«Что же я наделала! До сих пор не могу прийти в себя! Что теперь будет?!..»
Следующее послание в бордовом конверте я неожиданно обнаружил в своём личном шкафчике в СКОК. В конце первого рабочего дня Михаил вручил мне маленький ключик и сказал, что я могу хранить там свои вещи, одежду и документы. Ещё он намекнул, что желательно бы мне и сотовый телефон оставлять там с утра и забирать только перед уходом. В общем‑то, я не возражал, потому что сотовой связи в их подвальном офисе всё равно не было.
Письмо ждало меня на дне самой верхней полки. Осматривая шкафчик, я машинально провёл ладонью там, куда не добирался глаз, и нащупал под пальцами шершавый, бархатистый конверт. Пока никто не заметил, я тайком спрятал находку в рюкзак, намереваясь изучить её дома, вдали от посторонних глаз.
И вот теперь, когда я, наконец, добрался домой, принял ледяной душ и заварил себе большую кружку крепкого чая, можно было приступить к чтению.
«Добро пожаловать к нам в Научно‑исследовательский институт Серебряного Кинжала и Осинового Кола! – гласила новая, склеенная из разнокалиберных букв, записка. – Сокращённо, как ты уже мог догадаться, старый‑добрый СКОК.
Как лихо я всё провернул! Вампир работает среди охотников на вампиров. Кто бы мог подумать!.. Всех нас ждёт ещё много сюрпризов. Но это будет позже. А пока – не смею больше задерживать – приятного чтения!»
Свежая запись из дневника Светы отличалась от других. Почерк, без сомнения, принадлежал ей, но прежде аккуратные, каллиграфически выведенные строчки – буква к букве – сейчас заметно приплясывали. Так, как будто рука девочки дрожала. То ли в спешке, то ли на эмоциях.
«Уже два часа ночи, но я не сплю. Ох и натерпелась я сегодня!
Он, конечно, замечательный. Взрослый, умный, сдержанный, рассудительный. И руки у него нежные, такие горячие… Но права была Нинка, когда говорила, что парням нельзя верить.
За ту неделю, что мы встречались с Антоном, я позабыла обо всём на свете. Я больше не скучала по дому. Мне больше не хотелось туда. Никуда больше не хотелось, только быть с ним рядом, до скончания моих дней, а может и дольше. По улицам плыла летняя жара, и я плыла вместе с ней – по уши пьяная от чувств.
На первом свидании он отвёл меня в парк рядом с институтом. Там мы долго гуляли по аллеям, а потом сидели на скамейке и говорили. Вернее, говорила в основном я, а Антон был как всегда немногословен. И вместе с тем, я чувствовала, что он слушает меня очень внимательно. Только под конец нашей встречи, когда уже начало темнеть, он обмолвился парой слов о себе. Оказывается, он – как и я раньше – живёт в небольшой деревеньке. Названия он не сказал, просто упомянул, что она находится в получасе езды от Сталинграда. Ещё он поделился, что всю жизнь мечтал стать хирургом и долго и усердно готовился, чтобы поступить в Сталинградский мединститут. Преподаватели его уважают за трудолюбие, особенно декан – суровая Зинаида Михайловна, гроза всех двоечников. Даже ставит его в пример другим студентам. И пророчит большое будущее в медицине.
На прощанье он спросил меня, кем я хочу стать, но я так растерялась от этого вопроса, что смогла только пожать плечами. Тогда он улыбнулся – в первый раз за всю прогулку – и поцеловал меня в щёку. В следующую секунду он уже стоял на подножке поезда, а я махала ему рукой. Моё лицо горело, в груди жгло, ресницы дрожали. Прижав ладонь к щеке, я ещё долго стояла на станции, даже когда поезд скрылся из вида, и все пассажиры уже разошлись.
Через день мы встретились снова и на этот раз пошли гулять по городу. Я показала ему мой дом, школу, фабрику, где работает мама. Всю прогулку он держал меня за руку, и я чувствовала себя такой гордой. Ещё бы, я иду за ручку не со школьником каким‑нибудь, а с взрослым, красивым, статным парнем. С лучшим студентом мединститута, между прочим! Ох, как кружилась моя головушка!
А в это воскресенье мы устроили посиделки в лесу вчетвером – Нинка, Златовласка, Антон и я. Тогда‑то я и узнала, что Златовласка учится с Антоном на одном курсе, и его на самом деле зовут Леонидом. Лёня был твёрдым троечником и главной мишенью для издёвок Зинаиды Михайловны, но его, похоже, это ничуть не тревожило. Он был компанейским парнем и, несмотря на экзамен, который ждал ребят на следующий день, весь вечер играл нам на гитаре и пел. Нинка была без ума от его пения, а я, как всегда, от Антона. Сидя сзади, он обнимал меня со спины, и я таяла в его объятиях. Когда стемнело, мы разожгли костёр. Он накинул мне на плечи свой свитер и снова поцеловал – уже по‑настоящему. Горячий мёд растекался по моему телу. Какой же он спокойный, надёжный, нежный…
Потом был экзамен. А на следующий день – ещё один. Антон, разумеется, сдал оба предмета на «отлично». Лёня выпросил «тройки», чему сам же очень обрадовался. У студентов наступили каникулы.
– Ну, вот и всё, – сказал Антон, прижимая меня к себе на станции. – Учебный год закончен. Теперь, наконец, можно позволить себе подумать о чём‑то ещё кроме учёбы.
Я не сразу поняла, что именно он имеет в виду, ведь пока мы встречались, сама я не могла думать ни о чём, кроме него. Ничего другого в мою голову просто не поместилось бы.
– Поехали завтра купаться на речку. Я знаю одно тихое место. Там никого обычно нет и вода чистая‑чистая.
Он ещё спрашивает. «С тобой – хоть на край света!» – подумала я, но в ответ только улыбнулась и кивнула.
Я ещё не догадывалась тогда, даже подумать не могла, что произойдёт там между нами…»
Дальше текст не читался – на добрую четверть страницы растеклось причудливое чернильное пятно. Отличница Света Василькова поставила кляксу? Или даже опрокинула чернильницу? А был ли там, в этом месте, вообще какой‑то текст?
Ну и ну. Бедняжка. Запугал же её этот парень.
Я перевернул страницу.
«Резкой болью отозвались во мне на этот раз его объятия…
Вода была такая непривычно холодная. Окунувшись в реку с головой, я смывала с себя кровь и стыд. Только на светлой юбочке, оставшейся в руках у Антона, всё равно горело алое пятно. Сидя на берегу, он наблюдал за мной издалека, не скрывая, что любовался.
Спокойный, как и всегда. Я плакала от страха, а он целовал меня и говорил, что всё будет хорошо. Что так всегда бывает, и крови бояться не нужно. Что он врач, и знает, что делает. Его голос был непривычно низким, едва узнаваемым, и я дрожала всю дорогу до дома. До Нинкиного дома, потому что к себе домой я бы в таком виде заявиться не решилась – вся зарёванная, взъерошенная, да ещё и эта юбка…
– Ох, милая моя, – с порога протянула Нинка, окинув меня взглядом. Мне не пришлось ничего объяснять ей, она, к счастью, всё поняла без слов.
– Я… – мои губы задрожали. – Мы…
– Снимай, – решительно перебила меня Нинка. – На, надень пока мою, а эту я сейчас застираю. Мамка сегодня дежурит в ночную смену. До утра высохнет, будет как новенькая. Потом поменяемся обратно. Ну, Светка, что ты как маленькая. Не реви, а!..
– Мы ведь ещё… увидимся с ним? – всхлипнула я. – Мне кажется, я его напугала…
– Вот дурочка! – Нинка, смеясь, похлопала меня по плечу. – А я‑то думаю, что ты ревёшь так. Ну конечно увидитесь. Куда он от тебя денется. Кота сметаной не напугать.
– А вы с Лёней…? – я не договорила, а Нинка уже махнула рукой, перебив:
– Ой, да давно уже! А ты думала, одна такая?.. Ну всё, золотце, хватит рыдать. А то завтра круги под глазами будут – тогда точно своего напугаешь!
Я улыбнулась ей в ответ сквозь слёзы. Умеет она поддержать. Вот что значит настоящая подруга.
И всё же, несмотря на её добрые слова, мне до сих пор страшно. Кажется, я что‑то сделала не так. Он ведь даже ничего не сказал мне на прощанье.
Он обиделся? Расстроился? Когда мы теперь увидимся? Где мне в каникулы его искать?
Что теперь с нами будет?..
18 июня 1941 г.
Сталинград».
Оторвавшись от записи, я размял затёкшую спину и сквозь полумрак комнаты взглянул на настенные часы. На циферблате мерцало 0:00. Зачитавшись очередной историей, я так увлёкся, что не заметил, как вечер превратился в ночь. Даже позабыл про остывший чай.
Всё же, вопреки моим подозрениям, этот дневник – не подделка. Теперь я мог сказать точно. Мой хищник не будет врать, нюх у него стопроцентный. Я чувствовал, как скулы напрягаются, из дёсен выходят клыки, а напряжённые пальцы против моей воли мнут пожелтевшую бумагу и подносят её к носу.
Сквозь пыль времён до моих ноздрей донёсся едва ощутимый запах крови. Гораздо более отчётливый, чем могло бы показаться. Какой‑то слишком уж реальный, будто и не прошло этих долгих восьмидесяти лет с тех пор.
Закрыв глаза, я коснулся краешка листа языком и глубоко втянул в себя воздух.
Головокружительно, сладко, опьяняюще. Ароматнее, чем выдержанные годами вино, сыр и чай, вместе взятые. Будь эта девочка жива, я бы сейчас сделал с ней нечто гораздо более страшное, чем этот её горе‑ухажёр…
Очнулся я только когда почувствовал край шершавой бумаги у себя во рту – крепко зажатый между клыками. Ну, это уже слишком! Расправив и без того многое повидавшие листы, я убрал их обратно в бордовый конверт, а сам конверт поставил на книжную полку, рядом с тремя его предшественниками. Поёжился, будто от сквозняка, и выключил настольную лампу.
Пасмурный летний день. Похоже, часа четыре. Небо затянуто серой пеленой, и в воздухе пахнет чем‑то тревожным. Грозой или даже ураганом.
Я стою на крыше своего дома. Отсюда открывается вид на весь город. Вся Москва как на ладони: остромысое здание МГУ, стеклянная Москва‑Сити, теряющаяся в облаках Останкинская башня. Колесо обозрения – такое мелкое отсюда, как игрушечное. Несколько высоких новостроек на переднем плане. Утопающий в серой дымке, качающийся лес.
А вот вниз лучше не смотреть. Сильный ветер едва не сбивает меня с ног. От высоты кружится голова, и я инстинктивно отступаю назад.
Зачем я вообще сюда забрался?! Надо бы, пока не поздно, спуститься с крыши в свою уютную квартирку и укрыться там от непогоды. Но как бы не так. Дверь, ведущая вниз, на чердак, оказывается заперта. Дёргаю её несколько раз на себя и слышу за спиной довольный смех.
– Ну конечно, – бросаю я через плечо. – Опять ты. Прости, сразу не признал твой почерк. Дай мне, пожалуйста, ключ.
Моя гостья молчит. Или, может быть, это я на самом деле её гость?..
Я оборачиваюсь. Её длинное кожаное пальто, расстёгнутое нараспашку, безжалостно треплет бушующий ветер. А ей самой будто бы всё равно – раскинула руки в стороны, подняла лицо к небу и, едко хихикая, кайфует от непогоды.
– Отопри дверь, – повторяю я. – Я замёрз. А сама можешь и дальше стоять тут, сколько тебе заблагорассудится.
Она опускает голову и смотрит на меня исподлобья. Хотя, смотрит – это слишком громко сказано. У неё, как и у людей из моего предыдущего кошмара, тоже нет черт лица. Будто бледный манекен – без глаз, ресниц, бровей, ушей, носа… Только искривлённые в ухмылке ярко‑алые губы, и больше ничего.
– Ты похожа на чеширскую кошку, – брякаю я. – Как там было, в «Алисе»…
– Да и ты, знаешь ли, не красавец, – фыркает леди. Она достаёт круглое карманное зеркальце и направляет на меня. Но я не смотрю туда, я всё ещё заворожен её губами, и меня так и подмывает перефразировать Кэрролла:
– Я часто видел женщин без улыбки, а вот чтобы улыбку без женщины – такое со мной впервые…
– А на тебе даже улыбки нет, – она смотрит в зеркало сама и задумчиво добавляет. – Хм, и правда, странно, почему же ты не отражаешься?..
– Ну наконец‑то ты заметила, что со мной что‑то не так! – поспешно воскликнул я. – Я неспроста не отражаюсь в зеркалах. И ты меня так легко не убьёшь! Потому что я не человек…
– А кто же?
Её вопрос остаётся неотвеченным – меня перебивает порыв ветра, от которого мне снова едва удаётся устоять на ногах. Небо вдали мрачнеет. Похоже, времени мало.
– Времени нет, – поправляет она, прочитав мои мысли, и резко захлопывает зеркальце. – Уже началось.
Вдали, на горизонте, появляются чёрно‑серые воронки, нечто вроде смерчей или торнадо. Они будто растут из земли и уходят высоко‑высоко в небо. Эти вихри повсюду – и на юге, и на западе, и на севере.
Вид надвигающейся со всех сторон катастрофы отзывается внутри меня невыносимым чувством обречённости. Всё, к чему привыкли мои глаза, рушится, крошится и идёт по ветру. Хочется удержать этот процесс, но что я один могу сделать против могущественной стихии? Остаётся только смотреть и готовиться, что совсем скоро я буду последним штрихом в этой череде разрушений.
– Ни на земле, ни на небе тебе не скрыться, – её голос теряется в вое ветра.
– Ты это уже когда‑то говорила… – шепчу я пересохшими губами.
Смерчи надвигаются прямо на мой дом. Быстро приближаясь, они сносят всё на своём пути. Крушат здания, уничтожают в пыль знакомый вид, который я уже много лет видел из окна. А ведь там, в этих разрушенных домах, тоже живут люди. Вернее, жили ещё пару минут назад, а теперь – мертвы. И я, так же, как и они, не спасусь. Мне некуда бежать. Смерть неизбежна, она повсюду…
– Вот теперь ты готов, – словно издеваясь, девушка протягивает мне ключ от двери чердака.
Её жест порождает в моей душе новую волну паники. А вдруг я всё ещё могу скрыться?! Дрожащими пальцами я хватаю ключ и пытаюсь попасть им в скважину.
Замок поддаётся не сразу. Я успеваю весь покрыться холодным потом, чувствуя, как ветер толкает меня в спину. Наконец, «собачка» щёлкает, и дверь распахивается.
Задыхаясь, я бегу по ступеням вниз. Душные лестничные пролёты кажутся бесконечными. Сколько же здесь этажей? Я с трудом вспоминаю. Десять? Двадцать? Тридцать? Такое ощущение, что все сто! И каждый этаж похож на предыдущий как две капли воды, но ни один из них не похож на мой. Лабиринт Минотавра какой‑то, а не лестница.
«Не успеешь, не успеешь, не успеешь», – стучит в висках.
Оборачиваясь на ходу, я замечаю, что всё это время за моей спиной бежит, распускаясь, красная нить, выходящая из моего левого запястья. Извиваясь, она ложится на ступени, оставляя на них кровавый след. Ну конечно. Как я мог забыть про свой «поводок». По этому следу Минотавр в юбке легко меня найдёт, где бы я ни был.
Наконец, вот она – цифра 13 на лестничной площадке, а чуть дальше и моя квартира. Дёргаю ручку. Открыто. Удивительно.
Оказавшись внутри, я запираюсь на все замки. В квартире холодно и гуляет ветер. Точно, я ведь оставил на ночь открытым окно! По совету Кати, между прочим, будь она неладна.
Сражаясь со стихией, я теперь пытаюсь его закрыть. Давлю что есть сил на раму, а ураган выталкивает её снаружи обратно в комнату. Наконец, щёлкает оконная ручка, и замок закрывается. Но едва ли это поможет надолго.
Смерчи уже совсем близко. Они идут за мной. А по дороге безжалостно крушат Москву. Окна дрожат под напором ветра. Пол тоже вибрирует, сотрясается – будто от шагов невидимого великана. С нечеловеческим воем вихри набрасываются на мой дом как голодные волки.
Стёкла лопаются и вылетают под напором урагана. А следом за ними трескаются и обваливаются стены. Я падаю, прикрыв голову руками, и зажмуриваюсь от страха. Мне, похоже, больше ничего не остаётся.
Потолок обрушивается на пол и сплющивает моё тело. В лёгкие проникает, не давая вскрикнуть, едкая бетонная пыль. А может быть, это я сам становлюсь пылью…
Скрежет, грохот, треск, хруст костей, стоны сумасшедшего ветра. Всё разрушено. Мой мир, мой город, мой дом. И я сам. Пыль оседает. Я лежу под руинами рухнувших надежд и даже не пытаюсь выкарабкаться. Страшно, больно, темно…
И вдруг, подобно солнцу после беспроглядной бури, в моей груди вспыхивает кристалл. Потихоньку, по мельчайшим частицам, он начинает вновь собирать меня. А потом стены моего дома. Уничтоженный город. Мир.
Когда я открыл глаза, всё было уже на своих местах. Даже моя кровать стояла там же, где и вчера вечером, когда я ложился спать.
Я ещё долго лежал на спине, глядя в полоток, и не мог пошевелиться. Во‑первых, от чудовищной парализующей боли во всём теле. А во‑вторых, чисто физически – от множественных переломов. Первое время я даже не мог дышать из‑за сломанных рёбер, но потом грудная клетка – неестественно расплющенная – стала сама собой подниматься и возвращать свою обычную форму.
Мне оставалось только уговаривать себя мысленно не паниковать. Лежать спокойно. Терпеливо ждать, пока и остальные мои кости вправятся и срастутся. Я, конечно, догадывался, что мой кристалл и не на такое способен, но всё же это были самые мучительные несколько минут в моей жизни.
Последний открытый перелом – на предплечье – я вправил себе уже сам, направляясь в ванную. Обломки костей послушно хрустнули, скрылись под мышцами и моментально срослись. Стоя перед зеркалом, я пошевелил пальцами поднятых в воздух рук, покрутил шеей, ощупал голову. Всё на месте. Я как новенький – будто бы и не было этого падения и долгого заточения в руинах многоэтажного дома.
Однако, должен признать, эта дамочка из кошмаров не так проста, как кажется. Сегодня меня проняло на десять из десяти.