Гонцы скакали по широкому шляху, белая пыль, поднимаемая копытами резвых коней, взметалась ввысь и клубилась в жарком воздухе. Спешили по своим делам торговые люди, русские и иноземные гости, скрипели телеги, возы с товарами. Обозы сбивались в кучу у мостов, слышались громкая брань, крики. Оборуженные копьями ратные требовали проездное и провозное мыто. Возле берега Луги, внизу паслись тучные коровы.
Лето стояло в разгаре, становилось жарко. Князь Ярополк, ещё раз глянув из теремной башни на дорогу, круто поворотился и сбежал вниз, во двор. На ходу сорвал с плеч полотняную изукрашенную у ворота и подола узорами белую рубаху, кликнул челядина, велел окатить себя водой.
Долго с удовольствием отфыркивался, чувствуя, как по всему телу растекается приятная свежесть.
– Ещё! – потребовал князь, подставляясь под ледяные струи. Мышцы играли на сильных руках. Ладно скроен был Ярополк. Не одна жёнка невзначай засматривалась на крепкого, как дубок, «добра молодца». Любовалась сыном и мать его, Гертруда. Стояла у окна бабинца, глядела на него, вздыхала тихонько.
«Твёрдости духа бы тебе, Пётр – Ярополк. Не позволял бы братии своей ковы плести! Не благоволил бы изгоям! Не пивал бы медов излиха!» – сокрушалась вдовая княгиня.
Сколько раз говорила ему, да всё одно – отмахивается от неё Ярополк, как от мухи надоедливой.
Вот ныне опять пригрел у себя в волости Рюрика с Васильком, велел кормить их со своего стола в Перемышле, обещал подумать об их будущем, хочет отдать им во владение один добрый городок близ истоков Буга – Свиноград.
«Свои чада растут! О них бы подумал лучше!» – Гертруда недовольно хмыкнула.
Хоть и жара стояла, не снимала княгиня чёрного вдовьего платья. Ходила в убрусе, в долгой свите, словно монахиня, часы проводила в молитве перед распятием в домовом костёле. Молилась о сыне своём, обращалась с горячими просьбами о заступничестве к Богу, Богоматери и святому Петру.
«Усмири недругов его, внуши ему твёрдую надежду, истинные чувства, совершенную любовь. Освободи его от неприятелей, чтобы не попал к врагам, чтобы недруги не радовались его поражению, отведи от него гнев и негодование, защити несокрушимой стеной в битве, милосердной помощью обрадуй его сердце», – молила Гертруда святого апостола Петра. Слова эти поместила она в свой псалтирь, богато украшенный миниатюрами. По велению княгини-матери строили нынче в Киеве латинскую церковь Святого Петра. Вместе с сыном щедро отсыпала она зиждителям118, строителям и печерским монахам золото из своей скотницы119.
Собиралась Гертруда нынче в стольный Киев. Немало было там у неё дел. И на храм строящийся надо поглядеть, и перетолковать кое с кем из бояр, и ещё одно волновало ум: что-то зачастили через волынские земли в Киев послы из Германии, от императора Генриха. Вот и сейчас пребывает у князя Всеволода некий епископ Адальберт из Ольмюца.
Недруг император Гертруде и её сыну. Мало того, что в секте сатанинской состоит, так и в бытность её с мужем и сыном в изгнании помощи не оказал, наоборот, сносился с ворогами на Руси. Источал улыбки, а за спиной нож держал. Иное дело – римский папа: сразу дал Ярополку грамоту, нарёк «королём Руси», заставил польского князя выступить на Киев. Папа и император – враги лютые, не один десяток лет бьются между собой за власть и земли, за инвеституру – то есть право назначения на церковные должности. В яростной войне этой в крови топят они города италийские и немецкие. Смута царит на Западе…
Гертруда вздохнула. Сын её, заприметив въезжающего на подворье на белом скакуне Фёдора Радко, громким голосом велел звать его в горницу и устремился к крыльцу.
…Опять они сидели втроём в просторной зале дворца: Ярополк, Гертруда и боярин Лазарь. Фёдор Радко, по-молодецки встряхивая светлыми кудрями, бойко рассказывал:
– В обчем, прознал я, княже, всё как ты мне и велел. Бискуп120 сей, Адальберт, послан в Киев крулём Генрихом…
– О том без тебя догадались! – недовольно перебила его Гертруда.
– Погоди, мать! – остановил её жестом руки Ярополк. – Говори, Фёдор! Как сведал, что, от кого?
– В обчем, мыслит круль Генрих соузиться со князем Всеволодом. Чтоб вместях, с двух сторон, на угров ударить!
– Вона как! – воскликнул боярин Лазарь. – Да верна ли сия весть?!
– Верна, боярин. – Радко презрительно усмехнулся.
– Сказывай, как добыл её! – потребовала нетерпеливо Гертруда.
– Да, светлая княгиня, в обчем, тако дело было. Ну, приехал я в Киев… На дворе постоялом, где Адальберт сей с прислугою поселились, встретил одного клирика121. Вельми до вина и ола охоч оказался. Ну, за чарою у его и выспросил всё. Клирик тот – лицо доверенное бискупа. Обо всех еговых делишках ведает.
Гертруда, не удержавшись, фыркнула от смеха, представив себе пьяного латинского попа в обществе молодца Радко.
– В обчем, хочет круль Русь с уграми стравить, ко своей выгоде, – продолжал Радко. – Ну, князья наши, Всеволод и сын его, Владимир, сперва загорелись было мыслию сей, но потом поостыли, помозговали, боярина Чудина к уграм послали. Но, слыхал я, рати они наготове держат.
– И хочется, и колется, стало быть. – Гертруда задумалась.
– Надобно круля Угорского Ласло упредить. Он нам – друг и соузник, – предложил Ярополк. – Еже что, поможет.
Гертруда с сомнением закачала головой.
– Успеешь, – обронила она и тут же со злостью добавила: – А племянничку еговому, Коломану, не верую я! Волк затаившийся! И мамаша его полоцкая – стерва! Не ведаю я, сын, как нам быть! Фёдора вот в Угры пошлём. Разведает всё, как там у них.
– Енто мы сделаем! – заявил, как всегда, уверенный в себе Радко.
– Я же в Киев ныне отъеду. На божницу строящуюся поглядеть надо, гробу отца твоего поклониться, – молвила Гертруда, обращаясь к сыну. – Давно в Киеве не была.
Свещание в горнице было окончено. Радко исчез за дверями, вслед за ним поднялся, отвесив князю и княгине поклон, Лазарь. Ярополк ушёл отдавать распоряжения отрокам и гридням. Гертруда осталась в горнице одна. Долго сидела на скамье, смахивала с глаз слёзы.
Киев… молодость цветущая её… Куда всё ушло? Куда пропало? И как быстро!