Кэти пробыла в поместье «Дрозды» пять недель – до Рождества. К возвращению домой ее лодыжка совсем зажила, а поведение стало более благопристойным. Миссис Эрншо частенько навещала золовку в «Дроздах», где и начала приводить в исполнение свой план по ее перевоспитанию, стараясь с помощью элегантных нарядов и лести выработать у Кэти чувство самоуважения. И девочка быстро клюнула на приманку. Поэтому вместо маленькой простоволосой дикарки, которая могла вприпрыжку вбежать к нам и, запыхавшись, броситься обнимать и теребить всех домочадцев, с красивого черного пони легко соскочила очень чинная барышня с каштановыми локонами, ниспадающими на плечи из-под бобровой шляпки с пером, в длинной амазонке, которую ей приходилось придерживать обеими руками, дабы плавно прошествовать в дом. Помогая ей слезть с пони, Хиндли радостно воскликнул:
– Подумать только, Кэти, ты стала просто красавицей! Прямо не узнать. Ты теперь настоящая леди. Изабелле Линтон с нею не сравниться, правда, Франсес?
– У Изабеллы нет таких природных данных, – отвечала его жена. – Но Кэти следует следить за собою и не превратиться снова в дикарку. Эллен, помоги мисс Кэтрин распаковать вещи. Постой, дорогая, не то собьешь локоны. Дай я развяжу тебе шляпку.
Я помогла Кэти снять амазонку, и нашему взору открылись великолепное шелковое клетчатое платьице, белые панталончики и начищенные до блеска ботиночки. И хотя глаза Кэти загорелись от радости, когда собаки прибежали приветствовать свою хозяйку, она едва коснулась их, ибо боялась, что, ласкаясь, они испачкают ее роскошный наряд. Меня она поцеловала с нежностью. Я была вся в муке, потому что пекла рождественский пирог, так что обнимать меня, конечно, не стоило. Затем мисс Кэти огляделась, ища глазами Хитклифа. Миссис и мистер Эрншо с волнением ожидали их встречи, полагая, что по их лицам хотя бы приблизительно определят, удастся ли им разлучить двух закадычных друзей.
Поначалу Хитклифа разыскать не смогли. Коли уж он был неприглядным и неухоженным до всей этой истории, то теперь стал в десять раз хуже. Никто, кроме меня, не заботился о нем, не корил за неряшливость, не просил умыться хотя бы раз в неделю, а ведь дети в таком возрасте не испытывают естественной надобности в мыле и воде. Потому одежду он, не снимая, носил три месяца, работая в пыли и грязи, а его густые нечесаные волосы, лицо и руки были покрыты отвратительным серым налетом. Неудивительно, что он спрятался за спинкой скамьи, увидев, как в дом вместо девчонки-сорвиголовы, которую он ожидал встретить, вошла прекрасная, элегантная барышня.
– А что, разве Хитклифа нет дома? – спросила Кэти, сняв перчатки и обнажив на удивление белые пальчики – следствие праздности и долгого пребывания в закрытом помещении.
– Хитклиф, можешь подойти! – позвал мистер Хиндли, предвкушая смущение мальчика и радуясь, что тому придется предстать перед Кэти в столь отвратительном виде. – Можешь подойти и поздороваться с мисс Кэти, как другие слуги.
Кэти, заметив своего друга, спрятавшегося за скамьей, бросилась к нему, намереваясь обнять. В одно мгновение она поцеловала его в щеку раз семь или восемь, но вдруг остановилась и, отпрянув, расхохоталась:
– Ой, какой же ты чумазый и сердитый! И какой… какой смешной и хмурый! Это, должно быть, оттого, что я привыкла к обществу Эдгара и Изабеллы Линтон. Ну, Хитклиф, неужто ты меня совсем позабыл?
Для такого вопроса у нее были все основания, ибо от стыда и уязвленного самолюбия Хитклиф насупился и стоял как каменный.
– Пожми мисс Кэти руку, Хитклиф, – снисходительно произнес мистер Эрншо. – Один раз можно.
– Не буду, – ответил мальчик, наконец обретя дар речи. – Я не позволю над собой насмехаться. Я этого не допущу!
И он бы убежал от нас, если бы мисс Кэти не схватила его снова.
– Я вовсе не собиралась над тобою смеяться, – сказала она. – Просто не удержалась. Хитклиф, давай наконец поздороваемся! С чего ты так надулся? Просто ты нелепо выглядишь. Вымой лицо и причешись – и все будет в порядке. Ну какой же ты грязный!
Она озабоченно посмотрела на покрытые грязью пальцы, которые держала в руке, а потом перевела взгляд на свое платье, испугавшись, что оно вряд ли стало красивее от соприкосновения с одеждой Хитклифа.
– Не надо было меня трогать, – сказал он, проследив за ее взглядом и вырвав руку. – Хочу быть грязным – и буду! И ничего вы со мной не сделаете!
С этими словами он выскочил из комнаты под дружный хохот хозяина и хозяйки, однако Кэтрин действительно расстроилась, ибо не понимала, отчего ее замечание вызвало такую бурю негодования.
После того как я исполнила роль горничной при новой госпоже, поставила кексы в печь, развела жаркий огонь, который, как полагается в сочельник, живо заиграл и в «доме», и на кухне, мне захотелось наконец сесть, чтобы в одиночестве для собственного удовольствия спеть рождественские гимны, хотя Джозеф уверял, что те веселые мелодии, которые я выбирала, подозрительно похожи на легкомысленные мирские песенки. Сам он удалился к себе с намерением помолиться, а миссис и мистер Эрншо развлекали молодую мисс разными милыми безделушками, которые были куплены в подарок Линтонам в знак благодарности за их доброту. Хозяева пригласили Линтонов провести следующий день в «Грозовом перевале», и приглашение было принято с одной оговоркой. Миссис Линтон просила, чтобы «этого непослушного мальчика, который говорит нехорошие слова» не подпускали к ее дорогим деткам.
Итак, я осталась одна. Вдыхала богатый аромат специй, наслаждалась блеском начищенных кастрюль, полированными часами с украшением из остролиста, серебряными кружками, расставленными на подносе и ждущими, когда их наполнят к ужину подогретым элем с пряностями, но более всего – идеально чистым полом, предметом моей особой гордости, который я как следует отдраила и подмела. Про себя я поаплодировала каждой вещи и вспомнила, как старый Эрншо, бывало, приходил в Рождество на кухню, когда все уже сияло чистотой, звал меня милой девочкой и в подарок совал мне в руку шиллинг; и сразу же подумала о том, как он был привязан к Хитклифу и боялся, что, когда смерть заберет его, мальчик будет заброшен. Эти воспоминания, естественно, привели меня к размышлениям о тех обстоятельствах, в которых нынче оказался бедный парнишка, и вместо того, чтобы запеть, я принялась плакать. Впрочем, вскоре я сообразила, что будет больше толка, если я перестану попусту лить слезы и попытаюсь что-нибудь для него сделать. Я встала и отправилась на двор искать Хитклифа. Далеко идти не пришлось. Он, как было ныне заведено, чистил на конюшне лоснящиеся бока нового пони и задавал корм другим животным.
– Поторопись, Хитклиф! – сказала я. – На кухне теперь очень хорошо, да и Джозеф ушел наверх. Поторопись, я тебя приодену к приходу мисс Кэти. Прежде чем лечь спать, вы сможете вместе посидеть у очага и вдоволь наговориться.
Хитклиф продолжал заниматься своим делом и даже не повернул голову в мою сторону.
– Идем же! Пойдешь ты или нет? – продолжала я. – Для каждого из вас у меня есть маленький кекс. А тебе хватит и полчаса, чтоб нарядиться.
Я подождала пять минут, но так и ушла, не получив ответа. Кэтрин ужинала с братом и невесткой, а мы с Джозефом вдвоем принялись за невеселую трапезу, приправив ее попреками с одной стороны, и дерзостью – с другой. Кекс и сыр Хитклифа всю ночь пролежали нетронутые на столе, будто угощение для фей. Мальчик продолжал работать до девяти часов, а потом, молчаливый и угрюмый, скрылся в своей комнате. Кэти долго не ложилась, ей нужно было сделать тысячу распоряжений для приема своих новых друзей. Однажды она заглянула на кухню поговорить со старым товарищем, но там его не оказалось. Кэти спросила меня, что с ним случилось, а после вернулась в гостиную. Утром Хитклиф встал рано и, поскольку день был праздничный, ушел в дурном расположении духа бродить по вересковым полям и так и не появился в доме, пока все семейство не отбыло в церковь. Пост и раздумья как будто благотворно повлияли на его настроение. Он немного покрутился вокруг меня и наконец, собравшись с духом, решительно произнес:
– Нелли, приведи меня в порядок, я хочу быть хорошим.
– Давно пора, Хитклиф, – ответила я. – Ты очень расстроил Кэтрин! По-моему, она даже пожалела, что вообще вернулась домой. Такое впечатление, что ты ей завидуешь, потому что о ней больше заботятся, чем о тебе.
Сама мысль о том, что он станет завидовать Кэтрин, не умещалась у него в голове, но зато он прекрасно понял, что огорчил девочку.
– Она сказала, что огорчилась? – серьезным тоном спросил он.
– Она заплакала, когда я ей сказала, что сегодня утром ты опять убежал.
– Так ведь и я тоже плакал вчера ночью, – проговорил он. – Но у меня на то было больше причин.
– Да, у тебя была причина ложиться спать на пустой желудок и с гордыней в сердце. Гордые люди сами вскармливают свою скорбь. Но раз уж тебе стыдно за свою обидчивость, надобно попросить у Кэти прощения. Когда она вернется, пойди наверх и скажи, что хочешь ее поцеловать, – ты сам знаешь, какие слова здесь подойдут, только сделай это от чистого сердца, а не так, словно из-за красивого платья она стала для тебя чужой. А теперь, хотя мне пора готовить обед, я выкрою часок и придам тебе подобающий вид – тогда Эдгар Линтон рядом с тобой будет выглядеть глупой куклой, да такой он и есть! Хоть ты и моложе, но, поверь мне, ты выше и шире в плечах, так что мог бы в два счета уложить его на обе лопатки. Сам разве не видишь?
Лицо Хитклифа на мгновение просветлело, но тут же вновь омрачилось.
– Но, Нелли, – вздохнул он, – уложи я его на лопатки хоть двадцать раз, от этого у него красоты не убавится, а у меня не прибавится. Вот бы у меня были светлые волосы и белая кожа, и хорошо бы мне одеваться и вести себя, как он, да еще стать когда-нибудь таким же богатым, каким будет он.
– …и чуть что, звать на помощь мамочку, – продолжила я. – Трястись от страха, если деревенский парень покажет тебе кулак, и сидеть целый день дома, если на дворе дождик. Ох, Хитклиф, что-то ты пал духом! Подойди к зеркалу, и я покажу тебе, к чему до́лжно тебе стремиться. Видишь эти две линии, что пролегли у тебя на переносье, и эти густые брови? Вместо того чтобы подняться полукружием, они вечно хмурятся. А два черных бесенка так глубоко посажены, что никогда не открывают смело своих окон, а прячут блеск свой, точно шпионы дьявола. Тебе лишь стоит захотеть перемениться и уметь разглаживать хмурые морщинки, широко раскрывать глаза с искренним чувством, и тогда вместо бесенят появятся доверчивые, невинные ангелы, чуждые подозрениям и сомнениям и всегда видящие друзей там, где нет врагов. Не становись похожим на злобного щенка, который вроде бы понимает, что получил пинок по заслугам, но все равно ненавидит того, кто его пнул, а заодно и весь мир.
– Другими словами, мне надо желать заполучить большие голубые глаза и гладкий лоб Линтона, – ответил Хитклиф. – Так я желаю. Только это не поможет.
– Доброе сердце сделает твое лицо красивым, мой мальчик, – продолжала я, – даже будь ты арапчонком. А дурное и первого красавца превратит в урода. Вот сейчас, когда ты умыт, причесан и перестал дуться, признайся, разве ты не хорош собою? Скажу тебе прямо – хорош! Ну чисто переодетый принц. Кто знает? Может, твой отец был китайским императором, а мать индийской царицей, и каждый из них за свой недельный доход купил бы все «Грозовые перевалы», и «Дрозды» в придачу? Но тебя похитили злобные матросы и привезли в Англию. На твоем месте я придумала бы легенду о своем высоком происхождении, и мысль о том, кто я на самом деле, придала бы мне мужества и достоинства, чтобы устоять перед притеснениями жалкого фермера!
Так я говорила, и Хитклиф постепенно перестал хмуриться и даже стал вполне симпатичным, как вдруг нашу беседу прервал стук колес, сначала доносившийся с дороги, а потом и со двора. Мальчик подбежал к окну, а я к двери как раз вовремя, чтобы увидеть обоих Линтонов, которые вылезали из семейного экипажа, укутанные в плащи и меха, и всех Эрншо, спешивающихся у входа. Зимой они частенько ездили в церковь верхами. Кэтрин взяла обоих детей за руки, повела в дом и усадила у огня, отчего их бледные лица сразу порозовели.
Я посоветовала своему дружку не мешкать и выказать им доброе расположение, на что тот охотно согласился, но ему вновь не повезло – как только он открыл дверь, ведущую из кухни, Хиндли открыл ту же дверь с другой стороны. Они столкнулись, и хозяин, раздосадованный при виде столь чистого и веселого мальчика, а быть может, желая выполнить обещание, данное им миссис Линтон, силой впихнул его обратно в кухню и зло велел Джозефу «не пускать этого парня в комнату и отправить на чердак до конца обеда. Не то он будет хватать руками фруктовые пирожные и красть фрукты, если хоть на минуту его оставить без присмотра».
– Нет, сэр, – не выдержала я, – ничего он не станет трогать, ничего! И, по-моему, он имеет право получить свою долю сладостей, как все мы.
– Он получит свою долю розог, если я поймаю его внизу до темноты, – пригрозил Хиндли. – Убирайся, бродяга! Это еще что? Вздумал причесываться? Погоди, вот доберусь я до твоих прелестных локонов и вытяну их чуть длиннее!
– Они уж и так длинные, – заметил юный Линтон, заглянув в дверь. – И как у него от них голова не болит? Точно жеребячья грива – свисают прямо на глаза.
В его словах не было намерения оскорбить, но бешеная природа Хитклифа не позволила ему безропотно снести кажущуюся дерзость от мальчика, коего он был готов ненавидеть, ибо уже тогда видел в нем соперника. Он схватил миску с горячим яблочным соусом – первое, что попалось под руку, – и швырнул прямо в обидчика, залив ему лицо и шею. Тот, ясное дело, заголосил, и на крик примчались Изабелла и Кэтрин. Мистер Эрншо тут же сгреб негодника в охапку и потащил в его комнату, где, конечно, применил самое жестокое средство, чтобы унять его злость, потому что потом вернулся к нам весь красный и тяжело дыша. Я совсем неласково вытирала Эдгару нос и рот посудным полотенцем, приговаривая, что так ему и надо, незачем было вмешиваться. Сестричка его тоже ныла и говорила, что хочет домой. А Кэти стояла в смущении, краснея за всех.
– Тебе не следовало с ним разговаривать! – сказала она молодому Линтону. – Он был в плохом настроении. Мало того что ты испортил праздник себе, так еще и его выпорют. Я даже не могу об этом думать! Мне и обедать уже не хочется. Ну зачем только, Эдгар, ты с ним заговорил?
– Я не говорил с ним, – всхлипывал мальчик, вырвавшись из моих рук и завершив свой туалет с помощью собственного батистового платочка. – Я обещал мамочке, что не скажу ему ни слова, и не сказал.
– Ладно, не плачь, – презрительно отозвалась Кэтрин. – Тебя не убили. Иначе будет еще хуже. Мой брат возвращается. Тише! Помолчи, Изабелла. Уж тебя-то никто не обидел!
– Так, так, дети, садимся за стол! – позвал Хиндли, торопливо входя на кухню. – Этот подлый мальчишка помог мне здорово согреться. В следующий раз, мистер Линтон, можете пустить в ход кулаки – это прибавит вам аппетита!
От запаха и вида вкусных угощений на столе настроение у хозяев и гостей заметно улучшилось. После поездки в церковь все проголодались и легко позабыли о неприятном эпизоде, тем более что ни с кем из них ничего по-настоящему плохого не приключилось. Мистер Эрншо нарезал рождественского гуся большими ломтями и разложил по тарелкам, а юная хозяйка стала развлекать гостей веселой беседой. Я прислуживала за столом и стояла позади Кэтрин, и больно было мне видеть, как она без единой слезинки, с безразличным видом принялась за лежавшее перед ней гусиное крылышко. «Бесчувственный ребенок, – подумала я, – как легко она прогнала мысли о бедах бывшего своего товарища. Кто бы мог подумать, что она станет такой жестокосердной!» Кэтрин поднесла кусок к губам, но потом положила его обратно на тарелку; щеки ее покраснели, и по ним покатились слезы. Она нарочно уронила вилку на пол, чтобы быстренько нырнуть под скатерть, скрыв тем самым свои переживания. Недолго мне пришлось считать ее бесчувственной, ибо я поняла, что она весь день была как в аду, изнывала от невозможности остаться одной или пробраться к Хитклифу, которого заперли по приказу хозяина. Как я выяснила, она хотела потихоньку принести ему хоть что-нибудь с рождественского стола.
Вечером были устроены танцы. Кэти просила, чтобы мальчика выпустили, поскольку у Изабеллы Линтон не было партнера. Но из ее заступничества ничего не вышло. Кавалером назначили меня. И в радостном возбуждении от танцев мы позабыли обо всех невзгодах, тем более что из Гиммертона приехал целый оркестр – пятнадцать музыкантов с трубой, тромбоном, кларнетами, фаготами, валторнами и виолончелью, да еще певцы. Каждое Рождество они обходят все уважаемые дома в округе и за свои выступления получают награду. Для нас же было наивысшим удовольствием их послушать. После традиционных рождественских песнопений мы попросили их спеть наши обычные песни – и под музыку, и без нее, разложив на несколько голосов. Музыканты старались вовсю, и миссис Эрншо очень понравилось.
Кэтрин тоже была довольна, но сказала, что музыку лучше слушать с высоты, и поднялась по лестнице на скрытую в тени площадку. Я пошла за ней. Дверь внизу хозяева закрыли, не заметив нашего отсутствия – там было полно народу. Однако на лестничной площадке Кэтрин не задержалась, а полезла дальше, на чердак, где сидел запертый Хитклиф, и стала его звать. Некоторое время он упрямо молчал, но она упрашивала и в конце концов убедила ответить ей через дощатую стенку. Я не стала мешать бедняжкам, но, когда песни внизу стали стихать, а певцы перешли к закускам, я тоже поднялась по приставной лесенке, чтобы предупредить девочку. Однако Кэтрин снаружи уже не оказалось, ее голос звучал изнутри. Эта обезьянка пролезла сквозь слуховое окно одного чердачного отсека, пробралась по крыше до другого и через второе чердачное окно проникла внутрь. Чего мне стоило уговорить ее вернуться! Когда она все-таки выбралась с чердака, с нею был Хитклиф, и она настояла, чтобы я отвела его на кухню, благо Джозеф ушел к соседу, не желая осквернять свой слух дьявольскими песнопениями, как он предпочитал называть наши песни. Я сказала детям, что не собираюсь поощрять их проказы, но, поскольку пленник ничего не ел со вчерашнего обеда, закрою глаза, если он разок обманет мистера Хиндли. Хитклиф спустился вниз, я поставила ему табурет поближе к огню и принесла много вкусного. Но от побоев его тошнило, так что он поел совсем чуть-чуть, а мои попытки его развеселить были отвергнуты. Упершись локтями в колени и обхватив руками подбородок, он сидел в немом размышлении. Когда же я спросила, о чем он задумался, мрачно ответил:
– Пытаюсь решить, как отплатить Хиндли. Мне все равно, сколько придется ждать, лишь бы отомстить. Надеюсь, он не помрет раньше срока.
– Стыдись, Хитклиф! – сказала я. – Дурных людей наказывает Господь, а мы должны научиться прощать.
– Нет, бог не получит такого удовольствия, как я, – ответил он. – Главное – придумать наилучший способ. Оставь меня, и я намечу план мести; мне не так больно, когда я об этом думаю.
Но, мистер Локвуд, я заболталась, а россказни мои, наверное, не так уж интересны. Мне неловко, что я все говорю-говорю, а каша ваша остыла, да и сами вы клюете носом – пора вам спать! Про Хитклифа я могла бы поведать – все самое важное – в нескольких словах.
Так, прервав себя, ключница поднялась и уже готова была отложить шитье, но я чувствовал, что не в состоянии отойти от очага, да и спать мне совсем не хотелось.
– Не уходите, миссис Дин! – воскликнул я. – Посидите еще полчасика. Вы правильно сделали, что, не торопясь, рассказали мне эту историю; именно такие истории мне нравятся. И закончить ее надо в том же ключе. Мне интересен каждый герой вашей повести – в большей или меньшей мере.
– Часы вот-вот пробьют одиннадцать, сэр.
– Неважно. Я не из тех, кто ложится спать до полуночи. Вот в час или в два ночи – это по мне, тем более что встаю я в десять.
– Не советую вам вставать в десять, сэр. Вы пропускаете самые лучшие утренние часы. Человек, не сделавший половину дневной работы к десяти утра, рискует вовсе не справиться со второй половиной.
– И все-таки, миссис Дин, сядьте, потому что я намереваюсь продлить ночь до полудня. Боюсь, завтра меня удержит в постели тяжелая простуда или, не дай бог, что-нибудь похуже.
– Надеюсь, что нет, сэр. Позвольте мне перескочить через три года. За это время миссис Эрншо…
– Нет-нет, ничего подобного я не позволю. Вам знакомо такое настроение, когда вы сидите в одиночестве, на коврике перед вами кошка вылизывает котенка, а вы столь внимательно следите за ее движениями, что, пропусти она хотя бы одно ушко, вы по-настоящему расстроитесь?
– Это ужасная лень, сэр.
– Наоборот, изнуряющая деятельность. Именно таков я сейчас, так что продолжайте ваш рассказ во всех деталях. Думается мне, что люди в ваших краях приобретают по сравнению с горожанами такую же ценность, какой становится паук в тюрьме по сравнению с пауком в обычном доме – для обитателей этих жилищ. И все же столь усиленное внимание к деталям не вполне зависит от занимаемого наблюдателем положения в обществе. Здесь люди серьезнее, живут, сообразуясь со своим внутренним миром, в них меньше поверхностного, переменчивого, легкомысленного и наносного. По-моему, любовь к жизни в ваших краях почти достижима, хотя прежде я был убежден, что никакая любовь не может длиться более года. Бывает такое состояние, когда голодный человек вынужден есть единственное блюдо, получая удовольствие лишь от него и оценивая достоинства только его; бывает и другое – когда человека этого посадили за стол, накрытый яствами от французских кулинаров. Возможно, все деликатесы вместе и покажутся ему чрезвычайно вкусными, но каждый из них окажется в его восприятии и в памяти лишь безликой частичкой целого.
– Стоит вам узнать нас поближе, и вы поймете, что мы здесь точно такие же, как везде, – заметила миссис Дин, озадаченная моею тирадою.
– Простите меня, – ответил я, – но вы, мой добрый друг, как раз являете собою пример, противоположный вашему утверждению. За исключением нескольких провинциальных словечек, не имеющих особого значения, у вас в речи и манерах нет никаких признаков того, что, по моим соображениям, присуще людям вашего сословия. Уверен, вам приходилось размышлять гораздо больше, чем другим слугам. Вы были вынуждены развивать свои мыслительные способности, ибо у вас не было возможности растрачивать свою жизнь на глупые пустяки.
Миссис Дин рассмеялась.
– Конечно, я считаю себя уравновешенной и разумной, – сказала она, – но не только потому, что живу среди холмов и из года в год наблюдаю одни и те же лица и одни и те же события. Я приучила себя к порядку, благодаря чему стала мудрее. К тому же я прочитала столько, что вы не поверите, мистер Локвуд. В здешней библиотеке нет ни одной книги, в которую я бы не заглянула и из которой не почерпнула что-то важное, кроме разве что латинских и греческих книг, да еще французских; но я могу отличить их друг от друга. От дочери бедняка нельзя ожидать большего. Однако если мне придется продолжить свой рассказ в манере досужих кумушек, вместо того чтобы пропустить три года, я с удовольствием поведаю вам о следующем лете. Рассказ пойдет о лете 1778 года, то бишь о том, что случилось двадцать три года назад.