Марина ушла от нас в три пятнадцать, ни секундой позже. Я приготовила ужин, убралась на кухне, покормила и выгуляла Рыжика, помыла двух детей, убила трех тараканов и отправила четыре злобных сообщения Илье. Взяв дело в свои руки, я поискала в Интернете домашние средства для борьбы с насекомыми и нанесла смесь из сахара и буры[16] вдоль плинтусов, под шкафчиками и вокруг раковин.
– Мне все время неудобно! – Роман дергался и крутился. Он никак не мог успокоиться, хотя на часах было уже гораздо больше девяти вечера. Я уже почти час провела у него в комнате. Милашка Феликc в неестественной позе лежал в колыбельке у нас за спиной. Я накрыла сына утяжеленным одеялом и снова попыталась выскользнуть из комнаты.
– Ладно, теперь я точно пошла.
– Мамочка! – Роман резко обхватил меня за талию.
– Что? – прошептала я.
– Я боюсь.
– Чего? – спросила я, глядя на его светящийся фиолетовый ночник, из-за которого казалось, что я наелась галлюциногенных грибов.
– Ты умрешь раньше, чем я? – Он сосредоточенно моргнул.
Мое сердце упало.
– Нет, никто не умирает, – соврала я, понимая, что придвигаюсь к нему вместо того, чтобы уходить.
– Нет, в смысле, я имею в виду, что однажды ты умрешь, и папочка умрет, и Феликс умрет.
– Да не будет такого! – остановила я его. – Я тебя люблю, и ты здоровый, и мамочка, и папочка…
– Умрет первым, потому что он старше мамы, – сообщил мне Роман, трогая пальцами. – Я тебя так люблю. Я так расстроюсь, когда ты попадешь к Рэю.
– К Рэю? – Я озадаченно на него посмотрела.
– Ну, ты туда попадаешь, когда умираешь. К Рэю, – терпеливо объяснял он. И тут до меня дошло, что мой четырехлетний сын неправильно понял и запомнил слово «рай». Рэй.
– Кто тебе такое рассказывает? Марина? В детском саду?
– Ой, мамочка… – Он не ответил. – Не старей… – Роман начал засыпать.
– Ты в полной безопасности, и мама всегда будет рядом, – шепотом успокоила его я.
– Можешь меня почесать? – Он перевернулся и задрал пижамную рубашку, подставляя мне спину, словно избалованный домашний кот. Я два раза в день чесала Романа щеткой, чтобы помогать ему сосредоточиться, но она оказывала на него стимулирующий эффект, так что я старалась не использовать ее перед сном.
– Как насчет небольшого массажа? – предложила я.
– Большого, – ответил он, и я не смогла отказать.
– Ниже. Немного назад. Еще. Стоп. Спереди. С боков. Лицо.
– Лицо? – рассмеялась я.
– Папа массирует лицо и уши, – сонно ответил он.
Мне очень не хватало папы, который разделил бы со мной вечерний массаж и облегчил бы эмоциональную нагрузку. Я изо всех сил напоминала себе, что Илья работает во благо всех нас и что он вряд ли мечтал проводить вечера, контролируя целую толпу работников, отличающихся сложным характером. Как только Роман уснул, я взяла на руки Рыжика и положила его на одеяло сына. Мне хотелось, чтобы он спал там, у него в ногах, как собаки из фильмов, которые налаживают особую связь с трудными подростками и меняют их жизнь навсегда. Но Рыжик, похоже, не собирался этого делать. Он спрыгнул на пол и оказался возле меня.
Мне всегда казалось, что заводить собаку, а потом ребенка – это как будто влюбиться в кого-то нового, когда еще живешь с бывшим. И, по-моему, Рыжик разделял мои взгляды. Конечно, он насмотрелся на прыжки Романа на диване и уже знал, что достаточно было закрыть глаза в его присутствии, и он мог легко оказаться в собачьей инвалидной коляске. Но было еще кое-что. Он считал себя моей и только моей собакой. А дети были просто незваными гостями.
Как только я попыталась, словно спецназовец, выползти из спальни мальчишек, Рыжик сразу же побежал за мной. Наконец, мне удалось устроиться в своей собственной постели, с собакой в одной руке и ноутбуком в другой. Мне нужно было кое-что сделать. И Бабби, и моя новая знакомая мамочка, Сари, звучали так, словно за мной пришла бы служба опеки, если бы я хотя бы не погуглила Эбингтон. На сайте школы было написано, что дни открытых дверей уже проводятся. Ограниченное число детей могло получить финансовую помощь, а сама школа располагалась всего в паре километров от тараканьей дыры Кена. Потом я бездумно взяла в руку телефон и обнаружила, что смотрю на страницу поиска в «Инстаграм». Я медленно начала вводить буквы… S-W-E… еще до того, как я дописала слово, прямо под аккаунтом Sweetgreen появилось лицо Дафны. Я почувствовала настоящий прилив восторга, открыв ее страничку. Частные пляжи, президентские люксы и подносы с отельной едой, ломящиеся от экзотических фруктов. Еще там были доски с мясными нарезками, замки до потолка из папье-маше и детские бенто, в которых лежали изысканные десерты. Карусели и костюмированные балы, бутылки ледяного шампанского, прокачанные машины и, конечно, одежда: плащи, платья, туфли и сумочки. Настоящее порно в мире покупок, образа жизни и отдыха, фуд-порн и, время от времени, туалетные селфи в бикини, которые балансировали на грани порно как такового.
На фотографиях Дафна выглядела более миниатюрной, чем на крыше. Пор на ее лице словно не существовало, как будто на нее напал гигантский ластик. Я старалась не слишком обращать внимание на подписи, потому что они напоминали фразы из настольного календаря «Цитата дня».
Уже готовая поморщиться, я вдруг наткнулась на пост, в котором она изливала душу с неидеальностью, которую редко можно встретить среди инфлюенсеров ее уровня. Она упоминала вещи, о которых женщины нечасто говорили: борьбу с депрессией, недовольство собственным телом, аутоиммунный тиреоидит, провалы в воспитании детей и чувство вины из-за того, что она предпочитала посмотреть Netflix вместо того, чтобы потрахаться с мужем.
Само слово «инфлюенсер» мне было знакомо. Я придумывала подписи для соцсетей некоторых из них, когда они работали с брендами, которые меня нанимали. Но, вероятно, из-за того, что я знала, какие махинации стоят за их постами, они никогда не были мне интересны. А Дафна чем-то отличалась. Чем-то, что невозможно было не заметить. И неважно, волновали ли тебя ее сумочки Balenciaga, неудачный ботокс или флешмоб «возьми обед с собой». Она притягивала тебя. И, похоже, комментаторы были со мной солидарны.
– А где другие честные записи о материнстве? – комментировал один из подписчиков.
– Посылаю тебе любовь и свет, моя королева, – писал другой.
– Ты спасаешь мою жизнь, – добавлял третий.
Помимо автобиографического контента и рекламных постов для марок от Prada до Pampers, в ее блоге можно было увидеть фото близнецов, мальчика и девочки, которые выглядели немного старше Романа. Большеглазые и круглолицые, они были сфотографированы со всевозможных углов в высоком разрешении, и публикаций с ними было так много, что через пять минут я уже была уверена, что узнала бы их в толпе. И хотя я бы никогда не решилась выкладывать фотографии своих детей так, как она, с точки зрения бренда они служили своеобразным заземлителем. Какими бы безумными ни были некоторые из ее публикаций (например, она не боялась запостить свое фото на байке с сумкой Birkin), Дафна все равно была мамой с теми же проблемами, что и у других.
Листая ее страницу, я осознавала, что она стояла у истоков почти всех самых модных трендов. Она носила оверсайз-пиджаки в стиле восьмидесятых с гигантскими подплечниками, нейлоновые трико с носками, тренчи из лакированной кожи с просвечивающими сетчатыми футболками, цилиндры, котелки, канотье и сомбреро. И все это – много лет назад.
После того, как я познакомилась с Дафной в реальной жизни, мне было сложно объективно оценить ее страницу. Я пыталась найти в ней ту женщину, которую увидела лично, но, не считая ультрамодного стиля, ее там не было. Это был кто-то другой.
В жизни она была саркастичной и озорной, почти агрессивной. А онлайн она была мягче и женственнее. Что-то в ее постах говорило о том, что это было для нее лишь шуткой, отчего она понравилась мне еще больше. Она заигрывала с толпой, не оправдываясь. Она определила для себя, какие у нее читатели, и обращалась к ним с гламурной изюминкой. Она делала то же, что и я. Но, в отличие от меня, она не работала на бренды. Она сама была брендом. Пролистав больше четырех тысяч постов, я хотела еще. И тогда я открыла электронную почту и начала печатать.
– Ребята, вашему продукту нужно лицо. И, по-моему, я его нашла, – написала я Виго и Сету.