Гид по чаю и завтрашнему дню - читать онлайн

Глава 2

Я понимаю, почему гости «Совы и ворона» в восторге от послеобеденного чая, который подают в гостиной, но в этом сконе слишком много сахара. Хоть текстура практически идеальная, но в уровне сладости многие пекари терпят неудачу. Мука, сливочное масло и сахар – всего лишь основа для других вкусов: приправ и экстрактов, фруктов, кремов и шоколада. Выпечка никогда не должна быть слишком сладкой. Она должна быть запоминающейся.

Не то чтобы я эксперт по сконам; на самом деле я никогда их не пекла. Последний раз я их ела четыре месяца назад с послеполуденным чаем, когда Пилар захотела отпраздновать свой двадцать первый день рождения в отеле «Майами Билтмор».

Как и тот отель – эта гостиная с ее льдисто-голубыми стенами и парчовыми тканями выглядит, скорее, как картина, нежели комната. Я же здесь – фигура, нарисованная в чужой жизни.

Назову ее «Юная кубинка с переслащенным сконом не в Майами».

– …и прогулки. Сельская местность очень близко. Можешь взять один из велосипедов для гостей, добраться куда угодно и по-настоящему отдохнуть. В центре полно кафе и маленьких магазинчиков. Я уверена, они тебе понравятся. – Между глотками крепкого черного чая Кейт провела последние пять минут, пытаясь продать мне Винчестер, как заправский риелтор.

Я холодно улыбалась все это время, словно мне было до этого дело.

– Звучит здорово. И спасибо, что приняли меня. – Я сижу в воображаемом пространстве между желанием утопить свои слова в украшенном узором из роз заварнике и выказать уважение женщине, которую знаю с рождения.

– К черту любезности, – говорит Кейт, – можешь быть со мной откровенной.

– Хорошо. – Я ставлю чашку на стол с неподобающим звяканьем. – Не хочу здесь оставаться. – Не важно, были они мне семьей или нет.

Ее взгляд остается спокойным, как белое мраморное небо за окном. Кейт обводит пальцами ободок чашки. Ее закругленные ногти поблескивают темно-вишневым лаком.

– Конечно, не хочешь. Нет нужды притворяться. Но твои родители считают, что некоторое время вдали от дома поможет…

– Как насчет того, что думаю я? Что насчет моих чувств? – Я, словно заевшая пластинка, повторяю этот текст с тех пор, как мне забронировали билет на самолет. Помощь, которая мне нужна, находится в четырех тысячах миль отсюда через Атлантику. Там, где несколько недель назад у меня было все, чего я хотела. Там наша пекарня; я стану управлять ей и развивать бизнес. Эту пекарню когда-то открыла моя abuela. «Ла Палома»[10]. Память о ней и ее дух поселились в тех стенах. А меня там теперь нет.

Не нужна мне Англия. Майами – мой любимый город. Дом, где я так часто побеждала за семнадцать лет. Он зовет меня, сгущая кровь, отдаваясь в костном мозге. «Ты моя, – говорит он. – Ты снова можешь победить».

Но не здесь. Не в Англии.

С Майами связаны самые дорогие мне отношения, которые я втайне оплакиваю. Abuela. Андре. Стефани. Мои сердце, тело и память еще не оправились после них. За восемьдесят пять дней в Англии слишком много может произойти перемен, а меня не будет дома, чтобы их остановить.

– Тебе больно, Лайла. И ты напугала своих родителей, – говорит Кейт. – Самое важное сейчас, чтобы ты оправилась, а не взяла на себя управление «Ла Паломой».

Bueno[11]. Что ж. К черту любезности – видимо, это правило работает в обе стороны. Но у меня все было под контролем. Мне нужно больше времени, а не разговоров или пространства. Почему родители не могут этого понять?

Кейт накручивает на палец выбившуюся из пучка прядь волос.

– Пообещай мне одно, потому что мы обе знаем о гневе tu mamá[12].

Я бросаю на нее взгляд, удивившись испанским словам.

– Постарайся обустроиться здесь. Может, даже немного повеселиться. Ты ведь будешь осторожной? – Похоже, полчаса в моей компании добавили юго-западные нотки к ее акценту. – Не бегай одна по ночам и не делай ничего… безрассудного.

Безрассудного. Как то, что я сделала две недели назад? Мои щеки краснеют от стыда и злости. Я была такой неосмотрительной. Такой небрежной.

Но я молчу. Я не отвечаю, съедая последние кусочки скона с черной смородиной, который испекла Полли. Да, слишком сладкий.

Моя чашка пуста только наполовину, когда Кейт хлопает меня по плечу.

– Я покажу твою комнату. Спенс уже, должно быть, отнес сумки наверх. – Она встает и жестом зовет меня за собой в фойе, а затем вверх по широкой лестнице.

На втором этаже «Совы и ворона» восемь гостевых комнат. Кейт упоминала, что все были забронированы, но сейчас обшитый деревянными панелями холл занят лишь рядом медных канделябров. У каждого по бокам огромные золотые крылья.

Мы останавливаемся у широкой двери без номера с клавишной панелью.

– За этой дверью лестница, которая ведет к нашей квартире. Код – индекс старого района в Майами. – Лицо Кейт смягчается от ностальгических воспоминаний. Когда ее родители переехали в Майами из Венесуэлы, Кейт так много времени проводила в бабушкином доме с мами, что он стал для нее родным. Мы с Пилар никогда не звали ее кузиной. Она всегда была нашей tía.

Кейт жестом просит меня ввести знакомые пять цифр. После сигнала дверь отворяется, открывая вход на очередную лестницу с резными перилами.

Лестница приводит нас в просторный лофт. Кейт указывает на одну сторону коридора.

– Наша со Спенсом комната вон там.

Она поворачивается и ведет меня через гостиную в противоположное крыло.

– В этой стороне твоя комната, ванная и комната Гордона. Он сейчас с группой занимается в библиотеке.

Я смутно припоминаю, что экзамены здесь занимают значительную часть лета.

– Поверить не могу, что Гордону уже шестнадцать.

Она улыбается.

– Он так сильно вырос, что ты его и не узнаешь. Когда вы виделись в последний раз, ему было, кажется, двенадцать. Прямо перед нашей поездкой в Ки-Уэст.

– Ага, он любил бегать по кухне в «Ла Паломе», пока вы с мами пили кофе на крыльце. – Мои темные волосы падают на лицо, и я чувствую запах самолета. Я откидываю их назад. – Он пытался украсть пирожное с каждого противня, что abuela доставала из печи. Она шлепала его полотенцем, но ему было все равно.

Воспоминания жалят, как шлепок резинкой по запястью.

Я отвожу взгляд в сторону; Кейт сжимает мое плечо. Она открывает деревянную дверь и указывает рукой внутрь.

– Располагайся. Ты знаешь, где меня найти. Ужин в семь.

В спальне, где мне предстоит провести следующие восемьдесят пять дней, стоит кровать с балдахином на четырех столбиках. Не из «Икеи», а аутентичная мебель регентской эпохи. Я бросаю сумочку и провожу пальцами по вишневой древесине. Как и от всего остального в гостинице, от нее веет стариной.

Спенсер оставил мои чемоданы рядом со скамьей с серой вельветовой обивкой. Я изучаю комнату: комод с телевизором, двухместный серый диванчик с узором из цветов, письменный стол. В одной из стен огромное окно из двойного стекла, сквозь которое пробивается тусклый свет с улицы. На соседней стене ряд еще более широких окон, но с поворотным механизмом. Я раздвигаю шелковые занавески кремового цвета. Оконные рамы издают протяжный скрип, когда я поворачиваю ручку и высовываюсь по пояс наружу. Наклонившись через подоконник, я вижу поверх верхушек деревьев огороженный церковный двор, который почти вплотную примыкает к моей стороне «Совы и ворона». Глаза с трудом стараются привыкнуть, что перед ними больше не пальмы и персиковая штукатурка, а видавший виды кирпич и церкви со шпилем, как у этой крошечной каменной церквушки по соседству.

Моя новая комната великолепна. Однако от этого мне не меньше хочется бить кулаками в стену и издавать дикие крики, которые эхом отдаются в моей голове весь день. И весь март, и весь апрель, и весь май. От этого мне не меньше хочется спрятаться под пуховым одеялом.

Я решаю откатить чемодан к двери – еще не готова обустраивать свою новую жизнь. Расстегиваю огромную сумку на кровати. Она наполнена Майами. Запах маминого лимонно-уксусного средства для кафеля и моего комнатного освежителя воздуха с ароматом гардении прочно въелся во все содержимое, которое мне сегодня понадобится. Abuela научила нас так упаковывать багаж.

Благодаря ей мы с Пилар никогда не осмеливались сесть в самолет, не положив в ручную кладь запасную пару нижнего белья и сменной одежды. В конце концов, авиакомпания может потерять твой багаж! Abuela никогда не доверяла грузчикам.

А я никогда не доверяла им с этими вещами: после легинсов и свободной футболки я достаю белый бабушкин фартук. Я держала его на коленях во время похорон. Затем семейную фотографию, где я, родители и Пилар стоим в саду двоюродного дедушки. И небольшое фото бабушки, которое я сделала в прошлом году. Ее худое лицо обрамлено изящной копной седеющих черных волос; она улыбается, сидя за завтраком с café con leche[13] и pan tostado[14].

Abuela и я были единственными в семье, кто обожал собирать los recuerdos – памятные вещи. У Пили нет гена сентиментальности, а мами ненавидит барахло. Однако она до сих пор не выкинула колоду карт, фотографии, статуэтки и сушеные цветы из бабушкиного комода. Она еще не превратила ее спальню в комнату для гостей и не убрала потертые башмаки из сада. Пока даже мами все хранит.

Я обустраиваю свой переносной алтарь, выкладывая вещи из Майами на прикроватную тумбочку. Мое сердце начинает щемить, когда я вижу последнюю вещь в сумке – белую футболку университета Майами, которую я купила для Стефани. Этот un recuerdo[15] огромных размеров – напоминание о лучшей подруге, которое я еще не готова запихнуть в выдвижной ящик.

Эта футболка – главная причина, по которой я здесь.

Словно какая-то идиотская шутка, футболка пришла с опозданием две недели назад в пекарню «Ла Палома», в тот же день, когда Стефани улетела. Стеф больше не собиралась поступать в университет Майами. Моя подруга вообще уехала из Майами. Уехала от меня.

Начало конца нашей дружбы произошло за два дня до того, как пришла футболка. Я плюхнулась на ее кровать, как и всегда, но в этот раз на ковре стоял огромный чемодан с вещами. На столе лежали паспорт, кипы документов и брошюры общества католических миссионеров Южной Флориды.

Конец конца нашей дружбы произошел, когда я хлопнула дверью и выбежала из ее дома, где долгие годы была членом семьи.

А между этим моя лучшая подруга призналась, что с ноября готовилась к двухгодичному волонтерству в медицинском лагере. Месяцы подготовки, о которых она ни разу не упомянула. Стеф променяла учебу в университете Майами на отдаленную африканскую деревню, не сказав ни слова.

Две недели назад, оставшись одна в пекарне, я уставилась на логотип университета, вышитый на футболке. Наша словесная перепалка градом обрушилась на меня.

– Ты не могла мне обо всем рассказать?

– Прости, Лайла. Ты бы стала меня отговаривать.

– Неправда.

– Я должна поехать.

– Ты кардинально изменила планы на жизнь втайне от меня?

– Ты только что потеряла бабушку. А после того случая с Андре… К тому же ты знаешь, что была бы против. И у тебя получилось бы меня переубедить, как и всегда.

После этого я побежала домой и прорыдала над селфи, которое мы сделали на выпускном за неделю до этого. Моя черная грива и ее светлые локоны струились из-под шапок выпускников, окрашенных в темные цвета обмана.

Держа в руках мягкую трикотажную футболку в офисе пекарни, я поняла только одно: моя печаль изменилась, линия между двумя пульсирующими точками – бабушкой и Андре – обрела новую форму. Треугольник.

И это тройное несчастье оказалось таким огромным, что я не могла пережить его. Я не могла найти себя в черной пустоте. Мое сердце разбилось на части, а дыхание стало прелюдией шторма. Мне нужно было уходить. Нужно было бежать.

В тот день, две недели назад, я отправилась на парковку и заперла все, кроме ключей и телефона, в своем бирюзовом «Мини Купере». Делая наклоны и разогревая мышцы, я готовилась ко второй вещи, которую умела делать лучше всего. Я бежала далеко, как никогда; за такие дистанции люди получают кубки и медали. Моей единственной наградой было упрямое неповиновение. Долгие часы я игнорировала каждый предупреждающий сигнал опасности своего организма, бежала из одного района в другой, пока не наступил вечер. Одна мысль прорезалась сквозь пот, жару и боль, когда конечности перестали меня слушаться: если бы я убежала достаточно далеко, может, я смогла бы сбежать от самой себя.

Сегодня я думаю, была ли Стеф права. Действительно ли я смогла бы ее переубедить. В конце концов, мои способности к убеждению не сработали с семьей.

Я опускаюсь на скамейку с серой вельветовой обивкой и стараюсь не двигаться. Я надеюсь, что если не буду шевелиться, то в моем родном городе тоже ничего не изменится. Западный Дейд замрет во времени и пространстве, пока я не вернусь домой.