С утра эндокринолог, выслушав жалобы и окинув взглядом мою исхудавшую фигуру, вынес неутешительный вердикт:
– Госпитализировать, причём срочно. Желательно прямо сейчас – по «скорой».
Возражать я не стал – тем более, что температура моя к утру подскочила до невиданной отметки в сорок с хвостиком градусов, и на приём я приехал, колотясь от лихорадки.
В десятом часу я уже лежал в эндокринологии. Госпитализация тоже не прошла без приключений. В процедурном кабинете отделения при виде или, точнее, запахе чужой крови мне сделалось дурно – как и вчера, на заправке. Мир снова стал чёрно‑белым, и я увидел себя со стороны. Пока медсестра брала анализ у другого пациента, я прошмыгнул к стоящим за её спиной пробиркам, схватил одну и попытался свинтить с неё крышку. Чувство сухости в горле смешивалось с диким ужасом от того, что я не мог себя контролировать. После нескольких секунд борьбы со своим альтер‑эго, я всё же ударил себя – то есть, его – по руке. Пробирка выпала, но, к счастью, не разбилась, а только шумно покатилась по металлическому столу.
– Простите, – пробормотал я в ответ на немой взгляд медсестры и запоздало схватился рукой за столешницу. – У меня… потемнело в глазах. Чуть в обморок не упал. Пойду лягу. Возьмите мне кровь в палате, пожалуйста.
Задержав дыхание, я пулей вылетел из процедурного кабинета.
Чуть позже кровь у меня всё‑таки взяли. Дурнота прошла, мир снова принял цветной облик, но странности продолжались.
Следующая порция удивления ждала меня в кабинете ультразвуковой диагностики. Врач, который делал мне УЗИ – молодой мальчик‑практикант – долго водил по моей груди датчиком и так, и этак, щёлкал кнопками и напряжённо молчал. Я тоже слегка напрягся, предвкушая, что сейчас он скажет что‑нибудь вроде: «Извините, но, кажется, у вас нет сердца».
– Наверное, аппарат глючит, – наконец, сказал он. – Подождите, сейчас перезагружусь.
Но и перезагрузка системы, кажется, не помогла. Узист долго не решался снова со мной заговорить, только вздыхал и время от времени почёсывал затылок, а потом пробормотал:
– Странно как‑то получается… Никогда такого раньше не видел.
– Что там у меня? – я встрепенулся и начал выкручиваться, пытаясь увидеть изображение на мониторе. – Моё сердце не бьётся?
– Оно сокращается, – врач мотнул головой. – Клапаны работают. Вот, видите? Но…
– Но?..
– Оно сокращается так слабо, что вряд ли могло бы протолкнуть кровь в артерии.
– Что же оно толкает, если не кровь? – выдохнул я.
– Не знаю, – практикант поправил очки, придвинулся ближе к аппарату и несколько раз подряд сильно зажмурился, глядя в монитор, а потом выпалил. – Как будто бы воздух.
– Воздух?!
– Простите. Допплер тоже не работает. Я сегодня вызову техподдержку. Приходите завтра, когда починят аппарат.
Но и на следующий день аппарат не изменил своего мнения по поводу моего сердца. Глядя на бланк УЗИ, заведующий эндокринологией, сначала тоже подзавис на некоторое время, потом крепко выругался в адрес практиканта, махнул рукой и, судя по всему, плюнул на нереалистичный результат. Тем более, что его больше интересовало исследование щитовидки, а с ней всё было в полном порядке.
В середине следующего дня ко мне в больницу внезапно нагрянул в гости Стас. Влетев в палату, он воскликнул с порога:
– Тебе сейчас ни в коем случае нельзя болеть, слышишь?! – подлетев ко мне, он громким шёпотом зачастил мне в ухо. – Гриша! Скажи… только честно… это всё из‑за СКОКа, да?! Ты тут прячешься от них?! Что у вас там произошло позавчера?!
– Ничего не произошло, – мне пришлось немного покривить душой, чтобы его успокоить. – Просто так совпало. Можно сказать, плановая госпитализация. Из‑за диабета.
– Точно? – с недоверием переспросил Стас.
– Ну… да. У меня ещё и температура поднялась. Вот, пощупай.
Потрогав мой лоб, кадровик выпалил:
– Ну и слава богу! Это же просто супер!
– Я бы так не сказал… – вяло поспорил я. – Устал уже…
– Значит, мне им сказать, что ты продолжаешь работу над проектом? Они уже ищут тебя.
– В смысле, ищут? – от одного воспоминания о «святой» троице меня передёрнуло.
– В прямом. С утра сегодня названивают в офис. Они готовы с тобой работать. Ждут тебя в их московском филиале.
Вот это новость. Почему‑то мне казалось, что после грубости, которую я отколол им на прощанье на бензоколонке, они точно больше не согласятся иметь со мной дело. И вот, пожалуйста. Как же мне теперь выкручиваться?
– Послушай, Стас. Эээ… Я не уверен, что…
– Нет, – кадровик решительно меня перебил, – Гриша, нет! Только не говори мне, что сольёшься так же, как Валерка!
Имя конкурента прозвучало в его устах настолько пренебрежительно, что я призадумался. А и впрямь, у нового Катиного ухажёра, похоже, оказались не стальные яйца. Но я‑то теперь, можно сказать, неуязвим. Может, благодаря кристаллу я смог бы сделать невозможное и довёл бы до конца этот мистический проект.
– Так что мне передать им? – сидя на табуретке рядом с моей кроватью, Стас нервно барабанил пальцами по коленям.
– Передай, что я буду у них, как только меня выпишут, – выпалил я.
– Ура! – возопил кадровик, взвившись на ноги. – Аллилуйя! Ты нам всем жизнь спас!.. Ну… или, по крайней мере, жопу.
После того, как я дал кадровику и СКОКу столь громкое обещание, выздоравливать мой организм не торопился.
Внешне я держался весьма бодренько, не считая уже привычной бледности. Веснушки окончательно исчезли, лишний вес тоже, зато отчётливо проявились мышцы: на плечах, руках, ногах, груди, прессе. Как будто я не валялся в постели вот уже почти две недели, а всё это время не вылезал из качалки. Зубы побелели. Глаза, напротив, как будто бы потемнели и стали выразительнее. Молодые медсестрички на посту то и дело строили мне глазки, но мне было, мягко говоря, не до них.
Самочувствие моё колебалось между «плохо» и «хуже некуда». Температура никак не проходила, несмотря на попытки докторов пичкать меня всяческими медикаментами, в том числе и всеми возможными антибиотиками. Днём было ещё более‑менее терпимо, но к вечеру и по ночам меня знобило, колотило, руки тряслись. При этом меня постоянно мучило чувство, похожее на жажду и голод одновременно. Я беспрестанно что‑то ел или пил, но ни один продукт не приносил мне хотя бы временного облегчения. Пища попросту не насыщала меня. Как будто бы я глотал пустоту, воздух.
Лечащий врач, каждый раз глядя на меня, откровенно чесал затылок и разводил руками. Назначал новые капельницы и анализы, но и это не помогало. Я уже был готов сжалиться над ним, подумывая о том, чтобы перестать его мучить и уйти из больницы под расписку, как вдруг, ровно на тринадцатый день моей госпитализации, в палату к нам заглянула новая врач, которую я раньше в эндокринологии не встречал.
Это случилось днём, часа в два. Я недавно вернулся с обеда и лежал на своей кровати в одних трусах, раскрывшись. Мне было ужасно жарко, как и всегда. Может быть, из‑за диабета, а может из‑за температуры под сорок.
Дверь распахнулась резко и без стука. Подскочив от неожиданности, я машинально натянул на себя край скомканного одеяла. Врач – довольно молодая женщина – с порога смерила меня оценивающим взглядом. А я, в свою очередь, её. С самого начала я ни секунды не сомневался, что она пришла по мою душу.
Было в ней что‑то, что меня сразу напрягло. Какая‑то холодная, леденящая строгость. Чёрные прямые волосы собраны в тугой хвост. Светло‑серые, будто затянутые инеем глаза, смотрят не моргая. Бледное лицо и такие же бледные, практически бесцветные губы. Стройная. Нет, даже худая. С острыми плечами и узкой‑узкой талией. Руки с длинными тонкими пальцами прижимают к груди какую‑то папку – не иначе как мою историю болезни. На руках, кстати, кожаные белые перчатки аж до локтя. Зачем такие? Мы тут, вроде бы, не заразные…
На безымянном пальце правой руки, прямо поверх перчатки – обручальное кольцо. Поймав на нём мой взгляд, она строго выпалила:
– Волков – это ведь вы, верно?
Мне пришлось снова взглянуть ей в глаза:
– Так точно.
Едва сдержался, чтобы не отдать честь – настолько сурово она ко мне обратилась, словно не врач, а полицейская.
– Я заведующая отделением гематологии. Стелла Вернер.
По правилам этикета мне следовало бы сказать что‑то вроде «очень приятно», но эти слова из горла не вышли, поэтому я промолчал.
Врач задумчиво прошлась по палате, осматривая других больных. Четверо моих соседей, несмотря на знойный летний день, сидели в кроватях, укутавшись в тёплые свитера и обмотавшись одеялами – впрочем, как и всегда.
– На что жалуетесь, Волков?
– Жарко мне, – выпалил я. – А окно не дают открыть.
– Тоже мне, беда, – даже не удосужившись посмотреть в мою сторону, врач достала из кармана бесконтактный термометр и по очереди обошла всех моих соседей, щелкая кнопкой. – Тридцать пять… Тридцать пять и два… Тридцать четыре и восемь… О, а вы рекордсмен – у вас почти тридцать шесть! Давно у вас всех такой упадок сил или только с тех пор, как вместе с Волковым лежите?
Сарказм в её голосе мне не понравился. А уж когда она подошла ко мне и подставила «дуло» термометра к моему лбу, мне и вовсе захотелось отстраниться.
– Сорок и четыре, – резюмировала врач довольно равнодушно.
– У меня в последнее время всегда так.
– Да, я в курсе.
– Этот жар меня замучил.
– Вас не знобит?
– Нет, наоборот. Очень жарко и душно! А соседи, как назло, постоянно мёрзнут…
Вернер выглядела озадаченной.
– Так, понятно, – пробормотала она, снова оглядев дрожащих от холода больных, и дальше уже решительнее. – Вставайте, Волков. Поговорим у меня в кабинете. Только, будьте любезны, сначала оденьтесь поприличнее.
Мне пришлось натянуть треники и футболку и спуститься на второй этаж в отделение гематологии.
Сидя напротив меня в ординаторской, Стелла Вернер задумчиво крутила кольцо на безымянном пальце. Сначала она просто молча изучала меня, потом, наконец, опустила глаза в мою историю болезни.
Сколько же ей всё‑таки лет?.. Я призадумался. С одной стороны, по возрасту выглядит так, будто бы только что из ординатуры, но с другой – деловая не по годам и чересчур строгая для ординантки.
Не замечая на себе пристального взгляда, Вернер листала мою карту. И чем дольше она её читала, тем напряжённее становилось её лицо. Она изредка поглядывала на меня – сначала с едва заметным подозрением, а увидев первый анализ крови – уже с чем‑то вроде опаски.
– Снимите футболку, – в её голосе звучала неприкрытая неуверенность, будто она и сама подозревала бесполезность этого осмотра.
«То наденьте, то снимите», – мысленно брюзжал я, пока она изучала мой торс, слушала лёгкие и сердце.
– Сядьте.
– Одеваться?
– Не надо, – достав металлическую ручку, она постучала пальцем по её кончику. – Смотрите сюда.
Всё шло хорошо, пока она просто водила ручкой в воздухе, следя за движением моих зрачков. Но стоило ей щёлкнуть кнопкой фонарика, о наличии которого я поначалу и не подозревал, как ослепительная вспышка кристалла больно ударила меня по глазам.
– Вот чёрт! – инстинктивно оттолкнув её руку, я дёрнулся назад.
Повсюду плыли кислотно‑зелёные круги. Некоторое время я кроме них совсем ничего не видел – веки потяжелели, сомкнулись, и теперь я никак не мог их разлепить.
– Извините, – пробормотал я, вытирая футболкой слёзы, текущие из глаз. – Просто слишком яркий у вас фонарик…
– Что тебе нужно?! – рявкнула Вернер, с шумом кинув ручку в ящик стола.
– В смысле? – непонимающе переспросил я, позабыв о боли.
– Что ты от меня хочешь? – в её голосе звучала сталь.
– Полагаю, что меня к вам направил лечащий врач, – я чувствовал себя так, будто говорю по меньшей мере с сумасшедшей. – Выздороветь хочу, лежу в больнице почти две недели. А они не знают, как меня лечить. Анализы крови плохие. У меня анемия и что‑то с гемостазом… я сам до конца не понял. Мне сказали, что моя кровь… совсем не сворачивается, что ли. И эритроциты не оседают… Да, и ещё у меня странные ЭКГ, а на УЗИ сердца…
– Придурок! – в сердцах воскликнула Стелла.
– Ну, знаете ли, – тут уже начал закипать я. Я в сердцах скомкал футболку и кинул её прямо ей на стол, – если вам мало платят или что‑то вроде того, то я в этом не виноват. Не нравится работать – увольняйтесь, но не надо хамить пациентам! Никто не давал вам право так со мной говорить!
Подумать только, на вид студентка, а ведёт себя как старуха! Ну точно ей уже за тридцатник перевалило, если не за тридцать пять…
– А тебе кто дал право показываться на глаза врачам? – шипела она, теперь уже тише.
– Что?!
– Зачем ты припёрся в больницу? Чего ты всем этим хочешь добиться, идиот?! Ты хоть понимаешь, чем это нам грозит?!
Погребённый под ворохом её абсурдных вопросов, я совсем растерялся и притих. Просто сидел и глазел по сторонам, изо всех сил пытаясь хоть на чём‑нибудь сфокусировать взгляд. Зрение постепенно возвращалось, но теперь разболелась голова.
– Ну хорошо, – Вернер выдохнула, возвращая на лицо деловитую холодность. – Давай‑ка посмотрим, какие ещё анализы они успели у тебя взять…
Брезгливо смахнув футболку на пол, она снова взяла мою историю болезни. Её тонкие аристократические пальцы веером пролистали страницы папки, и уже через полминуты она облегчённо выпалила:
– Прекрасно. За две недели почти никаких. Повезло, что эндокринология так отвратительно работает.
– Я бы с вами решительно не согласился. Какое же это везение…
– Заткнись! – рычащим голосом перебила Стелла и, наклонившись ко мне через стол, процедила сквозь зубы. – Значит так, теперь слушай меня внимательно. Сейчас я сочиню тебе какую‑нибудь выписку, а потом позвоню в отделение и прикажу выпихнуть тебя из больницы немедленно. И чтобы духу твоего здесь больше не было!
– Что значит «сочиню» выписку?! – возмутился я. – Я вообще‑то болен! У меня температура! Нельзя меня просто так взять и выписать!
– А если ты не прекратишь ломать эту комедию, больной, – негодовала Вернер, снимая телефонную трубку, – то я определю тебя в психиатрию!
– Да вы не врач, а мегера! – ахнул я. – Как вы обращаетесь с живым человеком?! Вы же давали клятву Гиппократа!
Лицо Стеллы искривилось, будто она раскусила дольку чеснока:
– Как ты сказал? С живым?.. человеком?!.. Алло, Андрей Александрович!.. Да‑да! Я изучила историю… – она дёрнула на себя мою историю болезни, которую я в этот момент попытался у неё отобрать, – этого вашего пациента… да, Григория Волкова. Так вот, могу вам с уверенностью сказать, что он совершенно здоров. Дальнейшее лечение можно проводить амбулаторно, я назначу ему очень эффективные препараты… Не за что. До свидания.
Трубка с грохотом приземлилась на базу. Она смотрела на меня всё ещё рассерженно, но больше ничего не говорила. Я тоже смотрел на неё – с возмущением и одновременно с отчаянием.
– Жди меня здесь, – вдруг коротко бросила она и вышла – нет, скорее фурией вылетела – из ординаторской.
Следующие несколько минут я провёл в полном одиночестве. Меня по‑прежнему бросало в жар, изредка по телу проходили огненные волны. Глаза перестали слезиться, зато, как я увидел в зеркале, висящем у двери, покраснели и опухли. Лицо на их фоне казалось ещё более бледным.
Боже, как же мне теперь выпутываться из этого всего в одиночку…
Врач вернулась так же неожиданно, как и исчезла. Шлёпнула на стол распечатанную выписку, а сверху – ничего себе! – пластиковый пакет с донорской кровью.
– Забирай и проваливай.
Растерянно глядя на жирные «А(II) Rh+», я спросил тихо:
– А это зачем?
– Хватит прикидываться, – Стелла говорила уже без злости, но по‑прежнему строго. – Вали. И запомни: увижу тебя здесь ещё раз – посажу на осиновый кол. Тебе всё понятно?
Поёжившись, я вытащил из‑под увесистого пакета выписку, подрагивающими пальцами сложил её вдвое и встал со стула:
– Нет, мне ничего не понятно, но я уйду.
Вернер настойчиво подтолкнула донорскую кровь ближе к моему краю стола:
– Возьми, – сейчас её голос звучал мягче и даже немного удивлённо, – я всё равно уже выписала её.
– Спасибо, но я такое не пью, – выдавил я из себя. – От анемии предпочитаю сок. Гранатовый.
Теперь уже доктор ахнула за моей спиной:
– Что ты сказал?.. Повтори!
Но я промолчал. Из принципа. Даже не стал оборачиваться.