– Рон! Молис! Отика! Помогите!, – крикнула я.
Никто не отозвался, только звук шагов гулко раздавался по дому, будто никого больше не осталось – ушли все риспийцы и вестники, никто не дышит, не говорит, не спорит, не шуршат листы книги, не горит огонь, не кипит вода на кухне, не доносятся звуки с улицы. Я перевернулась на край кровати и увидела каминную залу в полной тьме, только свет от дальних домов хоть как-то освещал окна и можно было различит диваны и застывшие силуэты вестников. Признаться, самообладание покинуло меня, волной вымыло всю смелость и я скатилась с кровати вниз и думала, куда бежать, точнее ползти, потому что ноги так и оставались безчувственными. Липкий страх окатил с макушки до пят, руки трясло мелкой дрожью. В спальне есть две двери – одна ведет в каминную залу, другая в ванную вроде бы и дальше должен быть выход на балкон и еще та риспийка Идэль отнесла туда несколько платьев, так что вполне может быть, там имеется небольшое помещение для одежды или большой шкаф. Если доползти и подтянуться и перевалиться через балкон…то все равно тот, кто устроил тут полное затмение найдет меня. Неприменно найдет. Мой отец был драгэти или как говорят потомки – сокровищем, так что все их «фокусы» мне знакомы. Я крепко зажмурила глаза и представила мой дом на Риспе, с садом, с ароматом скошенной травы и утра, и сделав пару глубоких вдохов и выдохов открыла глаза. «Хозяин» шагов тенью стоял в проеме двери моей спальни. Сокровища жутко не любят, когда простые риспийцы начинают бояться их «фокусов», кричат, орут, визжат, пытаются сбежать или теряют рассудок и несут откровенную чушь. Главное выдохнуть страхи, слушать внимательно, отвечать четко, ясно и, как говаривал папочка, «не раздражать глупостью».
– Добрый вечер, – дрогнувшим голосом поприветствовала я моего нежданного гостя.
Он выдержал паузу и ровно также уверенно, как шел до того, дошел до края моей кровати и остановился и еще некоторое время молчал, как между нами вспыхнула искорка и разгорелась и спальня осветилась приятным глазу золотистым светом.
– Добрый, – ответил приятный мужской голос и, немного подумав, добавил, – вечер.
Ну вот что я говорю, – спохватилась я, – потомки говорят «доброго времени» – какой тут может быть вечер, если идет исириг и нет ни утра, ни дня – сплошная темень.
– Надеюсь, вы не испугались, госпожа Форст?, – спросил голос.
– Нет, – ответила я и попыталсь выпрямить спину, сидя на полу и подтягиваясь рукой ближе к кровати.
– Хорошо, потому что такой цели не было.
Потомок так и остался тенью. Свое лицо и форму он скрывал за иллюзией тени.
– Не хотелось бы быть негостиприимной, но ваш визит застал меня врасплох, господин….
– Декстор.
– Декстор. Так понимаю, имя не настоящее.
– А что такое настоящее имя?
– Имя, которое знают все.
– А если имя знают те, кому положено знать, то имя тоже не настоящее?
– Конечно, – не раздумывая ответила я, – настоящее имя не скрывают и знают все.
– Раз мы определились с определением, значит, имя ненастоящее, но надеюсь вас устроит?
– Постараюсь как-то это пережить, господин Декстор. Рада знакомству и хотелось бы узнать, что вас привело в мое скромное жилище, раз вы вырубили анализатор в десятке соседних домов и накрыли всё иллюзией и влиянием.
– Ваши братья-вестники не одобрили бы эту встречу и как только вы меня выслушаете можете прекратить разговор и попросить покинуть вашу спальню. Я не причиню вам вреда в случае любого решения, но сделка может быть интересна нам обоим.
Мое тело оторвалось от пола, поднялось выше, сметилось влево, потом над кроватью. Думается, он догадался, что я сижу на полу не от большой любви к полу и решил помочь. Я была аккуратно положена на кровать.
– Сделка? У меня нет ничего…интересного.
– Для начала скажите: почему вы не приняли зитрум?
– …
– Вы ненавидите потомков и всё, что связано с потомками, – с сочуствием утвердительно сказал Декстор.
– Я этого не говорила, а трактовка чужих эмоций может быть ошибочна. Ни где …
– Госпожа Форст – просто кивните – Умар умеет работать с отрицательным отношением, а эта встреча останется только между нами.
Немного подумав, я кивнула и вздохнула:
– Простите: ненавижу вас всех белобрысых, ходите с каменным лицом и глаза цвет меняют – жуть какая.
– Ага, – неопределенно хмыкнул Декстор.
– И еще принюхивайтесь вечно. Это же неприлично, профессор Сиоби так смущался, ему казалось, будто он воздух испортил. Бедный старичок – только кто-нибудь поблизости вбирал воздух, – и я глубоко вдохнула, показывая, как это выглядит, – профессор начинал оглядываться и сам принюхиваться, а у него между прочим из-за солидного возраста проблемы с животом и он не виноват в этом. Никакого уважения к старости. Боги! Еда у вас просто отвратительно безвкусная – как можно есть одно и тоже каждый день, и на следующий день и вообще всегда: мясо, да переваренные овощи, хорошо когда с щепоткой соли, жмыковый хлеб резиновый, одежда скучная, женщины злые и высокомерные, будто их вовсе забывают покормить, анализатор везде – неужели так трудно самому нажать на кнопку, чтобы включить…
Я запнулась на полуслове, потому что Декстор хоть и был прикрыт тенью, но по направлению головы стало понятно, что смотрит он на мои ноги. Нижнее платье сбилось, ноги выше колен оказались ничем не прикрыты. Я подтянулась назад к подушкам и натянула одеяло повыше. Рядом на подушку упал прозрачный бутылек размером с мой мезинец, с многими гранями, которые переливались на свету.
– Это зитрум?, – спросила я.
– Пейте.
– Яд?, – стараясь сохранять хладнокровие спросила я и отвинтила крышечку.
– Нет, мясо с переваренными овощами и резиновым хлебом, – с нотками иронии ответил Декстор, – давным-давно, точнее тридцать шесть лет назад по риспийскому времени Ральф Форст привез с Тарса медузу Черга, которую сами вестники считали бессмертной. Привез, чтобы проверить, правда ли это или нет. Определить возраст медузы не удалось – если б ее не жрали морские хищники, она б и впрямь могла жить вечно. Это ошибка кода – как только клетки начинают стареть, запускается процесс омоложения вплоть до уменьшения размеров и так она может бесконечно стареть и молодеть. Это вытяжка с медузы Черга быстро восстановит нервное сообщение в теле: вы поправитесь быстрее.
Я залпом выпила мутновато-молочную, липкую, с неприятным привкусом жидкость, которая холодным комком прошла по горлу и поползла дальше своим ходом. Рядом появился кружка с теплой водой. Надо полагать Декстор с кухни перенес.
– Благодарю, – сказала я, сделала несколько глотков и стало вроде как легче, – как вы узнали, что мне будет плохо?
– Знаю. Следил.
– И что я должна подумать?
– Это вам решать.
– Теперь можно перейти к сделке?, – спросила я.
– Вы торопитесь?
– Опасаюсь как влияние отразится на вестниках.
– Они находятся в иллюзии, так что никакой опасности нет.
– То есть они думают, что так и сидят у камина?
– Да. Читают или уснули. Дочь сокровища хорошо разбирается в дарах силы.
На столике появилась прозрачная коробка с двумя пухлыми папками внутри. Ровные, одинаковые листы бумаги сложены один на другой.
– В этих папках содержится всё известное Умару о Ральфе Форсте, в том числе о последних расторах жизни, неудачном покушении, также вы получите его вещи, которые хранились, как возможные улики.
– Соблазнительно…, – протянула я, – но нет.
– Вы даже не услышали, что хочет Умар, – удивился Декстор.
– Гоподин Декстор – Умар столь щедр, потому что хочет получить то, что просто так вестница не отдаст. Так ведь?
– Браслет последнего.
– О, нет!, – воскликнула я, – нет! Нет! Нет!
– Почему?
– Продать вестнический артефакт – равносильно предательству. Вы знаете, моя семья итак…итак…нет…но …
– Мне уйти?
– Нет! Подождите…подождите…дайте подумать.
Декстор видел мои метания и молча ждал, наверняка, готовясь отразить следующие возражения и получить то, зачем пришел. Браслет последнего – одно из немногих украшений, что я взяла на Умар. В нем нет ни ценных металлов, ни камней. На сером, серебристом и знатно потертом браслете начерчены слова – «Свет в силе, сила в свете». Написано в непривычной манере: все буквы скачут, будто писал ребенок, только изучающий буквы: одна вытянута вверх, другая вниз и влево и так и скачут буквы во всей надписи. Браслет носит младший в роду, а так как я и младшая вестница и последняя из Форстов, то и ношу его, хотя признаться никто за этим и не следит, и не заставляет, а если скажешь, что потеряла вестники привезут другой, точно такой же – не отличишь. Дома лежат три браслета последних, принадлежащих в разное время Форстам, если добраться до хранилища отца, можно с уверенностью сказать: подобные браслеты там будут.
Кроме того, с собой на Умар я взяла золотой перстень с огромным красным аналэносом. Этот очень дорогой предмет был подарен повелителем Дорианом Агибом моему отцу во время их единственной встрече на Риспе. Еще есть золотая цепочка с кулоном из гиацинта, серьги с красным аналэносом, которые отец заказал к перстню и подарил в одну из наших последних встреч, три тонких золотых браслета и мужской перстень Полоза, который лежит в папке. На Риспе нет камней аналэносов – иногда вестники находят немного на Тарсе, откуда аналэнос заносится из других миров. Обработать камень могут только драгэти. Они поднимаются в небо и выше и делают это подальше от обитаемых миров, потому что при резки камня выделяет очень много энергии и тепла. Каждый род вестников получает равное количество камня: кольцо Полоза есть у Уэарзов, Тринити, Уэникири, Саджоэ и Форстов. Еще два рода вестников перестали существовать к моменту изготовления колец, а первые три рода из-за своей многочисленности получили по три кольца, Саджоэ подарили два, потому что не подари – было бы столько недовольство, хоть все отдавай. На серебряном кольце изображен голубой дракон Полоз, глаза и язык у него из синиго аналэноса, чешуя переливается голубоватым напылением, когтистые лапы обхватывают кольцо. Полоза видели на Тарсе и всегда – всегда то и дело видят на Тарсе – вырываясь из неведомых миров он проносится в небе, за облаками, разгоняя ветра таким ревем, от которого кровь стынет в жилах и дыхание замирает. Полоз ныряет в воду, складывает наполовину крылья и плывет водным вихрем. Долго под водой дышать он не может и поэтому скоро взмывает в воздух, а капли воды стекают с его крыльев и это не мешает ему взлететь и снова полоз приближается к Тарсу и садится на сушу, складывает крылья, скрывает их за толстой, серебристо-голубой чешуей и становится огромной змеей и зарывается в почвы и там может находиться очень долго, и ползти и охотиться за животными и риспийцами и есть их. Ходят слухи, будто полоз не охотится на вестников, только на риспийцев.
Кольцо Полоза что называется новодел – было создано не так уж давно, чуть менее десяти тысяч лет назад. У Форстов есть куда более древние и знаковые для рода вещи, имеющие длинную историю и являющиеся символом страсти, ума и достоинства моей семьи. Кольцо можно было бы обменять – оно никак не связано с бессмертным духом Альмахатери, тогда как надпись на первом браслете последнего написана «рукой» Альмахатери, а значит все последующие браслеты через эту надпись связаны.
– Не хочу играть на вашем горе, госпожа Форст. Скажу честно: копии этих бумаг есть у вестников, у Ринерика Уэарза, – бархатным голосом сказал Декстор.
– Он не отдаст…
– Здесь нет оправдания Ральфу Форсту. Вы готовы к этому?
–Зачем вам этот браслет? Он ничего не стоит и не ничего не значит.
– Как знать, как знать…
– Как вы собираетесь его использовать? Расскажите хоть что-нибудь! Я не могу просто так отдать, и отказаться от … тоже не могу, – я покосилась на вожделенный ящик, где лежало много-много белых бумажек, на которых описана часть жизни Ральфа Форста и пусть есть сомнения, что всё там написанное правда – уверена, откроется много важного.
Тень чуть наклонила голову, прошла рядом и глядя в окно спросила:
– Кто вам дал браслет?
– Не помню.
–Что при этом сказал?
– Не помню.
– Ваш отец говорил что-нибудь о браслете?
– То, что известно.
– А что известно?
– Браслет носит младший в роду. Его нужно беречь, и постараться сохранить для следующего младшего. Всё.
– А если в семье два молодняка?
– Оба носят. Уэарзы столько наделали, что всей Риспе хватит.
– А где их делают?
– Не знаю, – повторила я одну и ту же фразу.
– Кто?
– Не знаю. Скорее всего сами вестники. Может вы мне расскажите что-нибудь интересное о моем браслете, раз так внимательно на него смотрите.
– Браслет определенно не самый древний, который мне доводилось видеть. Это во-первых. Во-вторых, Декстор не на браслет смотрит, а на вас – он столько слышал о госпоже, что сейчас будто встретил давнюю знакомую.
Двадцать лет уединения сделали своё дело и мои щеки опять покраснели, хотя ничего особо «красящего» сказано не было. Ну нельзя же так. Декстор молчал, ожидая хоть какой-то реакции, а может и вовсе посмеиваясь над маленькой вестницей:
– А…ммм…нет, у меня нет чувства, что мы раньше встречались. Нет. А мы встречались раньше?
– Забавно, – с мягкой иронией ответил он и хвала богам вернулся к браслету, – вы замечали странности при ношении браслета или когда снимали? Некоторым снятся кошмары, когда они забывают одеть браслет.
– Нет. Хотя…, – задумалась я и вспомнила: – несколько раз браслет начинал давить на запястье, при том остальные украшения ни где ни жали, ни давили. Понимаете? Я ненадолго снимала браслет и дальше всё было, как обычно.
– Закономерность? Равный временной интервал?
– Я не придавала значения, поэтому не и записывала. Простите.
– Простите слишком много, госпожа. В этом мире не принято извиняться по пустякам, берегите это слово для более серьезных случаев: вдруг да пригодится. Давайте так договоримся: вы отдаете браслет и получаете точнейшую его копию. Даже металлы при изготовлении будут использованы риспийские. Никто не заметит подмены.
– Мне не дает покоя одная мысль: почему вы просто не забрали браслет?
– Золотые Умара не воры!, – твердо заявил Декстор, – артефакты чужих монукени чревато брать без разрешения.
– Мы почти и договорились. Но вы не ответили на вопрос: зачем вам браслет?
Декстор глубоко выдохнул, внимательно посмотрел в окно, словно ища там ответа: стоит ли говорить об этом или лучше опять свернуть тему в другое русло, развернулся по военному собранно и четко, прошелся по спальне и встал на прежнее место близ выхода.
– Легенды, мистика, оккультизм, религии, сказки, гадания, мифы и всё, что выходит за грань реального. Перед вами главный сказочник Умара, – с иронией сказал он последнюю фразу и продолжил, – Декстор ищет наделенные необычными свойствами предметы. Такие предметы часто становятся предметом культа и созданы богами. В главном капище Риспы два больших хранилища забиты до потолка: блюда Сеймы, шкатулки видения, кольца, из которых самые известные Реймы, Владики, Соруна и …
– Видесии, – подсказала я.
– Да, Видесии. Глаза света, браслеты лет, открытая летопись, всего и не упомнишь. Еще похищенные сердца Альмахатери.
К сожалению, они бессильны против небытии.
– Откуда вам знать, сердца были похищены семь тысяч лет назад? – удивленно спросила я.
– И заметьте, госпожа, не золотыми, а вашим знаменитым предком Турриеном Форстом, из-за которого истребили почти всю династию. Ну речь не об этом: нет ничего такого, созданного богами, чего бы не могла испортить человеческая натура. Альмахатери создала безупречные миры, где есть «избавление от всякой пришлой тьмы». Вы знаете, как справиться с ядом небытии? Скажите мне!
Тут само собой возникла пауза, и я вдохнула поглубже и рассмеялась и скатилась вниз по подушкам. Ну дает! И впрямь сказочник, из какого-то отдела золотой службы по удивительным делам «за гранью восприятия». Впрочем долго смеяться нельзя – потомки не понимают эти «странные звуки» и сделав над собой усилие, я сказала:
– Вы думаете браслет поможет справиться с небытью?! О, если б я знала как, то была бы самой знаменитой и могущественной сэвильей в мирах.
– Да, были бы. А что потом?
– Потом? Аааа! Потом рассказала бы всем как избавиться от яда небыти.
– Просто так?
– Конечно! Это за работу надо платить, а правильные вещи делаются просто так.
Улыбка еще не сошла с моих губ, как в спальне появился высокий стул – я не успела полностью осмотреть своё жилище, но что-то не припомню подобного предмета. Чтобы сесть на стул, надо подняться на две ступеньки. У стула высокая спинка и пухлые подлокотники. Тень поднялась на этот стул и села и сказала:
– Правильные вещи, госпожа, исходят от правоты? От правды? Так?
– Пожалуй, да.
– Все известные мне войны – это войны правды, госпожа. У одних одна правда, у вторых другая и каждый будет стоять насмерть. Допустим, первый потомок привык к дешевой силе рабов и борется за право дальше ими пользоваться, искренне не понимая, почему раньше было можно, а теперь нельзя, второй потомок ненавидит само понятие рабства и хочет жить в свободном мире, третий – работорговец с хорошей чуйкой, помимо рабов торгует краденым и чтобы избавиться от ослабших по затянувшемуся из-за бури пути решает убить нескольких слабых рабов и равнодушно забивает кнутом, следующая – прелестнейшая дочь династии Первой Лоргии – ей нет дела до каких-то там рабов, ей как и всем хочется счастья и любви и вот она влюбляется так, как любят всего раз в жизни. Из-за проступка работорговца ненавистник рабства поднимает восстание и первый потомок, защищавший свою правда, любимый госпожи Первой Лоргии погибает и она начинает ненавидеть это «тупое отребье, которое боги создали исключительно для тяжелой работы». Кто из них не прав, когда каждый является личностью, безусловно, неординарной со своей необычной и не простой судьбой?
– Прав тот, кто защищает слабых!
– Это называется моральное превосходство, оно безусловно возвышает, но победит тот, кто окажется сильнее. Всё: другого исхода быть не может. Или вот скажите: небыть – это достаточно сильный повод объединиться потомкам и вестникам, чтобы забыть некоторые неприятные события прошлого?
– Да, – уверенно ответила я, – достаточно.
– Почти три тысячи драгэти-сокровищ погибли у Прохода Вириброса на Риспе, в том числе – трое ваших братьев – настоящих братьев, которых вы никогда не знали и теперь можете только распрашивать их окружение о том, какие они были. Старший сын Ральфа прожил половину его жизни и был провидцем, собственно в его видениях было предсказание появления на Риспе небытии – ведь вы же слышали об этом! Но никто не придал этому значения – потому что у видений нет даты – когда это случится, случится ли вообще, а если случится, мы точно справимся. Невозможно чтобы вестники с чем-то там не справились. Средний сын Ральфа – любитель Тарса, опытный мореплаватель и вечный бродяга, удивительно, как он дожил до своего возраста, не пропав в одном из открывшихся миров. Страсть испытать эту жизнь снова и снова. Как Ральф ждал от него детей и ведь они есть, вестницы только и успевали брать матерей и детей под свою опеку, и до бедного Ральфа правда доходила только тогда, когда мальчики были довольно большими и привыкшими к именам Уэарз и Тринити. Верность это важно. Они не отреклись от династий даже ради солидного состояния своего предка.
– ….
– Младший сын Ральфа был любимчиком. Такое часто случается с младшими. Тихий, семейный любитель днем работать в саду, а вечером забираться в смотровую башню и смотреть на звезды и исправно записывать наблюдения. Его единственный сын тоже погиб во время пришествия небытии и не вернулся, потому что был еще слишком мал для возвращения.
– Хватит, – шепнула я.
– И все они были бы живы, если б не небыть. Риспа была бы почти ровней Умару по силе сокровищ, и дома были бы родные – не кухарка и няня – и ближе никого нет, а родная кровь – все равно, что отражение твоё. И Ральф не полетел бы на Умар, потому что были бы драгэти посильнее. Он бы продолжал вести дела на имениях, на производствах и для своих любимых детей, большой семьей жил бы очень долго, наслаждаясь каждым днем.
– Кто вы такой?
– Как вы себя чувствуете?
– Это угроза?
– Скоро вы уснете. Проспите долго. Декстор очень надеется на новую встречу, – коротко обрисовал ближайшее будущее мой загадочный гость.
Я сняла браслет и положила на кровать. Браслет вздрогнул и со второго раза по воздуху поплыл к Декстору.
– В капище, в хрониках первой эпохи описаны встречи вестников и небытии, как нечто совершенно обыденное. Они умели справляться с этой тварью, моя прелестная госпожа, давили легко и быстро – называли небыть монстром Дрэга, Иргом и черным чудовищем, то есть не посчитали нужным вспомнить предыдущие встречи и дать одно имя – прихлопнули и как легло на душу, так и записали. В хрониках, в капище есть способ избавиться от небытии….
– Ни за что! Никогда! Нет! В капище вы не попадете!, – зло прохрипела я.
– Ральф долго искал – только вот один искал и в помощники никого не брал и Ринерик Уэарз через корунов ищет – только этого мало! Вестница может провести потомков в капище! Мы вместе покончим с небытью!, – горячо выплеснул Декстор.
Я подняла руку и, соскребя все хладнокровие в кучку, сказала: – Уходите. Сейчас же вон! Можете убить меня…никогда! Никогда!?
Декстор откинулся на спинку и громко выдохнул и отвернулся на стену и несколько долгих вдохов решал, стоит ли попытаться еще раз. Потом встал, сошел со ступенек и будто бы борясь и обдумывая, постоял немного, после чего резко развернулся и вышел из спальни. Шаги быстро удалялись и я вслушивалась в этот звук, пока он совсем не стих. И так прошло может минут десять. Декстор дал на раздумия такие глубокие мысли, что каждое мгновение было глубиной в пропасть. Провести потомков в капище, чтобы они там отыскали способ уничтожить небыть, который точно должен быть описан в хрониках? Мое имя будет проклинаться до конца миров Альмахатери, до последнего вздоха последнего вестника не забудется, как вестница провела в капище чужих. Понимает ли он это? Наверняка, понимает. А я, получается, виновата перед погибшими, потому что не соглашаюсь открыть перед потомками двери капища. Именно такую мысль он попытался донести. А ведь сама судьба подвела к этому разговору. Вот есть у меня возможность спасти и риспийцев, и другие расы от яда небыти – пусть очень слабая вероятность и такая никем не обещанная возможность, но заплатить за этот шанс придется добрым именем и вечным изгнанием в чужом мире. В спальне все также было темно, как вдруг лучик света высоко летящего аплана осветил потолок, из каминной залы послышались голоса вестников.
Я не могла повернуть голову, не могла шевельнуться, ни перевернуться на спину. То ли от болезни, то ли от выпитой вытяжки из медузы мое тело стало чугунным, нет – размером в целую гору: такое же тяжелое, неповоротное. Клянусь богам, все притяжение Умара упало на меня и придавило к кровати. Я решила позвать на помощь, но язык тоже отказывался служить. Кажется, он вдвое увеличился в размере и повинуясь притяжению планеты, не собирался помогать мне.
Из каминной залы донеслись голоса вестников:
– Свет? Свет?
– Что со светом?!
– Что? Что? Заладил: кончился.
– /драматическим голосом/ И настал конец света…
– А почему настал? Да еще без предупреждения.
– Безобразие, – пискнул Отика.
– Ани, – хором зазвучали мужские голоса и Ани промолчала, последовало несколько мгновение тишины, когда можно было расслышать скрип тяжело ворочающихся мыслей.
– Ясная!, – крикнул первым Рон и побежал, развернувшись и в темноте недооценил высоту дивана и упал и быстро поднялся и побежал дальше и снес на пути чудесный кованный столик со стеклянными игрушками с Риспы. Стекло билось, из глубины жилища, из дальних комнат послышались женские крики о помощи. Перед отключением, Ани заблокировала двери в кухню и спальни. Сэвильи оказались запертыми.
– Зажечь камин! Где брикеты!, – командовали вестники.
Рон появился в дверях моей спальни и испуганно позвал: – Ясненькая…, – и не получив ответа начал подходить медленно, и еще медленнее и горько прошептал: – Ну нет ведь?! Нет? Не может быть…
В спальне засиял мягкий свет. Можно поклясться, что этот свет походил на свет силы – его трудно спутать с каким-то другим светом, но так как глаза мои были закрыты и сокровищ поблизости не было – клясться не буду. Чудится, – подумалось мне, каким-то чудом на несколько мгновений выбравшись из пучины накатившегося сна, чтобы тут же упасть туда снова и заснуть на трое умаровских суток, я прошептала вестнику: – Я сплю…
Мой сон был глубоким и спокойным. Обычно я долго засыпаю, ночью бывает могу проснуться, подумать какую-нибудь мысль и снова уснуть. Сейчас же я просыпалась дважды и потом не была уверена, что это были именно пробуждения, а не сон. Первый раз в спальне было очень светло. Молис сидела в углочке и тихо плакала, служанки выстроились в ряд у стены, растрепанный, побледневший от напряжение и как-то даже состарившийся Рон жадно вглядывался в моё лицо и еще в спальне присутствовал весьма упитанный потомок в серой, военной форме с черными нашивками, среди которых выделялась красная «молния» – нашивка местного лекаря, то есть доктора. Это горизонтальная нашивка из трех ломанных линий напоминает символ, которым на Риспе обозначают молнию. Такие нашивки у докторов сзади на воротнике, на плечах и справа на груди, так что с какой стороны не крути, сразу увидишь кого звать на помощь. На полу, возле кровати стоял докторский ящик. Помимо бутыльков и порошков в докторском ящике, в коробочке размером с ладонь лежит докторский анализатор. Если надеть на руку браслет, то в этой коробочке появятся разные цифры и символы, и это очень важно для доктора. В ящике также лежат квадратные пластины, где-то сантиметров пять каждая сторона. Я как-то видела, как доктор разрывает эту пластину, достает оттуда пластину меньших размеров и прикладывает к запястью другого потомка, после чего к пластине прикрепляется маленькая-маленькая бутылочка с жидким лекарством или порошком. И это лекарство или порошок через пластину проникает в кровь потомка через кожу и лечит.
Этот потомок с нашивками доктора необычайно пухловат – и руки толстые, и пальцы и серой ткани на форму ушло в разы больше, чем на потомка привычного размера. Лицо круглое, пухлое, щеки со здоровым румянцем, глаза большие и добрые. Его близость, а он сидел на краю постели, не раздражала и не вызывала напряжения – наоборот, внушала спокойствие. Своим существованием он нарушил два моих убеждения об этой расе, так что скорее всего это сон, а во сне можно делать всё, что угодно: – Ууууу…какой толстый , – сказала я, – никогда таких не видела.
Потомок ничуть не обиделся, глаза по-прежнему оставались зелеными. Невозмутимо он ответил: – Оно и понятно, госпожа. Таких на Умаре всего двое – я и моя жена.
– Хорошо, – ответила я, обняла подушку и снова уснула.
Второе пробуждение еще менее походило на реальность и еще более на сон и вообще было странным. В спальне царил полумрак, на половину потолка Ани развернула иллюзию того, что происходило в каминной зале и медленно переходила из одной комнаты в другую и не было и уголка, где нельзя было бы увидеть вестника. Мое жилище затопило наплывом гостей. В комнате рядом с каминной залой сэвильи расставили у стены столы и пополняли их съестным надо полагать постоянно, то что-то доливая, то ставя новые подносы и блюда. Кто проголодался, просто подходил и перекусывал, а если повезет то и делал всё это сидя, а не стоя. Кто-то играл на скрипке, кто-то подыгрывал на губной гармошке, потом вроде все затихли и перешли на шепот, чтобы через некоторое время разразился громкий спор. В спальнях и библиотеке вестники спали – кроватей на такое количество гостей не хватало, спали сидя в креслах и даже на полу, на премилейшей софе в библиотеке, на ворсистом белом ковре там же из уважения к его белизне сняв обувь. В моей спальне тоже кто-то находился. Это чувствовалось, к тому же скоро и подтвердилось, по полу прошлись женские каблучки, шоркнули длинные, женские юбки.
– Всё это очень странно – только прилетела и сразу заболела, – проворковал ласковый, незнакомый женский голос, – может эта Молис всё перепутала – уговорила не пить этот зитрум? Няня грубовата, назойлива и не очень умна, теперь, конечно, будет всё отрицать – «я не видела, я видела, смотрела – не смотрела». От этой Молис так бедой и несет – хорошо бы отдалить ее от нашей ясной. А этих двух сэвилий я еще с Риспы знаю. Служили у Ральфа – управляли одним из имений на Флуоции, потом он забрал их сюда, на Умар и думается неспроста они напросились у Рона в горничные. Ловкие и умные сэвильи – только всё равно присмотреться надо – слишком долго они живут на Умаре.
–Ты ищешь ей оправдание? Ясная сама не выпила зитрум, хотя была предупреждена чем это может обернуться! Зачем?, – сказал второй, более резкий женский голос.
– Она только вчера ребенок. Могла не придать этому значения. И почему она летела одна на корабле? Нужно было кому-то из вестников полететь с ней! Опоздали встретить в Порту, потом этот ужасный случай, когда ее пытались купить – растяпу Молис, кстати, можно было легко отдать, доплатить и ни на каких условиях потом не принимать обратно! Всё это ваша! Только ваша вина, дорогой мой братец!
– Да, – тихо шепнул мужской голос, так что я не смогла определить кто сейчас отдувался и перед кем. Потому что сказать «братец» могла только вестница, а вестниц на Умаре, кроме меня, нет.
– Почему у нее такая светлая кожа?, – задумчиво спросил второй женский голос, который по всему не очень меня долюбливал.
– Я видела у риспийцев такую…, – заступилась первая.
– Да, но …может в мать пошла. Мы же ничего не знаем о матери ясной – признаться, я думала, Ральф приказал бедняжке молчать, просто взял и забрал девочку себе и после смерти Ральфа – она объявится. Но ведь тишина. Может убил ее? Боги, как это ужасно и как мы просмотрели – сумашедший воспитывал ясную вестницу и ведь никого не подпускал ни к ней, ни к себе– догадывался, что катится в яму безумия и надеялся хватит сил самому оттуда выбраться. По одиночке слабость риспийской крови проявляется в нас. Пусть это будет хорошим уроком для всех, желающих отбиться от вестничества. Никакая сила сокровищ, никакие дары судьбы не спасут от одиночества.
– Что теперь говорить: Ральфа больше нет, о матери ясной мы знаем всё, что необходимо знать.
– Расскажешь?
– Она была женщиной. Остальное не важно.
Дальше я уснула. Просто уснула, на мгновение заметив, что мое тело слушается меня как прежде: все части поворачиваются и сгибаются. Пробуждение было легким. За окном темно. В полумраке Марша сидела в кресле и, чтобы не уснуть, читала вслух книгу. Ее грубоватый для сэвильи голос начитывал смутно знакомую историю:
«На берегу океана Радости на Тарсе мы встретили рыбаков. Их ветхая шлюпка совсем не годится для этих грозных вод, имея опыт в мореплавании они выходят только в спокойную погоду и держаться по течению близ берега, поэтому и улов у них скромный. Они не жалуются. Для Тарса это нормально. Зато часто попадается неизвестная на Риспе и Флуоции рыба и непонятно как ее есть и стоит ли вообще есть. Бывали случаи отравления и гибели от неизвестной рыбы. Они давали сначала попробовать животным и если то выживало, сами пробовали рыбу на вкус, скурпулезно занося описание в морской журнал, который хранится в самой большой лавке на берегу и все остальные моряки искали описания неизвестных видов сначала в памяти, потом обязательно в журнале.
– А русалок тут нет. Ни разу не видели, – говорили рыбаки, – да и на кой они нужны? Ну умные и что с того – все равно далеко не поплывешь. Вот на Риспе рысалки могут помочь: если с курса сбился, за воду кто упал – в своем водном царстве они договорились каждый риспийский корабль держать под присмотром и какие косяки рыб им самим больше нравятся – подальше от корабля уводят. Высунутся иногда из воды, обнажат свои сорок восемь острых зубов и махнут хвостом в знак приветствия и думаешь «плыви отсюда, да побыстрей». Ничего приятного, страшные. Груди у русалок зеленые, маленькие и опрятные: еще можно посмотреть. Когда пытаются говорить с риспийцами издают свистящий звук – хочешь выучить русалочий язык спроси Гринга – он знает, научит.
Так мы развели костер, разделили с рыбаками трапезу и вино и с первыми, рассветными лучами на своих шлюпках вернулись на «Ураган» – парусное судно, размещавшее до ста риспийцев. Мы проделали половину пути до поселения Горст, обогнув мыс Крайний и тоже держались близ берегов. Среди вестников есть уверенность, что так близко от берега Альмахатери не открывает Проходы в другие миры и можно было не опасаться подобных сюрпризов. «Вот довезем груз, тогда пойдем на двадцать дней до Муратанга», – самонадеено думали мы. Через три часа пути наступил штиль и драгэти Аорон Уэрз начал «поддавать» в паруса, а ближе к вечеру передал эту обязанность мне и отбыл на сон. Мы должны были скоро увидеть огни Горста, который расположен на самой вершине утеса и виден издалека, как маяк. После этого корабль заворачивал в горную гавань, откуда товары на лошадях поднимут в Горст, а если погода не исправится, то придется просить помощи драгэти. Морозил дождь, воды океана заволокло туманом и испариной. Риспийцы и вестники притихли, замолкла музыка и песни и я замучился отмахиваться от дурного предчувствия, которое в этих водах явление привычное. Своей суровой, строгой и местами пугающей красотой Тарс делит вестников на две части: одни никогда больше сюда не вернутся или сделают это очень-очень не скоро и с большой неохотой и таких будет большинство, другие не смогут жить без этого чувства …опасности, вызова, ощущения новизны и свежести, когда кровь бурлил от возбуждения жизни.
И когда в расчетное время огни Горста не появились я поднял свой взгляд высоко в небеса и ничего кроме тьмы не увидел. Свет порожденный моей силой не пробил эту тьму, не осветил этот мир, потому что ничего кроме парусника от мира Альмахатери поблизости не было. Я закричал: – Аорон! Разбудите Уэарза!, – хотя что было толку. Корабль со всем экипажем затянуло в другой мир. Коварство Проходов Тарса, особенность этих Проходов в том, что нет границы их начала – вестников выбрасывает прямо в Проход, на половину пути в другой мир без всяческой прелюдии и полагающегося по нашей логики начала. Начала нет, есть середина. Аорон тоже уже понял и показал мне два Прохода, куда можно было «нырнуть», но какой из них приведет домой и приведет ли хоть один из них было неизвестно, потому что мы не видели начала и не знали, сколько Проходов уже прошли от Тарса.
Когда слушаешь рассказы счастливчиков, которым удалось вернуться, да еще и необыкновенной добычей и дарами, кажется это так просто и тебе обязательно повезет. Невезение это для кого-то другого, только не для меня. И без того слишком долго мы испытывали судьбу, потому покорились увлекающему нас «течению». В миг корабль окутало черное облако, вспыхнул свет и я оказался на суше, на черной, глиняной отмели. В круглом прозрачно-голубом озеро плавали стайки мелких обитателей – то ли рыб, то ли еще каких. Оранжевыми лентами они необыкновенно быстро передвигаются под водой. Небо было светлым, хрустально-голубым. При свете дневной звезды на небе видно множество спутников, сопровождающих этот мир – два довольно крупных, остальных – в большом количестве и смотрятся они фиолетовыми, розовыми и серыми полосами на небе.
На всяких случай я отошел подальше и поднялся на пригорок и увидел Аорона Уэрза и половину нашей команды. Мы смотрели друг на друга и не знали что сказать – сожалеть вроде как поздно, радоваться рано. Корабля не было – ни осколков, ни товара, ни намека на корабль. Скорее всего, как часто бывало в таких случаях, корабль выбросит на берег, где его и найдут вестники и всё правильно поймут: еще одних затянуло в открытый Альмахатери Проход. Та часть команды, которую не занесло в этот мирок очутится где-нибудь поблизости с обитаемым местом на Тарсе и вернется домой, а мы – нет. Не вернемся. Если только очень, очень сильно повезет и в это хотелось верить.
– Что будем делать?, – дрогнувшим голосом спросил Аорон.
– Обживаться. Надо найти воду и женщин, а там подумаем.
– Я серьезно.
– Я тоже, – ответил я и засмеялся, – ну что вы раскисли? Разве не за этим вы прибыли на Тарс! Братья, нас ждет необыкновенная жизнь. Не горюйте о том, что оставили позади – Альмахатери не оставит своей заботой и милостью – в следующей жизни вы вернетесь о ком останется тоска в вашем сердце. Мы принесли в этот мир вестничество.
Мой взгляд поднялся высоко в небо и Аорон последовал за мной. И здесь мы увидели признаки жизни и силы драгэти. Это нас немного смутило и перед тем как открыться мы решили осторожно осмотреться. Увиденные мной существа отталкивали: их внешний вид ужасен и Аорон думал также. Но оба мы пришли к решению, что по внешности не будем судить об этих существах. Роста они не высокого, метр-полтора. Одежды не носят, кожа покрыта сине-зелеными пластинами, волос нет, строение тела похоже на риспийское. На голове имеется твердое уплотнение вроде гребня, два глаза, челюсть и нос вытянуты вперед. И тут Аорон пошутил:
– Помнишь, Иригор, рассказывал о чудовищах? Наши еще милахи.
– Какой Иригор? Тринити?
– Нет, Уэарз. Все великие открытия совершают Уэарзы! Это уже было не раз замечено! Да, брат: тебе повезло отбыть с Уэарзом.
Я ничего не ответил, потому что когда Уэарза или Саджоэ накрывает приступом величия лучше промолчать: спорить бесполезно. Мы вели группу от озера к лесу через широкую полосу глиняной, черной почвы, на которой ничего не росло и выглядела она так, будто постоянно перекапывается. Шли мы так часа полтора, местами переходя на легкий бег. На этой безжизненной полосе имелись следы какого-то огромного ползущего существа. Возможно, оно и перекапывало все тут и застрявало в корнях могучих деревьев и не могло проползти под корнями, поэтому лучше уж поскорей добраться до леса. Идти было легко. Воздуха хватало и на бег и на обычную ходьбу, температура приятная: не жарко и не холодно, от леса долетал освежающий ветерок и скоро стал слышен приятный шелест листвы. Знакомые звуки из родного мира придали всем бодрости и воодушевления.
Перед нами раскинулся лес-великанов. Деревья здесь отличались от риспийских массивным извилистым стволом, покрытым приятной на ощупь корой больше напоминающий бархат. Могучие корни вылезали из черной почвы, чудно сплетались в резные арки и убежища, в которых можно укрыться и передохнуть. Листья совсем крохотные и ярко-зеленые, но их очень много – пушистой шапкой они укрывают весь лес, придавая ему яркости и жизни. Кроме бархатных деревьев растет мелкий кустарник и невысокие, зеленые «палки» с шишкой наверху. Мы раскололи одну шишку, внутри оказалась пропитанная сладковатым соком мякоть. Мы прошли дальше, вглубь леса, подальше от той полосы. Я полагал, что все члены группы понимают: пока нет жажды, не надо пробовать незнакомое растение, как позади послышались удушливые всхлипы. Аорон Уэарз сидел на корнях, сжимал рукой горло и, жадно пытаясь вдохнуть, протянул мне эту шишку.
– Воды ему! Прополощи рот, выплюнь эту гадость!, – приказал я.
– Кишки полоскать надо, – предложили риспийцы.
– Дурак, – сказали вестники.
Аорон рассмеялся и сказал: – Попробуй, вкусно.
– Болван! Не смешно, – рявкнул я и пошел дальше. Аорон старше меня на три жизни и мог бы быть посерьезней, но серьезность как-то не напрямую связана с возрастом, а скорее с характером и уж тем более не из числа сильных черт Уарзов. Вскоре мы разбили лагерь. Было еще светло, у нас появилось место откуда можно вести наблюдение и самим оставаться не замеченными с воздуха. Группа расселась в центре укрытия, где корни деревьев удачно сплелись и в сидения, и в укрытия для сна. В первом круге сидели вестники, во втором риспийцы. Риспийцы, которых мы берем на корабль наши друзья и частенько приходятся братьями вестников по матери – рожденные до встречи с вестником или после, а иногда и до и после – в их жилах не течет вестничество, но они нам тоже братья и безмерно дороги, как семья. И вестники, и риспийцы смотрели на нас с Аороном и ждали ответа на вопрос: – Что же теперь с нами будет?
Аорон встал и заговорил: – Как вы уже поняли, по пути в Горст наш корабль затянуло в этот мир из вод океана Радости. Точнее – затянуло половину всех тех, кто был на корабле. Давайте пересчитаемся и вспомним, кого здесь нет. Из личных вещей осталась только одежда, что была одета во время перемещения, еще имелось некоторое оружие – ножи, небольшие клинки, стрелы, один лук, фляшки с вином и настойками. Еды и воды нет. Бумаги, чтобы писать хроники, тоже не было: по памяти выходило, что пятьдесят семь членов команды переместилось, тридцать два осталось на Риспе.
– Мы попытаемся вернуться домой, – объявил свое решение Аорон, – но сначала нужно узнать – что это за мир и почему нас сюда занесло. Разделитесь на три группы. Первая займется охраной лагеря, вторая пусть отдыхает, третья пойдет со мной – здесь недалеко есть ручей. Надо набрать воды.
Перед уходом, Аорон сказал мне: – Останься в лагере и поспи, Грис. Ты еле на ногах стоишь : не смотри этот мир, ничего не делай силой. Не будем выдавать себя.
Хуже нет когда запрещают Форсту – нерименно хочется сделать наоборот. Я честно держался, улегся под укрытие на плащ и пытался заснуть, к тому же очень хотел спать. Так странно хотеть спать и спать, вот так просто взять и уснуть в совершенно чужом мире: это же не соседский дом, не хитхи на отшибе, не переночевать в риспийском лесу. Тяжесть осознания того, что произошло с нами висела над всеми. Никогда так не хочется вернуться в прежнюю жизнь, как на самом пороге новой жизни. План дальнейших действий понемногу вырисовывался у меня в голове. Первым делом, нужно последить за местными обитателями, понять как живут, что едят, какие драгэти у них имеются, а потом думать что со всем этим делать. Совсем худо, что сэвильи здесь страшные и вина мало. Так я уснул. Проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.
– Что?!, – с спросонья крикнул я.
Вестник приложил палец к губам и шепнул: – Тихо. Пошли.
В лагере всё было спокойно, кому полагался отдых – спали или дремали сидя. Да и времени прошло совсем немного. Я шел за вестником по лесу и скоро тихо спросил:– Что случилось?
Он остановился, нахмурился, помотал головой и растерянно сказал:– Я не помню…Аорон приказал тихо привести тебя к ручью.
У вестника почему-то была чистая память. Последние события стерлись. Зачем Аорону потребовалось чистить воспоминания вестника?
– Давай быстрей. Быстрей!, – поторапливал я и быстрым шагом минут через двадцать мы добрались до места. Мы бы добрались и быстрей, но мой проводник несколько раз останавливался и с сомнением вглядывался в лес, как бы спрашивая себя верно ли он идет. Первое, что я увидел была спина Аорона. Да, я сначала увидел его спину, потом обрыв и понял: какие бы страшные подозрения ни приходили в голову по дороге сюда – всё сбудется. Это была ни низина, ни естественная впадина, а искусственно созданное углубление. Почва внизу черная – точь-в-точь такая же, как перед лесом. Место откуда вытекает ручей облагорожено белым камнем, на котором высечена чешуя. Стекая с белоснежных, каменных стенок вода падает прямо в почву – так это выглядит – за низким белоснежным ограждением скрывались каменные желоба, а ниже трубы. Там, на дне углубления, возле ручья лежали растерзанные тела двух риспийцев.
– Я его видел, – не своим голосом сказал Аорон, – это ловушка. Ловушка у источника воды».
– Ну уж нет! Почитай что-нибудь повеселей!, – потребовала я и села на подушки.
Марша подскочила, уронила книгу, улыбнулась во весь рот и сказала: – Хвала богам! Вы проснулась, моя ясная.
И она развернулась, чтобы с радостной новостью ворваться в залу и тут такое начнется – дом разнесут.
– Стоять!, – прикрикнула я, – сколько у нас гостей?
– А…так …там немного. Отика, Мирдей, Фанко, …
– В десятках!, – потребовала я.
– Три- не более четырех.
Я облегченно выдохнула. Померещилось, значит, приснилось. Может целительная жидкость так повлияла. И отпустив горничную, поискала глазами ящик с бумагами, который оставил мой гость в обмен на браслет последнего. Вот тут же он стоял! Ящик с бумагами! И теперь нет, исчез. Не передать горечь разочарования – обругав себя второй раз в жизни, я проверила шкатулку – браслета там не было, а Декстор получается был и ящик, прозрачный такой ящик с бумагами об отце тоже был. И пропал. Ну, конечно! Конечно! Пока я спала – ящик забрали и теперь еще придется выслушивать ненужные вопросы об его появлении в моей спальне. О, нет! Всё гораздо серьезней: цепочка размышлений будет простой и легкой – бумаги о Ральфе появились – браслет, в котором меня многие видели в Порту – пропал. Получается, ясная использовала вестнический артефакт в обмене. Такие вещи на жизнь нельзя обменивать, не говоря уж о каких-то бумагах – для вестника подобный поступок означает смертный приговор, а вестницу в таком скандале заметить – дело невиданное. Как всё глупо вышло и страшно обернулось. Я была в таком отчаянии, что даже не смогла простонать от отчаяния.
В спальню влетел возбужденный Рон и засмеялся и хлопнул себя ладонями по коленакам и, казалось, сейчас станцует: – Какое счастье! Хвала богам! Алиохаро, недуг отступил, наша ясная открыла ясные глазки …и отвернулась. Что-то болит?, – растерянно закончил вестник.
Стыд и раскаяние жгли меня таким жалом, что прожигали до физической боли. Как можно было решиться – отдать вестнический браслет потомку и это ни какое не влияние: я сама решила и сама отдала. Когда такой хороший, такой славный и добрый Рон узнает правду, как он посмотрит на мерзкую, отвратительную вестницу. Останется ли во взгляде хоть немного участия?
– Эл, – позвал Рон, – тебя что-то мучает? Скажи: я помогу.
Получив в ответ молчание, он с надеждой продолжил: – Пока ты спала – столько подарков прибыло. От Дилы Горенианской, от Оки, мориспен, от Умара аж целых десять, очень важные потомки пожелали тебе приятного прибывания в империи. Давай откроем. Подарки поднимают настроение. Или хочешь поесть?
– Давай позже. Я еще немного посплю.
«А ведь Рон ничего не знает. Тот ящик с бумагами не у него», – подумала я, глядя как уходит Уэарз. Мужчины не умеет так искренне изображать эмоции, которые не испытывают, по крайней мере большинство. И это озадачивало – он ведь первый вошел в спальню после ухода Декстора и должен был заметить ящик. Какая-то неразбериха и суматоха – шастают по моей спальне потомки и вестники как по прогулочной площади. Безобразие!
Следующие несколько расторов Молис тщательно выполняла рекомендации врача, который, кстати, оказался не мужчиной, а сэвильей и являлся каждый двадцать часов с повторным визитом. Лечение состояло из накладывания на сгиб локтя пластырей, где находился аналог зитрума, который надо принимать, когда не принял в нужное время настоящий зитрум, покоя и как было написано в листе назначения «риспорасслабления». В моей комнате с помощью анализатора Молис вывела на стены изображение эвкалиптового леса. Картинка была живой, слышалось пение птиц, шум ветра, чувствовались запахи родного леса. Помимо этого, изменения коснулись и пола и потолка. Корни деревьев оказались не иллюзией, а вполне реальными выпуклостями. Идэль едва не упала споткнувшись о них, когда несла обед в постель. Зря только несла. Есть совсем не хотелось. Ожидание – что вот-вот кто-то войдет в спальню и обвинит меня в жутком проступке пожирало все мои силы и волю. Что делать, когда сожалеешь осодеянном и никому довериться не можешь и исправить ситуацию тоже не можешь и даже принять ситуацию не можешь? Любой риспиец совершив дурной поступок так или иначе находит себе оправдание, потому что разумное существо не может слишком долго винить себя без опасности потерять эту самую разумность. Пойти и честно рассказать вестникам о том, что случилось? Или просто всё отрицать? Отрицать, когда будут обвинять и даже если золотые подтвердят обмен – отрицать всё напрочь.
Я никого не приглашала, не вставала и не выходила из спальни, почти все время молчала и внимательно слушала разговоры в доме через анализатор и надеялась, что ситуация с пропавшими бумагами хоть как-то прояснится. А вестники как назло очень искренне переживали обо мне – даже говорили как-то мало и грустно и казалось ждали совсем дурных вестей. Получался замкнутый круг – они переживали обо мне, я чувствовала себя еще более виноватой и скоро вовсе перестала есть и забывалась долгим сном, а когда просыпалась…всё по-новой. Мое жилище в те дни больше напоминало склеп Ральфа Форста в долине Тишины, нежели живой дом.
Подарки и десяток присланных писем лежали на длинном столике возле стены, который поставили именно под подарки. Там стоял один сундучек с серебряной росписью, обшитый золотой бумагой ящичек, другой расписан вручную, остальные подарки были присланы в белоснежных коробочках с едва заметными рисунками. За всё, потраченное на самоистязание время, я открыла только одно письмо. Оно от повелителя империи Риспа Дика Франса Муабари. О, да, это риспиец мне не чужой – самолично записан моим опекуном, поэтому до сих пор жив, здоров и богат. Если и есть в мирах кто находится в более удручающем положении, чем я, так это повелитель Риспы. Одно название повелитель. Повелитель – слово из общего языка, ни у кого язык не повернется назвать его по-риспийски – сэрэсхэти. Дик даже не вестник. Это та самая история, из-за которой вестники имеют право быть недовольными моим покойным отцом. Дик – единственный правитель в совете рас, который живет в чужом мире и крайне редко появляется в мире родном. Дома ему не рады. Фактически он посланник Риспы, которого откровенно игнорируют. Поставки по его спискам идут не по плану: то присылается больше, то меньше, то совсем не то, то с большими задержками.
На десятый день прибытия на Умар должны была состояться моя встреча с управляющим «кофейными потоками Риспы». До смерти отца его должность называлась управляющий «кофейными потоками Ральфа Форста». Повелитель Дик Франс Муабари и его приближенные вовремя подсуетились и отовсюду убрали имя опального сокровища, чтобы оно лишний раз не раздражало потомков. Если бы не вестники, Дик бы давно прибрал все торговые потоки отца, но у меня нет никаких сомнений, что он втихую обворовывал, обворовывает и будет обворовывать меня пока в один прекрасный день, да будут боги добры и этот день настанет, его не вытащат из совета рас под громкое недовольное хрюканье и ругань. Зайдясь в смехе Дик начинает непроизвольно издавать хрюкающие звуки и это единственная более-менее приятная черта его личности. Вероятно, в детстве маленький пухлячок Дик веселил окружающих заразным смехом и хрюканием и спрашивается – куда все делось, потому что теперь никому не весело. Дело не в слухах, не в домыслах, не в закрытых отчетах об объемах торговли с Умаром – достаточно просто знать Дика. Это редкий мерзавец без намека на порядочность.
А чего ждать от торговца разбавленным вином и по совместительству скупщика краденных товаров. История гласит, что путешествуя по Тарсу вместе со своими наемниками Ральф Форст остановился на отдых в небольшом поселении на берегу океана Острый. Перед сном он решил промочить горло в местной забегаловке, где между Диком и Ральфом завязался долгий разговор о том, о сем: о жизни, погоде, коварных течениях в этих местах и терпком чае и Дик между прочим похвастался доходами от своей забегаловки. Ральф был так удивлен хозяйственностью нового знакомого, что воскликнул: «Да ты умней всех моих управляющих! Будешь владыкой?». Дик кивнул – что бы в самом деле не кивнуть, когда предлагают править целым миром. И нет бы отцу на свежую голову отказаться от своих слов или стереть лишние вопоминания – очень удобно и не надо ни перед кем оправдываться, да и поплыть дальше. Нет! Он привез это недоразумение на Риспу и объявил владыкой, а ведь Дик – не вестник, даже не вестник! Такого самодурства вестничество не знало за всю долгую историю миров Альмахатери. Никогда повелитель Риспы не был не вестником.
В то время на Риспе сложилась необычная ситуация: славный сэтурэй могруэ Иирон Асэй Уэарз погиб во время пришествия небытии и так как сэтурэйем, а на общем языке повелителем выбирался только драгэти, то только Ральф Форст мог стать повелителем. А он отказался. Взял и отказался. Насильно ведь не усадишь на трон. На это были свои причины. Сложно было вычеркнуть прежние натянутые отношения Ральфа с вестничеством. Коруны попытались как-то уговорить его, а потом сочли, что так даже лучше. Власть сэрэсхэти не полноправна и абсолютна, как на Умаре и во многом ограничена бородатыми корунами и собранием в Гружно и вестницами в конце концов. Ральф Форст в роли сэрэсхэти неприменно бы кого-нибудь под горячую руку отправил в миры иные, а менять под себя вестничество при всем недовольстве порядками и обычаями он не хотел, да и не смог бы, поэтому коруны поделили между собой обязанности правителя и все остались относительно довольны. Но так было не сразу.
Когда Ральф привез Дика в Гружно и объявил о своем решении, его не услышали. Не захотели слышать. Настолько была велика ярость вестников, что они пошли на невиданный, отчанный поступок – решили убить последнее сокровище Риспы. В моих смутных детских воспоминаний осталось память о пожаре, о горящем доме, где смешались дым и крики. Вестники знали, что Ральф не вывозит маленькую дочь из Красного тюльпана, поэтому были уверены, что я не пострадаю. Но на пути в дальнее имение, Ральф остановился в Мостэ – крупном поселении, где у него имелись два печатных дома и производство ткани и решил там задержаться по делам, а заодно показать мне это место, поэтому заранее приказал привести меня туда. В незнакомом доме маленькая сэвилья пожелала спать с отцом, так мы и уснули вдвоем, когда дом подожгли. Отец казнил всех вестников, которых поймал по близости к дому, потом выждал пару дней, чтобы со злости не спалить Гружно до тла, явился туда и тогда его уже слушали очень внимательно. Дело в том, что во время вторжения небыти погибла маленькая Никилла Уэарз – бывшая младшей вестницей до моего рождения. Ее имя стало нарицательным, отзывающимся болью и горечью в сердце любого вестника в мирах Альмахатери. Маленькая вестница погибла жуткой смертью и никто не смог ее защитить и спасти. И вот не прошло и десятка лет, как вестники сами чуть не сожгли другую младшую вестницу. Вина их была огромна. Это обстоятельство остудило пыл и всё обошлось малой кровью, сдается, не будь меня в этом доме – отец из упрямства мог получить дурную славу палача, потому что вестничество бы не отсутупило – до последнего стояло на своем. Скрепя сердцами Дика Франса Муабари признали повелителем, оговорив, что не будут склонять перед ним голову, и не прошло и суток, как Ральф Форст спешно отправил его на Умар. Для этого он и был нужен по задумке Ральфа, который надеялся в благодарность получить верность. Не тут-то было. Привычка что характер. Дик обкрадывал отца – немного и не часто, поэтому до поры до времени на это закрывали глаза. Со временем я все чаще просыпалась не от пения птиц, а от громкой ругани – отец покрывал повелителя такой отборной руганью, что нежной сэвилье лучше не повторять этих слов. Он пожалел о своем решении, конечно, пожалел, но гордость не позволила просто вернуть Дика на Риспу и пинком отправить обратно за стойку лавки. Собственно, поэтому Ральф и прибыл на Умар – хотел как-то обыграть возвращение Дика, чтобы самому не услышать насмешек вроде: «а мы говорили, мы предупреждали, теперь-то ты, наконец, будешь к нам прислушиваться». Мужчины часто путают гордость с честью.
Главной задачей нового владыки было наладить торговлю с Умаром. Умар! Умар объединил в совете рас мориспен, Оки, горинеанцев, риспийцев и потомков – итого пять рас хилами. Цель создания совета – помощь в решении проблем, которая сама раса решить не может.
Совет Риспы, вошедший в совет рас был создан по образу других советов. Не до конца представляя, что к чему и зачем – Ральф просто взял за пример другие советы – быстренько предоставил повелителя Риспы и еще четырнадцать риспийцев, среди которых ни одного вестника не было. Да, тогда ни одного вестника с Диком он не отправил, опасался, что придушат или отравят повелителя Риспы и было бы как-то неудобно перед Умаром. После смерти Ральфа Форста в совет Риспы вошли два вестника – Ринерик и Рон Уэарзы, а повелитель остается на своем месте только до тех пор, пока вестница Сьюэли Форст не подтвердит, что никакой он в действительности не опекун и никакой защиты от ее имени не имеет. И хотя это не произносилось вслух и ни где не обговаривалось и на бумаге не писалось, есть догадка, что потомки предоставят Дику убежище в империи Умар. Очень уж много сильно недовольных повелителем вестников, если сказать на вскидку, то все – все недовольны и даже я считаю нынешнее положение дел позором для вестничества. Дик Франс Муабари – единственный правитель совета рас, который находится на Умаре постоянно. Ему здесь живется вполне неплохо и давно существует убеждение, что потомки диктуют Дику, как вести дела. Всем понятно, что долго это продолжаться не может: рано или поздно вестники изберут нового владыку либо появится новый драгэти и выберет нового владыку. Неважно каким образом это будет осуществлено: Дику придется уйти. Это вопрос времени. И когда откроются все его делишки, ему очень пригодится покровительство потомков. Придется до конца дней мерзнуть в этом холодном мире.
Судьба говорит и делаешь. Будучи довольно долго связанным с вестничеством, пусть и в качестве чего-то чужеродного, он стал частью нынешней реальности и многих процессов в вестничестве. Сейчас мне очень нужна помощь Дика. Просто так помогать он не будет – о, нет, еще и доложит Ринерику Уэарзу в надежде на снисхождение в будущем. Только есть за ним один проступок из недалекого прошлого, который если всплывет, остаться в живых ему будет сложно и на Умаре: на весы терпения упадет последний камушек.
Свидетелей этой неприятной истории нет. Все прошедшие с того случая семь лет Дик, вероятно, надеялся, что моя детская память стерла ту историю и отчасти это правда – почти ничего не помню, а вот дневник, куда старально вносились все события прожитых дней, всё отлично помнит. В тот день в имение Красный тюльпан посыльный повелителя доставил послание. Дик хотел тайно встретиться, отчасти потому что и явился в родной мир тайно и якобы собирался сообщить важные сведения о Ральфе Форсте. О, боги: а ведь желание оправдать отца уже второй раз ставит меня в неприятное положение – этим откровенно пользуются мои недоброжелатели. Тогда не долго думая, а сказать откровенно – совсем не думая – как была вышла с посланием из дома, села на киврика и полетела в назначенное место. Если быть точной, за мной в воздух взмыли форстки. Форстками в шутку прозвали наемников отца, так к ним и приклеилось. Они как-то всегда тенью следовали за мной, не во что не вмешивались, не мешались, поэтому я давно перестала замечать их ненавязчивое присутствие. После поджога дома отец считал необходимым держать охрану.
Повелитель Дик ждал меня в разбитом на морском берегу шатре. Возле шатра никого не было: ни охраны, ни служанок, ни иного сопровождения. Белоснежная ткань мягко колыхалась от приятного моркого ветерка и когда я подошла достаточно близко, Дик крикнул: – Заходи, не укушу, – и задорно расмеялся до поросячьего повизгивания. Вдалеке, над морем завис умарский аплан. Повелитель Риспы прибыл в мир, которым якобы повеливает тайно и под охраной потомков. Тогда это обстоятельство не натолкнуло на нужные мысли.
Дик по-умаровски вальяжно сидел на широких подушках и был ужасно пьян от какого-то умарского питья – от риспийского таких испарений не наблюдалось. Неприятный запах не смог разбавить даже морской ветерок. Перед ним стоял низкий столик уставленный разными блюдами: копченое мясо с зеленью, соусы, свежайшай запеченная рыба с овощами, ягоды, фрукты, какое-то закуски и напитки в кувшинчиках. Потомки едят и за высоким столом, подушки же появляются при возлежании, когда начинается дружеская или семейная трапеза и часто возлежание означает особое доверие и расположение. Прислуга то ли разбежалась, то ли он сам прогнал всех, я же пришла одна без всякой мысли, что на Риспе могу попасть в неприятную ситуацию. Он жестом руки предложил присоединиться к трапезе и еле проворочал языком: – Госпожа, ясная..ммм…вот. «Проглотив» несоответствующее обращение – какая же ясная госпожа – все госпожи на Умаре – я приняла предложение и села напротив. Разговор не задался с самого начала: Дик говорил, говорил, точнее думал, что говорит: половину слов он не смог выговорить, какие-то позабыл, а я молчала и ждала, когда из этого бессвязного потока попадутся слова о Ральфе Форсте. Пытался он говорить о странных вещах: о мощи Умара, о том, какая Риспа жалкая по сравнению с империей потомков, о том какие уникальные вещи могут делать потомки, а закончил тем, что скоро в Розовом море будут плавать морские рейки, потому что от наших рыбаков нормального улова не дождаться. По ходу этого монолога настроение его улучшилось, он размахивал руками и измазал рукава в подливе. Никогда не слышала, чтобы о любимой Риспе говорили в таком пренебрежительном тоне. Разве возможно говорить о родном доме плохо только потому, что где-то там делают что-то лучше.
– А почему ты ничего не ешь?, – оборвав себя на мысли спросил Дик и довольно внятно добавил: – Сам повелитель будет тебе прислуживать…
Тут он еле поднялся, поймал равновесие, сосредоточил на мне взгляд, потом перевел осредоточенный взгляд на кувшине, схватил кувшин и налил в мне стакан, на столик и на подушки для возлежания тархун со льдом.
– Зачем ты меня позвал?,– холодно спросила я.
– Ааа!, – протянул Дик, будто вспомнил что важное.
– Ральф хотел разрешить рейки войти в Розовое море, но не успел. И теперь совет…Ринерик-болван, не разрешает. А вот если ты согласишься, тогда исполнишь волю отца.
– Нет, – просто ответила я.
– Что!?, – рассвирепел Дик и начал повторять: – Корм, корм, корм, – а потом запустил в меня полупустой кувшин с тархуном.
Рука повелителя дрогнула: кувшин не долетел до цели, покатился по столу и залил мне платье. Разозлившись, я схватила горсть орехов и тоже запустила в Дика. Не помню, долетели ли они до него, да это и не важно, в ответ он тоже что-то схватил со стола и запустил мне в спину. Я отступала бегством, отстреливаясь вишней и копченой рыбой.
– Все беды от упрямства вестников: сами ничего не смогли сделать с небытью и другим не даете. Надо им помочь. Надо! Очень надо. Корм! Избалованная девка!
Дик гнался за мной, пока с грохотом не упал на пол шатра, проклиная меня и всё вестничество. Я не стала ждать пока он поднимется, выбежала, свистнула киврику и вернулась домой без иных происшествий. Тогда не понимая, не осознавая до конца всего проступка Дика я промолчала об этой истории без всякого умысла в будущем шантажировать владыку, просто не знала, как поступить. Рассказывать об этой истории не хотелось, поскольку остался гадкий осадок, словно я наступила в чьи-то… какашки и, описав всё в дневнике, вернулась к своему затворничеству и трауру.
Вскоре после той истории, на Риспе появились корабли Умара …вроде наших, в форме лодки. Большой лодки, которая управлялась не счет силы ветра: внутри лодок стоял какой-то мотор. Потомки обучили рыбаков пользоваться новыми кораблями, периодически проводят осмотр и мелкий ремонт, на военных базах близ Прохода всегда есть механики и связные, но сами потомки в ни в Розовое, ни в какое другое море не вошли. Я не поехала смотреть на пуск кораблей и видела только картинки в риспийском Вестнике. Тогда я подумала, что Дик сам решил изменить свои планы, а вот сейчас понимаю: ему пришлось долго расшаркиваться и извиняться перед потомками, приговаривая: – «можно как-нибудь обойтись без рейки?! И желательно, чтобы управляли кораблями сами риспийцы. Если задуматься, не такие они и глупые, справятся. Простите, так уж вышло».
Представив себе это, я расхохоталась, отчего сидевшая у моей постели Идэль, оторвалась от плетения и удивленно обернулась на меня.
– Ничего, ничего, так вспомнилась смешная история, – ответила я на немой вопрос, и она вернулась к свою занятию, к плетению красного браслетика.
Трудно представить Дика мучаемого чувством вины, но он не глуп и должен понимать: мой моральный счет к нему огромен. Сложив все это вместе, я решила, что к такой личности вполне подойдет шантаж. И с помощью вызванного Молис курьера еще на Риспе отправила владыке короткое послание: «Я хочу войти в совет Риспы», ну и приложила копию дневника о встрече на Розовом море. Ответ пришел уже сюда и был кратким, без всяких пояснений: «Всё будет сделано». Прочитав послание я велела Идэль сжечь письмо прямо в спальне, при мне. Она принесла с кухни большое блюдо и какую-то черную, блестящую палочку. Дотронулась палочкой до письма и бросила загоревшуюся бумагу на блюдо. Дело было сделано. Какая полезная вещица – эта палочка, – подумалось мне. В имении матушка Роя зажигала огонь в печи через ригийский серый камень, по которому достаточно провести щепкой, чтобы та загорелась. Ригийский камень режут и на маленькие куски, которые удобно взять в дорогу, но ведь надо найти древесную щепку для розжиига – найти или носить с собой, а тут достаточно одной палочки.
За окном ночь, казалось, вечная ночь. Несмотря на недомогание, мое сознание било тревогу – почему эта ночь не кончается? Где конец тьме? Это ощущалось какой-то внутренней ломотой и тихой тревогой, которую хотелось скинуть за счет доводов разума, да не получалось. Планета, мир, на который я прибыла – сам по себе не может быть плохим – мощная энергия этого огромного шарика несомненно влияла на меня или как бы сказал отец, совершенно точно знавший, что любой хилами-риспиец по мимо всего прочего энергия – Умар перестраивал потоки живого существа и без ломоты и ломки тут не обойтись, разве что некоторые, обладая энергетической легкостью, воспримут эти изменения легко. Мне же просто хочется домой: моргнуть и в раз переместиться в родное имение.
– Ты – человек?, – по наитию спросила я.
– Да, госпожа.
– Что серьезно?!, – удивилась я.
– Да, госпожа, – ласково ответила Идэль. У нее приятный голос: люблю, когда она читает вслух или что-то шепчет себе под нос, плетя на руках браслеты и выглядит это как добрый заговор на благополучие.
– Госпожа Молис перед отлетом приказала привести жилище в порядке. Пока она не рассчитала меня, но у вас две такие ловкие служанки – как они быстро управляются по дому, сразу видно – опыт, так что думаю, не пора ли искать новое место. Хотя риспийцы такие интересные, мне бы хотелось остаться подольше. А как вы догадались, что я – человек?
Раздумывая над тем, что подтолкнуло на это предположение я ответила:
– Ты пахнешь по-другому. Как человек.
– Потомки также говорят.
– Потомки? У нас тоже носы имеются, – ответила я и тут как доказательство в дверь постучались. Ани показала каминную залу. Возле двери, в плетенном стуле сидел вестник, склонив голову на бок и похрапывал. Остальные вестники находились дальше, у камина и тоже большей частью спали. Вечная умарская ночь убаюкивает. В дверь второй раз постучался Отика и обеспокоено спросил:
– Горелым пахнет. Что-то случилось?
Идэль быстро нашлась и самым честным голосом соврала: – Это я ткань подпалила, чтобы лишние нитки убрать. Всё хорошо.
Отика вздохнул и в третий раз постучался тихо-тихо и подняв глаза вверх, так что через иллюзию анализатора хорошо было видно его лицо – он умоляюще сложил руки и прошептал: – Очень надо поговорить, ясная. Прошу.
Тоже вздохнув и немного подумав, я сказала: – Оставь нас одних, Идэль.
Она ушла, оставив свое плетение, а Отика вошел. Сначала я подумала, что он что-то разглядывает на полу, а скоро поняла – отчего-то не может поднять взгляд. Встал и стоит.
– Слушай, мне тут статуи не нужны. Выкладывай давай, безграничная тоска и бездонное уныние ждать не любят. Пора в них снова окунуться, – со вздохом сказала я.
– Сейчас, – вдруг бодро ответил Отика и бросился в ванную комнату, а оттуда в комнатку – совсем крошечную с выходом на балкон. Анализатор показал, как мой странный братец залез в шкаф и достал оттуда… прозрачную коробку с бумагами. Ту самую, которую принес Декстор! Нашлась! Запыхавшись от рывка, Отика вернулся в спальню, поставил коробку на кровать и сказал: – Когда свет потух, Рон велел обыскать спальню. Вот это – было, а браслет последнего пропал. Я ничего не сказал вестникам. Ясная, ради тебя я всё сделаю: только скажи, – сказал и снова замер, потупив взгляд.
– Ты …, – растерянно прошептала я и задумалась: стоит ли доверять свою тайну вестнику, которого я знаю слишком мало. Стоит с таким виноватым видом, будто это он обменял браслет. Понимает ли он? Или просто готов слепо услужить вестнице.
– Браслет потерялся. Это плохо. Сейчас или потом отсутствие браслета заметят…, – неуверенно промямлила я.
– Да, – согласился Отика и затороторил, – заметят. Надо найти новый или заявить о пропаже. В имении Ринерика живет один вестник помешанный на этих браслетах, у него штук пять имеется. Он их не носит, только хранит. Если один «потеряется»…он немного странноват, думаю, всерьез никто не воспримет его жалобу на кражу, подумают, сбился со счета: с ним уже такое бывало.
– Принеси, как можно скорее и …без шума. Понимаешь?, – сказала я.
– Да моя ясная, – склонился Отика и вышел из спальни, прихватил в зале мешок и вовсе вышел из дома.
Следующие два дня от него не было вестей, потом он ненадолго появился, быстро отчитался на словах: ведет наблюдение за тем вестником, который как чувствует «опасность»: не отходит от своей драгоценной коллекции. Надо выждать момент, чтобы забрать браслет, а мне следовательно, нужно потянуть время и снять все опасения вестников. Ужасно неприятна вся эта ситуация – воровать, да еще у вестника – дело мерзкое, но злая совесть мучила уже меньше: по сравнению с передачей браслета потомку это вроде как меньший проступок, да и лежать в постели и тосковать порядком надоело. Не свойственно это живой риспийской крови, которая течет в каждом вестнике. Поэтому я начала выходить из заточения своей спальни и скоро в моем жилище стало веселей, появилась и музыка и смех. Я встретилась с управляющими потоками – членами совета рас, которые пришли первыми в совет рас, пришли вместе с Диком и так как лично видела я их в первый раз, да и вестников было много, то встреча получилась скомканной и совсем не такой, как планировалось. Они должны были после первой встречи начать побаиваться меня, но вот эта аура выздоровления и веселья подпортила нужное впечатление. Прямо сказать – вышло обратно наоборот. Дорогие вестники собрали все более-менее веселые истории и когда они закончились перешли к более-менее веселым из разряда «почти приличных», подходящих для ушей светлой, ясной вестницы. Никуда не годиться начинать серьезные разговоры в компании вестников. Легко и быстро за это время мы сдружились с Идэль и граница «это человек» незаметна стерлась.