Я проезжаю два квартала в сторону города на одном из зеленых велосипедов для гостей «Совы и ворона», прежде чем сдаться и отправиться обратно; у меня стучат зубы. Я еще не носила свитеры Пилар. Я без разбору достаю из шкафа теплую черную куртку и накидываю ее на свое замерзшее тело. ¡Carajo! [44]Я даже отказываюсь думать об этом.
Полли обычно готовит сверх нормы по субботам, чтобы по воскресеньям брать выходной. Я бегаю в то время, когда по остальным дням занята выпечкой. А сейчас я еду на велосипеде в то время, когда по остальным дням бегаю. Улицы Сент-Кросс влажные и скользкие; меня сопровождают хор собачьего лая и перезвон церковных колоколов. Ветер обдувает лицо – чистый и приятный – и через пару минут я приезжаю в центр города и пристегиваю велосипед рядом с пешеходной зоной Хай-стрит.
Я бреду по коммерческой улочке, позволяя Винчестеру быстро пронести меня через воскресенье. Я не верю в магию или легенды. Но на несколько мгновений этот город становится достаточно большим для того, чтобы я забыла, откуда я и зачем. Я спокойна и не скучаю отчаянно по вчерашнему дню, и это совсем на меня не похоже.
Однако эта магия временна. Вскоре чары разрушаются, и я снова становлюсь самой собой, которая помнит слишком много. Я тяжела и снова чувствую твердую почву, когда подхожу к магазинчику «Фарлейс». Колокольчик объявляет о моем появлении в помещении с деревянными панелями, приправленном терпким ароматом пачули и старой бумаги. Посетители снуют вокруг деревянных витрин, плотно заставленных пластинками, или рассматривают шкафы в поисках других винтажных находок.
Я тоже осматриваюсь, перебираю легенды панка и джаза, а также британские группы, о которых никогда не слышала. Понятия не имею, что я, возможно, могла бы купить для Пилар. Я уже собираюсь уйти отсюда и отправиться на рынок, когда мое внимание привлекает древняя коричневая обложка музыкального альбома. Orquestra Epoca. Сальса! Все внутри меня уже пускается в пляс. Я переворачиваю пластинку и позволяю далеким воспоминаниям, которые всегда вызывала первая композиция, «Trampas», заполнить тоску по дому барабанами, фортепиано и медными риффами.
Через несколько мгновений я открываю глаза и замечаю черный с заплатками бомбер и светлые кудряшки. Сестра Ориона, Флора, тоже заглянула в «Фарлейс». Меня не видно из-за шкафа с пластинками. Флора разглядывает старый компакт-диск, когда рядом с ней появляется высокий мужчина – на самом деле парень восемнадцати-девятнадцати лет. Асимметричные черные волосы закрывают половину лица. На нем широкие джинсы и кожаная куртка болотного цвета. Я не могу слышать, о чем они говорят. У них напряженные лица, пока Флора не ставит диск на место и не вылетает на улицу. Но парень следует за ней, и Флора замедляет шаг, прежде чем они пропадают из виду.
Знает ли об этом старший брат? Теперь я начинаю звучать, как chismosas[45] из Западного Дейда – скажем проще, болтушки, которые следили за каждым моим шагом с Андре. Интересно, они до сих пор обсуждают меня в местных магазинах, салонах и ресторанах?
Здесь меня не окружают сплетни. Я могу выйти на улицу и прогуляться до рынка, и никто не знает моей истории. Claro[46], что я все еще девушка, пережившая тройное несчастье. И всегда ей буду. Но пока я бреду по тротуару, я всего лишь семнадцатилетка, которая идет за ингредиентами для кубинского флана. И это лучшее напоминание о доме.
Кубинский флан – вот что я решила приготовить для Ориона и… Шарлотты? Пока Орион рассказывал прошлым вечером про пудинг, я решила испечь то, что по сути является пышным кремовым пудингом. У кубинцев много пудингов: Natilla и arroz con leche самые популярные. Ванильный с корицей и рисовый пудинги – простые десерты на каждый день. Еда для заедания стресса, а не произведение кондитерского искусства для особенного свидания.
Но флан пышный, сексуальный и, может, даже элегантный. Украшающее сверху озеро из карамельного сиропа поблескивает медным золотом. Есть несколько вариаций флана, адаптированных от его европейских корней. Обычно я готовлю бабушкину кубинскую версию; она слегка плотная и сладкая. Это один из немногих моих десертов, в который я добавляю больше сахара. Он делает его более запоминающимся.
Кухня «Совы» сегодня полностью в моем распоряжении. Я подготовила все ингредиенты. Яйца здесь отличаются от тех, что были дома – они меньше и ярче. Я взбиваю сверкающие белки и отдельно – желтки, огненно-оранжевые, как маленькие солнышки.
Задняя дверь распахивается; Спенсер и Кейт входят с корзиной урожая из огорода.
– Даже в выходной она здесь, – говорит Спенсер.
Кейт заглядывает в миску.
– Flan Cubano[47]?
Я добавляю топленое и сгущенное молоко.
– Своего рода особый заказ для Ориона.
– Особый – это хорошо. Мы со Спенсом уже четыре года не ели хорошего флана, – задумчиво произносит Кейт.
Я указываю на две стеклянные формы для выпечки.
– Я так и подумала. Поэтому делаю двойную порцию, так что вам тоже достанется.
– Вот это я понимаю. – Спенсер перекладывает томаты и огурцы в деревянную миску.
Он уходит, но Кейт заглядывает в кладовку за жестянкой с чаем. Я молчу по поводу ее встречи с Орионом, гадая, заговорит ли она об этом сама. Или, может, она ждет, что я первая подниму эту тему. Думает ли Кейт, что этот флан как-то связан с тем, что она лезет в чужие дела?
– Неудивительно, что Орион доставляет вам заказы. Очевидно, у него не так уж много работы в магазине, раз он готов тратить время на игру в гида.
У Кейт смущенный вид, но только на полсекунды. Затем ее губы изгибаются в усмешке.
– Я просто не смогла удержаться.
– Я так и поняла, – будничным тоном говорю я и беру в руки венчик. – Разумеется, я ему отказала.
– Так и знала. – Что ж. Мы не сводим друг с друга глаз, но быстро смягчаемся. Она улыбается. Я качаю головой и закатываю глаза.
Прежде чем уйти, Кейт наклоняется ко мне поближе, несколько длинных прядей выбились из пучка и распушились от работы в саду.
– Когда я зашла, ты улыбалась.
– Я всегда счастлива на кухне.
– Ага-а-а-а-а-а-а-а-а. – Кейт протягивает последний слог так долго, что он звучит даже после ее ухода.
Улыбалась или нет, я с деловым видом возвращаюсь к своему флану. Проходит уже час, руки сами все помнят. Когда смесь готова, я тянусь за противнем и проверяю телефон на дальнем столе. Глупо было доставать его, ведь мне здесь никто не напишет и не позвонит. Во Флориде едва рассвело. Кто мне напишет? Но «Инстаграм» никогда не спит.
Андре Миллан. Университет Майами. Фанат Харрикейнз и Мартинс. Зависим от мороженого.
Когда-то в его био можно было написать зависим от pastelito. Зависим от Лайлы. Но не теперь. Листать его ленту – это как расковыривать болячку. Я знаю, что так она не заживет. Claro que sí[48], я должна залепить ее пластырем, скрыть от глаз. Но что касается воспоминаний, здесь я не так сильна, как на кухне.
Андре вчера выложил новую фотографию с геолокацией на Саут-Бич. Я почти чувствую мощное сияние солнца – моего солнца, а не рассеянной, вечно играющей в прятки английской версии. Я чувствую запах соленой воды и его любимого солнцезащитного крема «Сан Бам». Это снимок скрученного полотенца, наушников и радужных шлепанцев, расположенных на переднем плане. Подпись под фото: «Суббота должна быть такой…»
Какой должна быть суббота, Андре?
Я не могу игнорировать мысль, которая болтается, как торчащая нитка на бабушкином фартуке. Андре никогда не ходит на пляж один. Он с друзьями или?..
Я роняю телефон, как горячую картошку.
¡Basta! Хватит. На прошлой неделе бесполезные мысли одолели меня, я испортила торты и выставила себя полной дурой. Любителем. Я позволила Андре испоганить масляный торт, но я не дам ему загубить мой флан. Я поднимаю телефон и зажимаю иконку в виде камеры, чтобы удалить «Инстаграм».
Я делаю глубокий вдох, затем выдох, стараясь задержать мгновение, пока оно тоже не исчезло. Теперь пора возвращаться к работе. Я разделяю смесь на две формы для выпекания, в которые уже налит сахарный сироп, затем ставлю их на противень и отправляю в заранее разогретую духовку. Теперь baño maria – водяная баня. Так мой флан будет пропекаться плавно и равномерно и не потрескается. Электрический чайник звякает. Я наливаю дюйм кипящей воды в противень и доверяю духовку науке, которая похожа на магию. В такую магию я верю.
После пасты карбонара Спенсера с салатом из огорода и моим (идеальным, наивкуснейшим) фланом я держу корзину со стиркой и смотрю в окно на закат. Два часа назад я отправила Гордона доставить Ориону флан после того, как тот поклялся: «Да, Лайла, я понял, что у тарелки стеклянная крышка, и я ее не уроню».
После звукового сигнала на экране моего ноутбука разворачивается окно FaceTime. Родители за кухонным столом теснятся перед экраном папиного компьютера. На фоне я слышу запоминающуюся мелодию из «Фэмили Стайл». Полуденное солнце ярко светит за их спинами.
Мы разговариваем уже не в первый раз. Но начало нашего диалога всегда настороженное. Мы не похожи на самих себя… с тех пор, как я потеряла целый мир, а они отправили меня за полсвета, чтобы я пришла в себя.
– Вот она, моя красавица, – говорит папи. Но его карие глаза с нависшими веками говорят о другом. Станешь ли ты когда-нибудь той Лайлой, которую мы знали?
– Отлично выглядите, – говорю я. Так банально. Так плоско. Я чувствую запах кухни через экран. Апельсины, гуава, молотый кофе, но не тамале. Они слышат меня через экран? Слышат, о чем я мысленно кричу? Вы не будете есть тамале до моего возвращения! Пилар, Стефани и я готовили их с бабушкой по воскресеньям. Затем Пилар, я и Стеф. Теперь двое из них исчезли, и Пили не станет готовить тамале без меня.
– Теперь, когда ты обосновалась, у тебя есть все, что нужно? – спрашивает мами. Ты с кем-нибудь познакомилась? Тебе лучше?
Мне нужно, чтобы Стеф вернулась из Африки и поговорила со мной. Мне нужно, чтобы Андре понял, что он может найти себя и одновременно любить меня. Мне нужно…