Майлз вопил, и Грейс была близка к тому, чтобы сойти с ума. Она чувствовала, что находится на грани нервного срыва, и едва сдерживалась, пока несла Майлза и его сумку с подгузниками к их квартире. Когда она поднималась по лестнице, ее голова раскалывалась, она почти теряла сознание от голода.
Миссис МакКриди, единственная соседка в комплексе, чье имя было знакомо Грейс, выглянула из своей двери.
– О боже! – запричитала она. – Тебе нужна помощь, дорогая?
По шкале эксцентричности миссис МакКриди занимала место где-то между отметками пятьдесят и сто, а цвет ее волос варьировался от пурпурного до синего в зависимости от расположения звезд. У нее было по крайней мере четыре кошки, она зарабатывала на жизнь продажей вещей в Интернете и называла себя миссис МакКриди, хотя мистера Маккриди нигде не было видно, не было даже свидетельств того, что он когда-либо существовал. Джимми подружился с ней, когда они только переехали. Конечно, Джимми дружит со всеми.
– Нет, миссис Маккриди. Спасибо, но я в порядке.
Это был не первый раз, когда миссис МакКриди предлагала помощь, и Грейс задалась вопросом, мог ли Джимми попросить ее присмотреть за ними, пока его нет. Несколько недель назад, когда Грейс была в отчаянии и боялась чего-нибудь разбить, возможно, даже голову о стену, она подумывала попросить миссис МакКриди посидеть с Майлзом несколько минут, чтобы она могла сбегать в магазин. Но она этого не сделала. По опыту Грейс, лучше всего позаботиться о себе самой.
Проблема в таком мышлении заключалась в том, что воспитание детей – это самое сложное, что она когда-либо делала, и делать это самостоятельно оказалось гораздо труднее, чем она ожидала. Пока не появился Майлз, Грейс считала себя крутой. Она пережила годы в приемной семье, затем в колонии для несовершеннолетних, даже в тюрьме. Но в тот момент, когда медсестры положили ей на руки беспомощного плачущего ребенка, который весил восемь фунтов, вся эта жесткость покинула ее, и она превратилась в дрожащую лужу желе, постоянно находившуюся на грани срыва и такую уставшую, что не могла ясно мыслить – очень неприятное состояние, из-за которого она все испортила и с треском подвела Майлза.
– Хорошо, дорогая, – нерешительно пробормотала миссис МакКриди, явно не веря, что с Грейс все хорошо. Майлз выл и крутился, тоже явно ей не доверяя. – Я буду здесь, если вдруг понадоблюсь.
Неудивительно, что воспитанием детей должны заниматься двое. Джимми беспокоился об этом, когда они завели речь о его повторном призыве, но Грейс отмахнулась от его слов. В то время она верила, что с ней все будет в порядке. К тому же выбора действительно не было. Повторный призыв в армию избавлял Джимми от неприятностей, которые его преследовали, и уберегал его от искушения, из-за которого он в них и попал.
Так они думали.
Она покачала головой, пытаясь отогнать мысли о его предательстве и сдержать слезы, готовые пролиться. Не дело это, чтобы плакала и она, и Майлз.
Пытаясь сдержаться, она толкнула дверь, уронила сумку с подгузниками на пол и притянула Майлза к себе.
– Ш-ш-ш, – шептала она, крепко обнимая его. – Все хорошо. Держись. Мы уже дома.
Он продолжал кричать, и она стиснула зубы.
– Колики, – объяснил педиатр, когда Грейс принесла сына в трехнедельном возрасте, расстроенная тем, что он не переставал плакать. – Ничего не поделаешь, это надо просто переждать. – Женщина сказала это с улыбкой, как будто наличие визжащего, безутешного ребенка не было чем-то особенным, а было чем-то сродни обряду материнства, который нужно принять и отпраздновать, как то, что он научился ходить или ездить на велосипеде. Грейс ушла с той встречи еще более расстроенной, чем пришла.
Она так сильно хотела полюбить материнство, дорожить каждым мгновением и наслаждаться временем, проведенным с сыном! Но она не могла. С тех пор, как Майлз появился на свет, это была борьба, такая подавляющая и изматывающая, что все, что она могла, это переживать одно мгновение за другим.
Ей казалось, что Майлз понимает это и потому плачет. Он понимает, что она делает все без искренней радости, что когда она приходит за ним в конце дня, то так устает, что у нее не остается сил ни играть, ни читать, ни петь. Майлз знает, что она больше всего хочет, чтобы он заснул и чтобы она могла заснуть рядом с ним.
– Давай, дружок, не держи в себе, – успокаивала она его, расхаживая взад-вперёд, похлопывая его по спине, а он лишь продолжал выть, крича во всю силу своих крошечных лёгких и доводя себя до истерики, пока они оба не выдохлись, мокрые от пота.
Это его ритуал. В тот момент, когда она поднимает его из машины, начинается кошмар – сначала хныканье, как будто ему что-то неудобно, и она решает, что он голоден, у него газы или ему нужно сменить подгузник. Она пытается помочь ему, но обнаруживает, что его страдания не имеют ничего общего ни с одной из этих причин. И к тому времени, когда она заканчивает решать проблемы, ее нервы на пределе, а он плачет, и неконтролируемые рыдания не могут успокоить никакие объятия, воркование или хождение по комнате.
Доктор заверил ее, что это и есть колики – неприятное состояние, когда здоровые дети плачут без причины, и он много раз говорил Грейс, что в этом нет ничего плохого. Но это знание не помогало. Грейс просто хотела, чтобы ее ребенок был счастлив, и каждый раз, когда он плакал, это разбивало ей сердце.
Сосед заколотил по стене:
– Заткни своего чертова ребенка!
Этот трехсотфунтовый контейнер отработанного углерода переехал сюда через неделю после того, как Джимми вернулся в Афганистан, и Грейс знала, что, когда Джимми приедет домой, соседу придется чертовски дорого заплатить. Джимми, может, и на сто фунтов легче соседа, но он сильно крепче его, а еще ему не нравится, когда кто-то плохо обращается с его семьей.
Но сейчас Джимми находился в семи тысячах миль отсюда. Так что каждую ночь, в дополнение к безутешному плачу Майлза, ей приходится мириться с придурковатым соседом, кричащим на нее через стену.
Игнорируя его, она продолжила успокаивать Майлза, как могла, гладя его по спине, укачивая и говоря, что все будет хорошо.
Сейчас она не могла поверить, что идея завести ребенка принадлежала ей. О чем она думала? Она помнила, как мечтала о том, как было бы замечательно привнести в мир что-то, что будет полностью принадлежать ей и Джимми. Они были женаты пять лет, и у Джимми все было хорошо. Он прошел школу снайперов и не играл в азартные игры с тех пор, как поступил на службу. Вот она и решила, что пришло время. Что они готовы.
– Черт возьми! – орал сосед. – Я звоню домовладельцу. Каждую чертову ночь! Заткни этого чертова пацана!
Какой ужасный промах! Она не была готова. Возможно, она никогда не будет готова. И вот теперь он здесь, этот маленький человечек, полностью зависящий от нее, а она все испортила.
Она поцеловала его пылающую голову.
– Все в порядке. Все в порядке, все в порядке, все в порядке.
Она понесла его на кухню и порылась в шкафах, такая голодная, что кажется, вот-вот упадет в обморок. Она открывала дверцу за дверцой – соль, перец, ванильный экстракт, две банки просроченной томатной пасты. Она посмотрела на томатную пасту, бросила взгляд вниз на кричащего Майлза и решила не делать этого.
Со вздохом она вернулась в гостиную и достала свой телефон. Уже почти семь, а Джимми так и не позвонил. Он всегда звонил по пятницам.
Она представила его в казарме, как он пытается набраться храбрости и придумать, что сказать. У него похмелье, она была уверена. Его неудачи всегда были связаны с алкоголем. Вероятно, это был день рождения друга, и он забыл о своем обещании не пить. Потом он напился, и его втянули в пари. Последовательность всегда одна и та же: он пьет, играет в азартные игры и проигрывает – закономерность, которая разрушает его и разрушает их, но которую он, кажется, бессилен остановить.
Она оглядела квартиру, посмотрела на покрытый пятнами потолок и облупленные столешницы, на потертый матрас, который служил им диваном, на ящик, в котором лежал старый телевизор, подаренный братом Джимми. Она была беднее, но никогда не была такой сломленной, раздавленной разочарованием в Джимми и в самой себе.
Ее взгляд перешел на фотографию на полке, на которой они с бабушкой были запечатлены за шесть месяцев до того, как та скончалась. В тот момент они улыбались и казались почти близнецами, настолько они были похожи, хотя бабушке было около семидесяти, а Грейс всего четырнадцать – те же медные кудри и орехово-зеленые глаза. Как бы она была разочарована! Люди не меняются, дружок, только дурак в это поверит.
Слезы, которые она сдерживала, потекли из глаз, и она смахнула их. Бабушка была права. Грейс – дура. Только поглядите, до чего довела ее вера в людей – босс-змеюка, а муж – сладкоречивый неудачник.
Новая мысль неожиданно пришла ей в голову, она глянула вниз на Майлза, потом на шкафы, в которых не было еды, и дрожь пробежала по ее спине. Во вторник она останется без работы. Она была уверена, что, когда взойдет солнце, Фрэнк ее уволит. Всю свою жизнь она имела дело с такими мужчинами, как Фрэнк Торелли, и такие, как он, не держат рядом таких, как она. Он найдет другую причину, помимо контракта Джерри, но это не изменит того факта, что он будет смотреть на нее и видеть нечто смущающее и вызывающее недоверие.
Ее пустой живот заурчал. Денег нет. А во вторник не будет и работы.
Она почувствовала, что бабушка наблюдает за ней. Единственный человек, на которого ты можешь положиться, дружок, – это ты.
Она снова посмотрела на своего все еще рыдающего сына, а потом, сцепив зубы, надела сумку с подгузниками на плечо, сунула в нее фотографию с бабушкой и повернулась к двери.