У дверей моей московской квартиры меня ждал курьер в сине‑оранжевой форме с надписью «EMS». Нервно поглядывал на часы и барабанил пальцами по плотному бордовому конверту, который держал в руках.
– Здравствуйте, – обрадовано выпалил он, завидев меня. – Волков?
– С утра был им, – неуверенно ответил я.
– Опаздываете!
– Всего на пятнадцать минут… – начал было оправдываться я, но он меня перебил:
– Для вас бандероль! Распишитесь, пожалуйста.
Подрагивающей рукой я вывел загогулину в его накладной и, забыв поблагодарить, хлопнул входной дверью. Прижался к ней спиной и выдохнул, сбрасывая напряжение.
Ну и денёк!
В темноте коридора я впервые за день почувствовал себя комфортно. Так бы и остался тут, в кромешной мгле, но письмо само себя не прочитает.
Щёлкнув настольной лампой на письменном столе, я с нетерпением вскрыл конверт. На этот раз не открытка, а обычный лист А4 с наклеенными на него отдельными буквами разных размеров и шрифтов. Такое впечатление, что вырезали из газеты или каких‑то старых пожелтевших книг.
«Привет, Гриша!
Согласен, мои ребята немного странные. Профессиональная деформация, так сказать. Но зато они единственные, кто знает, как тебя теперь убить.
Не спеши бояться. Они считают, что ты человек – и пусть продолжают так думать. Сканер на тебя не сработал, потому что срок твоей инициации ещё не вышел. Окончательно она завершится только спустя 21 день. Тогда же ты сможешь узнать, какую сверхспособность несёт в себе твой кристалл. Пока этого не знает никто, даже я.
Однако – должен тебя предупредить – твой синдром хищника будет набирать силу уже сейчас. Вскоре ты уже не сможешь контролировать своё тело при запахе крови. Тебе останется только смотреть на происходящее со стороны, и ты не вернёшься, пока зверь не насытится. Будь осторожен. Уверен, что убийства и связанные с ними неприятности пока не входят в твои планы, поэтому используй чеснок.
Надеюсь, предыдущий отрывок дневника тебя захватил, но если нет – сегодня тебя ждёт продолжение. На этот раз тебе точно понравится.
Приятного чтения!»
И снова не попрощался и не подписался. Хотя, кое‑что мне теперь стало понятно. «Мои ребята». Получается, этот тип и СКОК – заодно. Или же они работают на него, что, в сущности, одно и то же. Есть над чем задуматься…
Вместе с «анонимкой» в конверте было ещё несколько уже знакомых мне пожелтевших страниц.
«Мне так неуютно и одиноко! Я как будто чужая среди этих людей. У меня как будто выбили почву из‑под ног.
Вот уже две недели прошло, а я всё никак не могу привыкнуть к этой школе. К этому городу. К папиной новой работе. Он уходит рано утром и приходит поздно вечером, когда я уже сплю. Говорит, что так надо. Что где‑то далеко идёт война и, скорее всего, дойдёт и до Советского Союза, и тогда нам тоже придётся воевать. Как же страшно это звучит, аж голова кружится!
Мама тоже собирается устроиться на работу, на фабрику. Что же я буду делать одна?..
В обед, после школы, я люблю сидеть рядом с нашим домом под раскидистой яблоней. В её тени стоит покосившаяся деревянная скамеечка – это место я облюбовала сразу. Здесь не жарко и, если смотреть вверх, через листья, на голубое небо, можно представить, что я дома. Далеко‑далеко отсюда…
– Эй, чего скучаешь? – резкий голос заставил меня вздрогнуть. Я опустила голову, возвращаясь в реальность. Моя одноклассница, Нинка. Не то чтобы мы с ней часто общались в школе, но пару раз на переменках переговаривались. Кажется, она живёт где‑то неподалёку.
– Мечтаю!.. – с опозданием поправила её я.
– О мальчиках небось?
– Чего это сразу о мальчиках? – я насупилась. – О доме.
– Вот я и говорю – скучаешь! – Нинка села со мной рядом. – А ты откуда родом?
– Из Смоленской области. Мы там жили в маленькой деревеньке, а здесь большой город…
– В большом городе скучать негоже, – уверенно перебила меня Нинка. – Ты ещё просто не освоилась. Айда со мной на экскурсию?
– Куда?
– Да хотя бы на станцию!
– А что нам там делать? – с непониманием уставилась на неё я.
– Как что, строить глазки, конечно!
– Кому?
– Студентам! – с ликованием воскликнула Нинка. – Там мединститут! Такие мальчики приезжают на вечерней электричке, загляденье! Красивые, умные! Да ещё и врачи! У них лекции по вечерам… Я пока только присматриваюсь. Но вот бы познакомиться!..
– Да наверное им с нами неинтересно будет, – неуверенно поспорила я. – Они же взрослые уже.
– Ой, ладно тебе, какие там взрослые! Нам с тобой по пятнадцать, а им восемнадцать‑девятнадцать. Подумаешь, четыре года всего разницы!.. Короче говоря, ты как хочешь, а я надеваю школьную юбку и иду!
В общем, уговорила она меня. Превозмогая волнение и стыд, в тот же вечер я, тоже надев свою тёмно‑синюю юбку со складочками, а ещё новые белые колготки, пошла с ней к станции встречать вечернюю электричку.
Вагоны и правда были битком набиты студентами. По дороге Нинка рассказала мне, что медицинский институт в Сталинграде открыли шесть лет назад, и в прошлом году уже был первый выпуск. А в этом году набрали много новых ребят. В основном на лечебное дело идут молодые парни, выпускники школ. Говорят, многие из них приезжают издалека.
– Ну, то есть, выбор есть! – подытожила свой рассказ Нинка и вдруг толкнула меня локтем в бок. – А вон, гляди, мой идёт!
Выбор Нинки пал на голубоглазого блондина с отпущенными волосами, волнами спадающими на скулы. Про себя я прозвала его «Златовлаской», но однокласснице озвучивать это прозвище не стала, чтобы не обидеть.
– А тебе? Тебе какие нравятся? – громким шёпотом вопрошала Нинка мне на ухо.
Я скользила глазами по торопящимся на занятия студентам:
– Даже не знаю…
Этот коротышка, этот толстоват, этот неряха, а этот вообще рыжий. Не люблю рыжих…»
На этом месте я не удержался и фыркнул, приглаживая волосы. Ишь ты, какими разборчивыми были, оказывается, советские девочки! Впрочем, ладно.
И мои глаза уже читали дальше:
«Но вдруг сердце моё ёкнуло. Я поправила юбку, уткнула глаза в пол и выдохнула, почти беззвучно:
– Мне брюнеты нравятся. Кареглазые…
– А, этот. Ишь ты, на кого замахнулась! – хихикала Нинка. – Сразу видно – отличник! Гордый какой!
Высокий широкоплечий парень, прижимающий к груди учебник, деловито прошёл мимо, даже на нас не взглянув.
– Краси‑и‑ивый! – шёпотом одобрила мой выбор одноклассница. – Пошли, проводим его!
Двигаясь на некотором расстоянии от толпы медиков‑студентов, мы дошли до здания института. Глядя, как парни исчезают за огромными деревянными дверями, Нинка озвучила план дальнейших действий:
– У них занятия идут по три с половиной часа. Потом едут домой. Я обычно в сквере вон там гуляю, жду. А после ночной электрички уже иду спать. Ты как, со мной останешься?
– Поздно уже будет… – несмело поспорила я.
– Всего‑то девять!
– Ну, ладно. Гулять так гулять!
Ох, если бы не это гнетущее чувство, что у меня выбили землю из под ног. Если бы не холодок в груди и не тянущая тоска по родному дому, то я бы, наверное, даже с ним познакомилась…
Господи, только бы не было войны! Только бы мы поскорее вернулись…
Сталинград,
27 мая 1941 г.»
Сложив листы дневника пополам, я задумчиво гладил между подушечек пальцев шершавую от времени бумагу.
Знаете, а я ведь во многом мог понять эту девочку – Свету. Хоть я и родился на целых семьдесят лет позже неё, я тоже взрослел в очень нестабильное время. Наверное поэтому мне было сейчас так интересно «подглядывать» за ней сквозь десятилетия. А вот стыдно совсем не было, ни капельки, хоть это и личный дневник. Думаю, что если бы мы с ней, вопреки законам времени, встретились, то она бы тоже увидела во мне родственную душу и ничуть не обиделась бы.
С самого детства я точно так же – беспомощно – наблюдал, как рушится то, что дорого сердцу. Я, прожив так мало, видел так много. Мои родители женились ещё в Советском союзе, развелись уже в Украине, а в нулевых мама с отчимом и вовсе приняли решение переехать в Россию. Вокруг меня постоянно что‑то менялось, и я едва успевал за этими переменами. Мимо проплывали – нет, даже пролетали – дни и года, навсегда унося с собой то, что я успел узнать и полюбить всей своей детской душой. И я научился не привязываться. Я даже почти научился не любить. Я научился быть простым наблюдателем.
И если бы я однажды решился вести личный дневник, мне тоже нашлось бы, что рассказать…
На этой мысли я оторвался от дум. Меня вдруг вновь посетило то странное отчётливое чувство чьего‑то присутствия рядом. Будто кто‑то, стоя за моей спиной, дышал мне в шею. А потом он положил руку мне на плечо – так неожиданно, что я вздрогнул.
Я резко вскочил, опрокинув за собой стул, и обернулся. Вгляделся в тёмный проём коридора. Показалось?..
Комната была пустой. Коридор тоже. Ни одной живой души, не считая меня.
Наверное, переутомился. Пора спать.
Я всегда любил плавать. Это чувство – когда стопы отрываются от твёрдой поверхности, и ты вверяешь своё тело эфемерной, прозрачной воде – ни с чем не сравнимо. Будто все земные заботы враз покидают тебя, и ты становишься свободным как рыба. А вода словно качает тебя в своей колыбели…
Но сейчас что‑то идёт не так. Вода не принимает меня, как любящая мать. Она вовсе не чистая, а мутная и плотная. И, кажется, я тону.
Меня поглощает какая‑то давящая, вязкая пучина. Пенистые волны, накатывая одна за другой, топят меня, не давая всплыть. Сначала я сопротивляюсь. Барахтаюсь руками и ногами, пытаясь удержаться на поверхности. Но все усилия тщетны. Я будто бы разучился…
Задерживаю дыхание – инстинктивно, чтобы не наглотаться. Открываю глаза. Ночь. Вокруг темно, только у берега мерцает слабый свет. Кажется, там сидит кто‑то с фонариком. Брызги воды, которые я создаю, не дают мне разглядеть получше. Если это спасатель, то почему он не торопится прыгать за мной?.. Может, бродяга? Сторож?..
Да впрочем какая разница, кто он!
– Помогите! – кричу я, но раздаётся только сдавленное «буль‑буль». Тёмно‑синий кисель проникает в лёгкие, лишая возможности дышать.
Фигура на берегу встаёт в полный рост. Тусклый свет очерчивает стройный девичий силуэт, но лица не видно. Незнакомка ничего не говорит. Просто берёт в руки что‑то вроде удочки и закидывает её в воду.
Ты серьёзно?! Я тут тону, а ты порыбачить решила?
Не успеваю я это подумать, как острая боль прошивает мою левую руку насквозь в районе вен. Плотная нить – красная как кровь – вьётся змеёй и описывает круги вокруг моего запястья.
«Попался! – знакомый едкий смешок. – Сегодня у меня крупный улов!»
Невидимая катушка начинает трещать, натягивая леску, которая тащит меня к берегу. Но почему‑то я совсем не рад такому спасению. Я узнаю в незнакомке лесника. Без сомнения, это он, просто сегодня почему‑то решил порыбачить.
Теперь я барахтаюсь уже в попытках освободиться от плена. Уж лучше я просто утону в бездонной пучине, чем попаду в лапы к этому извращенцу! То есть, извращенке…
Тень на берегу довольно смеётся, словно ей доставляют удовольствие мои метания. В какой‑то момент она осекается и говорит уже серьёзно:
– Ни в воде, ни на суше тебе теперь нет места. Прекрати сопротивляться. Ты обречён.
«Обречён… обречён… обречён…» – это слово, будто брошенный камень, оставляет на воде круги.
– Даже не надейся!
Надо как‑то отвязаться от её «удочки». Я в панике ощупываю запястье, ища узел красной нити. Кручу руку и так и этак. Узла нет. Что за чертовщина…
Меня бросает в жар, а кровь холодеет в жилах. Не может быть!
Красная нить не просто обвивает моё запястье. Она вообще не привязана ко мне. Нить выходит изнутри, глубоко из‑под кожи – прямо из моей вены.
– Всё кончено, – прохладно констатирует откуда‑то сверху рыбачка.
– Нет!!! – зажмурившись, я сжимаю красную нить в кулак.
– Не поможет… – шелестящий хищный шёпот.
– Поможет, ещё как!
Я стискиваю зубы и дёргаю нить – что есть сил, будто вырываю чеку из гранаты. Воздух разрезает громкий хлопок.
Моя вена лопается. А вместе с веной, треща, рвётся нить миров. Декорации рушатся. Океан ударяется о сушу и рассыпается вокруг меня фонтаном бурых капелек.
Я просыпаюсь в своей постели, забрызганной – от изголовья до ног – моей же кровью.
«Тебе не убежать. Не уплыть, не улететь, не скрыться. Ни наяву, ни во сне, – её голос быстрым пульсом стучит в висках. – Ты моя добыча. Ты привязан ко мне».
За окном ещё стояла ночь, но в комнате было светло от горящего белым светом кристалла. Подняв к лицу левую руку, сведённую от боли, я ахнул. Моё запястье было разрезано глубокой раной, и из разодранных в клочья вен во все стороны хлестала кровь.
Несколько секунд – и фонтанирующее кровотечение остановилось, чудовищная боль прошла, а рана зажила без следа. Осталось только вяжущее послевкусие – острый, животный, пронизывающий тело насквозь страх. Страх рыбы, которую поймали, чтобы зажарить кому‑то на обед.