Бабушка ушла на работу в ночную смену, но обещала утром проводить меня. Она работала в ресторане посудомойщицей. Можно было уже и не работать, всё-таки на пенсии, но отец пил и, конечно, после каждого запоя менял место работы.
Он пришёл поздно, снова где-то набрался по дороге домой. Я не хотела с ним разговаривать и заперлась у себя в комнате. Отец долго ходил туда-сюда по квартире, шаркая ногами, словно старик, забыв уже, что видел меня. Потом внезапно начал барабанить в дверь и орать: «Я тебя убью, тварь, ты мне всю жизнь испортила!» Потом долго рыдал под дверью, умоляя выйти: «Прости меня, прости, выходи». И так до бесконечности: «Прости меня, слышишь. Выходи! Прости! Ты слышишь меня, тварь?! Прости, я не знаю, что со мной… Ты не спасла её! Это ты во всём виновата! Дура. Лучше бы ты сдохла! Боже, что я говорю? Прости…»
Я прислушалась. В соседней комнате всё стихло, спящий родитель захрапел под размеренное бормотание выпуска новостей. А я… залезла под одеяло прямо в одежде, накрылась с головой и попала в волшебный мир воспоминаний.
Вот я, совсем маленькая, лежу в кровати, над головой ночник с Микки Маусом, а мама с папой читают мне по ролям «Чиполлино» перед сном, смеются, толкаются, изображая то Синьора Помидора, то Графиню Вишенку.
Тихо прожужжал будильник. Заглянула в комнату: бормочет телевизор, отец храпит, немного постанывая и пуская слюни на подушку. Тихонько, зажав ладонью нос и рот от тошнотворного запаха перегара и табака, проскочила в прихожую, сунула ноги в кроссовки и выбралась из квартиры.
Сквозь берёзовую листву пробивались первые робкие лучи солнца, ласкали кожу, хотелось зажмуриться по-кошачьи. Во дворе тихо. Шелестели деревья, роняя листья, оплакивали уходящее лето.
Я включила плеер, вставила наушники, закрыла глаза и, раскинув руки, представила, будто парю сейчас в воздухе, поднимаясь всё выше и выше: туда, где находится рай, туда, где нет печали и слабости, нет горя и разочарований, туда, где ласковое солнце играет с нежным пухом облаков.
У меня не было рук, только крылья, и я летела навстречу неизвестности. Я бежала, поднимаясь на высокий зелёный холм и сбегая бесстрашно в мокрую от росы траву, щекочущую лодыжки. Кружилась голова, и казалось, что небо всё ниже и ниже, а я двигалась ему навстречу. Схватила тонкий ствол молодой берёзы и крутанулась вокруг неё, отпустила и, кружась, устремилась вглубь двора.
Прыгнула на качели, оттолкнулась от земли. Всё выше и выше, резко прыгнула вверх и взлетела, приземлилась, едва удержав баланс. Ладони сжались в кулаки, резкое движение вверх, тело выстрелило, как пружина. Раз-два, стукнула невидимую боксёрскую грушу. Хоп! Поймала мяч от пинг-понга и бросила обратно вымышленному партнеру.
Ноги отяжелели, и я медленно согнула ногу в колене, поднимая всё выше и выше, чтобы с силой опустить и раздавить всё, что попадется мне под ногу. Такой удар может проломить в земле огромную дыру в ад. Привет, Аид!
Я великан. Под моими ногами взлетали капли росы с травинок. «Трепещите, маленькие зелёные человечки! Вы мне ничего не сделали, вы ни в чём не виноваты… никто не виноват, кроме меня».
Грудь мою пробила невидимая пуля, потом ещё одна, ещё и ещё. Тело сотрясалось, как от ударов электрическим током, и я упала в мокрую траву, чтобы разбиться на тысячи осколков. Дыхание сбилось, в висках шумело, голова кружилась от послевкусия музыки. Над головой вилась и жужжала муха. Возможно, отец прав, лучше бы я умерла, чем дала умереть ей. Я во всём виновата.
Весной я впервые увидела «крамп-батл». Возле пожарной каланчи собралась огромная толпа, слышалась взрывная электронная музыка, крики. Сначала было непонятно, что происходит. Я думала, драка, и, видимо, не только я. Тётушки возмущённо шептались: «Безобразие! Куда только смотрит полиция?», «Да вон полиция стоит!», «Вон они, окаянные! Стоят, ничего не делают!» Мужики молча смотрели и не вмешивались, удовлетворённо хмыкая. А я стояла заворожённая: казалось, что парни выплёскивали всю свою «тёмную энергию» резкими движениями и сумасшедшими трюками. Это было одновременно и похоже, и не похоже на танец. Трое парней в одинаковых чёрных трико и белых футболках с какими-то надписями крутились на руках, выделывая всякие фигуры ногами. Один из них надел чёрную шапку и закрутился на голове. Я была в полном восторге от их выступления и дома незамедлительно нашла несколько видео этих парней. Мне понравились и другие направления уличных танцев: хип-хоп, поппинг, брейк, локинг. Они были не похожи на те, которые преподавала мама. Ребёнка, то есть меня, ей девать было некуда, поэтому с ранних лет я посещала танцы: сначала народные, потом классическую хореографию, потом увлеклась и контемпом. Танцы были для мамы всей жизнью, и для меня тоже.
Мне было лет пять, я дрыгалась перед зеркалом, щеголяя новым купальником с прозрачной юбкой. Я долго выпрашивала у мамы именно такой, бледно-розовый, как у балерины.
Мама засмеялась, а я повернулась и совершенно серьёзно сказала:
– Ну, что ты смеёшься?
– Просто я хочу танцевать с тобой, – сказала она и схватила меня, закружила по комнате.
– Я тоже хочу! Всегда! И чтобы «всегда» никогда не кончалось! – кричала я у мамы на руках.
– Глупенькая, – сказала она, остановившись. – Так не бывает, чтобы было «всегда» всегда.
Теперь-то я это точно знаю.
«Я не живу, существую. Зачем? Совершаю эти бессмысленные ритуалы: ем, хожу в школу, стираю бельё, мою посуду, зачем?» Размышляя, я мёрзла в капроновых колготках и короткой чёрной плиссированной юбке, глядя на унылое очарование августа, от которого хотелось спрятаться за чёрными стеклами солнцезащитных очков. Солнце ещё не успело прогреть воздух, и меня немного потряхивало, то ли от волнения, то ли от холода, то ли от того и другого вместе взятых.
Бабушка ворчала:
– …и не имела даже малейших мыслей пререкаться со старшими!
Бабушка взялась за нравоучения с самого раннего утра, можно особенно не вникать в её фразы. Ничего нового я не узнаю, осталось только кивать в знак согласия иногда или говорить: «ага, да поняла я уже». Мы миновали «сковородку» и уже шли по проспекту Мира.
– Катька, привет! – кто-то налетел на меня сзади.– Тебя и не узнать! Розовые волосы? Ты что, серьёзно? Здрасти, тётя Люся!
– Здравствуй, – улыбнулась бабушка.
Голос был очень знакомый. Я резко вывернулась из чьих-то цепких рук. На меня лукаво смотрела выразительными карими глазами-бусинками высокая девчонка с длинными чёрными волосами. Она удивлённо крутила меня как куклу:
– Блин, а очки тебе зачем в такую дождину?! Ты б ещё купальник надела, сестрёнка!
– Лариса?
С Лариской мы в прошлом году провели целую смену в санатории, куда нас вывезли родители поправлять здоровье. И Лариса, и я, по мнению наших мам, были «часто болеющими детьми, которым просто необходим отдых от городской суеты и пыли на лоне природы». Кроме процедур, которые проходили в основном утром, в санатории заняться было абсолютно нечем, поэтому мы провели время, ухаживая за тремя рыжими брошенными котятами, скармливая им столовские сосиски и котлеты. Ну и, конечно, устраивая с ними разнообразные игры: в дочки-матери, школу, больницу. Во что только не начнёшь играть от скуки.
Я невольно потянулась к волосам.
– Да, покрасила весной… – Мне было неловко от такого пристального внимания. Волосы я и правда покрасила весной назло бабушке, которой вздумалось укорять меня за отсутствие интереса к жизни. Она-то, конечно, думала, что я брошусь покупать розовые кофточки, а я взяла и голову покрасила. Она еле-еле уговорила завуча не выгонять меня из школы, думаю, Мария Андреевна ей в этом здорово помогла.
– Как ты меня узнала?
– По бабушке, – хихикнула Лариса.
Лара схватила меня под руку и потащила в толпу, треща по пути как сорока:
– Я выиграла городскую олимпиаду по биологии, не поверишь, наградили меня дипломом и путёвкой в лагерь. Лучше б денег дали. А ты тоже едешь в «Городок достижений»?
– Типа того, – невнятно проговорила я, неуверенно оглядываясь на бабушку. Мы неслись прямо в толпу, которая уже образовалась возле Комитета по делам молодежи, разрезая её, словно катер волны. – Куда мы так несёмся?
– На регистрацию, сестрёнка, – засмеялась Лариса. – Пошли быстрее, матушка не в духе. Опять с утра орала, – она оглянулась и громко зашептала почти в самое ухо. – Бесит она меня, вечно орёт. А твоя?
Я резко остановилась.
– Да тоже бесит! Представляешь, умерла!
Лариса замерла, удивлённо распахнув свои карие глазищи. А я с дурацкой жестокостью наблюдала за её вмиг вытянувшимся лицом. Я видела уже такую реакцию. У своих одноклассников. Мы стояли в толпе, недовольно огибающей препятствие из двух застывших фигур.
– Умерла? – беспомощно хлопая ресницами, переспросила Лариса.
– Какое странное слово, да?
Нас догнали запыхавшаяся бабушка и высокая темноволосая женщина в синем пальто.
– Куда вы так несётесь? Как на пожар! – негодовала мама Ларисы.
– Ну вы и разогнались, девочки. Так, Катерина, стой тут, я пойду к столику регистрации. Непонятно, куда нам с тобой записываться. Ты посмотри, нет ли тут Марии Андреевны? Может, она подскажет?
Я тоскливо оглянулась. Лариса с мамой тоже отошли к столу регистрации, и это дало мне время выдохнуть и подумать. «Может, я зря так сразу с ней поступила? Уж отбрила, так отбрила…»
Высокий парень в бордовом жилете вожатого, в центре орлятского круга, закрыв глаза, старательно пел:
«Звонкой струною звенит, послушай:
Песня ровесников завтрашних дней.
Чтобы зажечь ребячьи души,
Огня не жалей, огня не жалей.
Чтобы зажечь ребячьи души,
Огня не жалей, огня не жалей»1.
Ребята в кругу подпевали ему на разные голоса, сбивчиво, одни всю песню, другие только на повторяющихся словах.
Рядом со мной громко и жалобно говорила женщина:
– Как он там будет один?
Ей раздражённо возразил мужской голос:
– Да он и здесь один большую часть времени, болтается неизвестно где!
– Вы можете говорить потише? – осведомился раздражённо голос подростка недалеко от меня, а потом снова женский:
– А ты не заметил, что он до сих пор хромает? Как он будет там справляться?
– Так же, как и здесь. У него две ноги, две руки, голова на плечах, дай ему немного свободы. Он, может, оттого и бесится, что ты ему проходу не даёшь!
– Не кричи на меня, и так сердце с утра болит, – запричитала плаксиво женщина.
– Мы его не в армию провожаем и не на улицу выкидываем, как котёнка!
Я оглянулась, чтобы разглядеть говоривших. Около меня стояли трое: полный мужчина, элегантно одетый, деликатно держал зонт, закрывая свою спутницу и стоящего рядом с ними парня от моросящего дождя. Красивая светловолосая женщина поминутно поправляла что-нибудь на парнишке: снимала невидимые пылинки, тёрла рукав куртки, поправляла воротничок. Её глаза блестели от слёз, нос покраснел. Всем своим видом парень показывал, что он вроде как не с этими двумя. Парень как парень, совершенно обычный, только с тростью. Он почти не опирался на неё и пытался отдать её то матери, то отцу, но трость всё равно оказывалась у него в руках, и ему приходилось держать её. Коротко стриженные русые волосы топорщились ёжиком, чёрные джинсы, кеды с белой шнуровкой, синяя куртка без капюшона – вот и весь его прикид. Он кого-то высматривал в толпе. Наши глаза встретились. У него был внимательный тревожный взгляд, от которого стало неловко. Я отвернулась и поспешно отошла.
На противоположной стороне дороги, над цирком нависла огромная туча, похожая на летающую тарелку из фильма «Прибытие». Мой взгляд скользнул ниже, по эту сторону дороги луч солнца озарил людей, горы чемоданов, пакетов, сумок. И замерло всё: повисли в воздухе капли дождя, переливаясь брызгами света, словно бриллианты, пропали звуки и даже дыхание остановилось. Я увидела её в толпе. Она прошла мимо ребят, играющих в «Арам-шим-шим». Да, да, сомнений быть не может: русые волосы, струящиеся по плечам, серый плащ, туфельки с блестящими застёжками – мама снова их надела! Она задумчиво шла в ритме толпы, спешащей по своим делам, нас разделяли жалкие несколько метров. Я бросилась следом за ней, перепрыгивая через сумки и пакеты. Мама перешла дорогу на светофоре. В моей душе едва теплилась надежда. Я уже почти догнала её, в последнюю секунду, перед тем как она села в автобус, дотронулась до её рукава. На меня посмотрела совсем чужая женщина.
– Что-то случилось? – спросил обеспокоенный голос.
– Нет… нет, – пробормотала я.
Автобус тихо закрыл двери, а мне захотелось идти куда глаза глядят, не разбирая дороги, лишь куда-нибудь. Из-за слёз всё сливалось, кружилось. Остановилась только у фонтана и вдоволь наплакалась возле него. Никто не обращал на меня внимания. Не знаю, сколько я там просидела. Слёзы постепенно высохли. «Что мне теперь делать? Наверняка автобусы уже уехали в лагерь. А как же бабушка? Блин… Наверное, мне нужно пойти домой, не убьёт же она меня?»
Я подняла мутные глаза и увидела бабушку и Марию Андреевну. Психолог обняла меня без слов и прижала к себе.
– Почему ты ушла? Мы с ума сошли… – начала недовольно бабушка, но осеклась.
– Ну что, Катюшка? Всё нормально? – как можно веселее спросила психологиня. – Ребята уже в лагере, вовсю заселяются и знакомятся, пока мы тут рыдаем у фонтана. Давай, вытирай слёзы и едем, я на машине.
Бабушка хотела что-то возразить, но Мария Андреевна была непреклонна:
– Людмила Васильевна, вы идите спокойно домой, всё будет хорошо! Я вам позвоню, как только доедем.
Мне было абсолютно всё равно, куда ехать, лишь бы меня оставили в покое. Я вытирала руками слёзы, повторяя про себя как заклинание: всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо.
Я дошла до машины и села, даже не глядя на бабушку и Марию Андреевну, снова нацепила на нос солнечные очки. Не знаю, сколько мы тряслись по плутающим сельским дорогам, я смотрела на проносящиеся мимо берёзы, на капли дождя, медленно стекающие по стёклам, и не заметила, как, наконец, подъехали к лагерю.
Мария Андреевна припарковала машину у разноцветных ворот. Дождь словно дал людям и природе передышку, в воздухе парила свежесть, чуть дальше от ворот столовая манила приятными ароматами, от которых во рту образовалось целое море слюны. Я вспомнила, что не ела с самого утра, а сейчас уже два часа дня.
– Давай сначала пообедаем, – не спрашивая, а ставя перед фактом, сказала Мария Андреевна.
В столовой царило единодушие, стучали ложки, кругом ели и болтали мальчишки и девчонки, вожатые. Некоторые уже уходили, торопились куда-то.
Мария Андреевна поймала за руку высокого худощавого парня, жилетку которого украшало огромное количество значков:
– Кто распределял детей по отрядам?
– Не знаю, может, Дина Александровна…
– Увидишь, попроси ко мне подойти, надо узнать, в каком отряде девочка. Ешь, Кать, – она пододвинула ко мне тарелку с супом.