдно обнажённой женщины с коровьими рогами на голове.
«Рога означали плодородие. Астарте поклонялись жёнки, жаждущие иметь ребёнка – так, кажется, было у древних. Мне, христианину, не стоило б на неё глядеть… О чём это я? Я хотел идти к Таисии? Время ли? Что-то нету желания… Она стала странной в последнее время. Видно, понимает, всё понимает… Мне ведь тоже нужна жена, как и Игоревичу…»
Князь обернулся к гридням и отрывисто приказал:
– Скачем в крепость!
Бодро бежали резвые кони. Вдали виднелась залитая солнечным светом Тмутаракань.