– Это человек? Настоящий человек?! ,– с трепетом спросила я и кивнула на щуплого мужчину, одиноко стоящего у выхода из сектора прибытия. На нем были брюки и строгий пиджак из плотной темно-синей ткани, которая по всей видимости должна была спасти от лютого холода. Судя по бледному цвету кожных покровов, ткань с задачей не справилась либо он уже давно караулит гостей Умара, чтобы заработать на переноске багажа и тут уже ничего не поможет. По словам Молис не все знают, что эти услуги бесплатны и при виде человека щедро суют «пронырам» урулы, золотые монетки или разные ценные вещи. Дверь отъехала, спрятавшись в стене сектора и на площадке прибытия появились другие носильщики, но я не могла оторвать глаз от первого увиденного мной человека. Событие невероятное, удивительное! От восхищения улыбка не сходила с губ, мне хотелось запомнить каждую мелочь, каждую морщинку и впадинку на его лице. По возвращению долгими вечерами на Риспе я буду рассказывать о человеке и раскрыв рты обитатели отцовского имения и гости с соседних имений также с восхищением будут ловить каждое слово, боясь пропустить какую-нибудь важную деталь, а потом также собирать гостей и рассказывать о вестнице, которая видела человека, а человек был ну точь-в-точь как риспиец, только синий и в синем костюме.
Сектор прибытия представлял собой сравнительно небольшое помещение с закругленными углами, куполообразным светлым потолком и светлыми стенами. Слева от нашего корабля-рейки располагался закрытый шлюз, соединяющий сектор с внешним пространством, а справа – выход в главный порт Умара. Помещение неуютное, холодное, вызывающее желание поскорее уйти отсюда туда, где нет этих холодных стен и обилия искусственного света.
Только поднявшись на рейки, еще дома Молис сразу заявила всем присутствующим о моем особом статусе, поэтому несколько долгих моментов риспийцы благоговейно молчали и украдкой поглядывали на меня, благо натура скоро взяла верх и милые моему сердцу риспийцы вели себя привычно: на корабле болтали без умолку, на выходе суетились, кричали, перебрасывались шуточками и спотыкались о собственный багаж, который неприменно пожелали взять с собой. Корабль принадлежит империи Умар. По правилам нельзя брать с собой вещей, больше половины собственного веса, а еще лучше взять только золото, потому что Умар строил «норы», делающие полет с одной планеты на другую реальными и очень быстрыми не для перевозки «третьего костюма и шелкового платка». Мой багаж был очень скромным и состоял только из папки с записями и мешочка с золотом. Молис везла с собой три узких ящика с рисунками украшений, непосредственно готовыми украшениями и боги ведают с чем еще важным. Ей вызвались помочь двое риспийцев, и хлопоча о своем грузе, она не услышала мой вопрос.
– Ох, – раздалось сзади и все обернулись на этот вскрик, я тоже на миг оторвалась от человека. Одной сэвилье стало плохо, ухватившись за руку сопровождавшего ее мужчины с огромным родимым пятном на щеке, она опустилась на колени и казалось скоро потеряет сознание. Смысла расталкивать толпу риспийцев тут же бросившихся на помощь не было, и я вернулась к «моему» человеку, мельком заметив, что помогавшие Молис риспийцы, побросали ящики и тоже бросились узнавать не надо ли чем-нибудь помочь. Из помощников образовалась куча, из которой летели фразы:
– Надо дать ей воды.
– Воды! Воды! Срочно воды!
– У меня есть чай.
– Намочите бедняжке лицо!
–Что ты стоишь, как столб – сделай что-нибудь!
– Что?!
– По щекам ей дайте…легонько – моей лошади помогло.
– Бестолковые крикуны, разойдитесь – вы задавите ее.
– Позовите доктора!
– Мои коробки, – сокрушалась Молис, – помощнички! Живо поднимите их. Вы не представляете какой это ценный груз. Если уж вызвались помочь, зачем было бросать?! Будто без вас помочь некому! Бестолковые! Кто-нибудь помогите! О! Человек, человек: иди сюда.
– Бедная Ррынка! Два дня в карантине …я сама без сил.
– Боги, что же творится?! Что же теперь будет?
– Она выживет? Наденьте на нее пояс!
– Я боюсь!
– Сейчас набегут из карантина…и опять застрянем.
– Как ты можешь так говорить? Никакого сочувствия.
– Ну что ты причитаешь? Что причитаешь? Отойди от нее. Наговоришь опять…
– Разойдитесь, дайте пройти, – уверенно оборвал этот галдеж низкий мужской голос, после которого повисла небольшая пауза и разговоры скатились до полушепота.
А тем временем человек заметил мое внимание и направился ко мне уверенным шагом, я тоже медленно, медленно пошла навстречу. «Добыча» совсем близко, я разгляжу его поближе. Невероятно: настоящий живой человек на расстоянии метра от меня. Трое риспийских суток назад этот человек что-то делал: может, стоял на этом самом месте или отдыхал – неважно – между нами лежали невозможно огромные расстояния, миллиарды миров и вот теперь мы встретились. От одной мысли дух захватывает.
Человек очень похож на риспийца: у него есть руки, и ноги, и голова, и внешностью похож. И пять пальцев на руке! Единственное – цвет кожи более светлый, если не считать того, что сейчас почти синий, но клянусь, попади он на Риспу, никто бы сразу и не догадался, что это – человек. Такие же черно-коричневые глаза и темные волосы. Вот была бы потом шумиха: проглядели человека.
Он остановился за два шага от меня, чуть склонился и человеческим голосом с нотками услужливости спросил:
– Госпоже нужна помощь с багажом?
Какой восторг: он говорит! Слухи не врали, в отцовских вестниках писали правду: человек оказался умным существом, с которым оказалось возможно установить контакт. Мы оба знаем общий язык, наше понимание услужливости совпадает, а значит, с большой степенью вероятности, могу предположить, что и другие эмоции мы выражаем одинаково, а также без лишних слов оба понимаем желания друг друга: ему нужны золотые монетки, мною движет любопытство. Поразительно! Как такое возможно, чтобы в двух безумно далеких друг от друга мирах появились столь похожие друг на друга существа?! Еще немного, и я закричу и рассмеюсь от восторга, а пока от того же восторга онемела и с открытым ртом продолжаю рассматривать его. У человека глубокие морщинки вокруг глаз и большой нос с горбинкой – выдающийся такой нос, с выпирающими волосками – не то чтобы я присматривалась – просто этот нос невозможно пропустить, а волоски сами вылезают за внутренние границы ноздрей. Удивительно.
В наше почти бессловесное общение неожиданно вмешался другой человек со словами:
– Госпожа укажите на вашу поклажу, и я доставлю ее туда, куда нужно и во сколько нужно.
Этот человек оказался крупнее первого, румянее и ставлю все золото Риспы – наглее. Он плечом закрыл первого, завел руку за спину, сжал пальцы в кулак, а потом лихо вытянул вниз указательный палец и перенес руку вперед. Скоро нашлось объяснение этому движению: повторяя движение руки появилась тележка для багажа или попросту доска. Никаких колесиков, ни других элементов, связывающих данный предмет с поверхностью, не было: она парит в воздухе. Совершенно напрасно второй человек ожидал, что парящая над полом тележка удивит меня – в экспедициях мне подобные встречались. Как и все грузовые тележки она была красного цвета с черными полосками наискосок, чтобы выделяться во внутренней нежно-невнятной расцветке умаровских кораблей. Сколько я не пыталась на нее наступить – не выходило, доска увиливает, столкнуться с ней невозможно: она быстро уходит в сторону. К сожалению, и прокатиться на ней не получится: если твердо сказать «Стой! Я сяду на тебя» и подкрепить слова жестами, доска сделает вид, что согласилась и позволит на себя загрузиться, чтобы тут же запищать: «– Перевозка живого груза ограничена. Перевозка живого груза запрещена». Будет повизгивать пока не слезишь. Если захочешь кататься, надо хорошенько запомнить важное правило – кататься можно только на серых тележках.
Второй человек развел руки в стороны – тележка увеличилась в ширь, поднял руку вверх – тележка последовала за ней вверх:
– Некоторые госпожи находят это забавным и развлечения ради просят научить управлять ею. Это, конечно, отнимает рабочее время, но очень трудно отказать прекрасным госпожам, – во все зубы улыбнулся румяный.
Я уже летала на рейки, этот предмет мне знаком, но даже будь всё иначе, разве можно что-то сравнить с человеком:
– Это всего лишь тележка для багажа, – холодно ответила я и взмахом руки, велела ему отойти.
Мой первый человек оказался без тележки, а значит зарабатывал исключительно на своей человечности. На жалость рассчитывает: одиноко стоит у выхода: бедненький, замерший; и впервые прибывшие на Умар сэвильи думают: как же тут обращаются с людьми, что они вынуждены работать в таких условиях?! Обязательно нужно помочь.
– Можно потрогать тебя, – прямо сказала я первому.
В глазах человека вспыхнули огоньки радости, на губах заиграла победная улыбка. Замершее лицо преобразилось в нагловатую, самонадеянную физиономию. Но он быстро себя одернул, вернулся в образ и потрепав пуговицу на пиджаке, ответил: – Какая часть тела интересует госпожу?
– Рука и лицо. Сколько?
– О, ну что вы? Какие деньги…, – недоговорил он и закашлялся.
Кашель был самый настоящий. Прокашлявшись он загнул рукав пиджака и протянул правую конечность ко мне. Неожиданно мой восторг отпугнул его, он резко одернул руку и с недоверием спросил: – Вы случайно не из тех… людей не едите?
Странный вопрос. Никогда не слышала, чтобы риспийцы или хозяева этой планеты, употребляли в пищу людей, при нашем общем сходстве это равносильно каннибализму. Скорее всего, какие-то местные байки:
– Нет, конечно, – расстроенно ответила я, ожидая, что он испугается, развернется и уйдет. Боги были милосердны, человек снова протянул мне руку. Едва справляясь с нахлынувшими эмоциями, я погладила его по ладони и улыбнулась, давая понять, что всё в порядке. Человеческая кожа на ощупь более жесткая, грубая – или кажется таковой у конкретно этого человека. Пальцы такие же, как у риспийцев! Видны вены на запястье! Дело дошло до лица: человек чисто выбрит, волосы на голове короткие, жесткие и колючие. Наши мужчины так редко стригутся. Я осторожно развернула его голову вбок, чтобы разглядеть уши и с восторгом выдохнула: – Уши! Такие же как у нас!
– Да госпожа, – отозвался человек и пошутил, – чистые уши: только прошу не проверяйте и не ковыряйтесь.
Не сказать, чтобы мое любопытство было удовлетворено полностью или начало удовлетворяться, но осмотр надо было заканчивать. Молис воспользовалась услугами носильщиками, драгоценные ящики были водружены на тележку, покорно следовавшую за хозяином, и она взглядом позвала меня к выходу.
– А что некоторые заглядывают?, – спросила я.
– Бывает, – улыбнулся замерший человек, его зубы стукнули о зубы.
– А что еще делают?
– Не спрашивайте госпожа, не удобно говорить такие вещи вслух при столь достойной госпоже, -ответил он, намекая на то, что если я достойная госпожа, то на этом осмотр закончится, а если недостойная – попрошу раздеться дальше, а то и хуже – уйду не расплатившись.
И тут вышло маленькое недоразумение, которое чуть было не вылилось в большой скандал. Молис уже давно живет на Умаре, поэтому все заботы по переезду взяла на себя: заказала гардероб, подыскала жилье, рассчитала нужное количество золота на необходимые траты: я не представляю ценности денег, так как сама почти ничего не покупала. Больше всего хлопот вышло с тем платьем, в котором мне предстояло лететь, так как подобные платья наша портниха никогда не шила и отчего-то никак не могла понять объяснений, Молис пришлось трудиться над этим платьем в синюю клетку вместе с ней с самого начала и до конца. Проблемы возникли и с самой тканью: трудно найти легкую, теплую ткань спокойных расцветок в мире, где не бывает зим и не терпят скучных нарядов. Пришлось ткать на заказ. На Умаре только сокровища могут носить одежду из желтых тканей и даже пояса из кожи не могут быть желтыми и не то, чтобы кто-то специально следил за этим – просто после нескольких несчастных случаев, когда сокровища решили поприветствовать «своих», а те пропустили удар и остались без головы, это правило как-то само прочно укоренилось. К теплому платью в районе пояса пришит отрез в форме прямоугольника. В этом потайном карманчике сэвильи Умара хранят платки, украшения, деньги и прочие мелочи. Вот туда Молис перед посадкой и положила вышитый бисером кошелек, набитый золотыми монетами. Глядя на промерзшего человека я без сожаления достала кошелек и отдала человеку. Он недоуменно поднял бровь, и я подумала, что он удивлен моей скупостью. Молис ведь знает, что я не умею обращаться с деньгами и вряд ли бы дала большую сумму. Тогда я решала добавить одно из надетых на мне украшений, как подбежала Молис, впилась руками в подаренный кошелек и закричала: – Что это такое?! Грабят! Грабят! Я сдам тебя властям мелкий жулик! Позовите охрану!
Молис бросила клич и налетели риспийцы, которых долго звать не приходится. Нас окружили и завалили вопросами: – Что происходит?
– Вестницу говорят обокрали.
– Какой ужас!
– Да на Умаре есть воры….
– Где вор! Кого бить?!, – отшутился риспиец.
– Разойдитесь, – закричал знакомый, уверенный голос лекаря, – сейчас пропишу ему лечение.
– Да это же человек, только не бейте его, на нем долго будет заживать…
– И что теперь людям всё позволено?!
– Не толкайтесь, дайте на вора посмотреть.
– Да он дрожит от страха. Давайте просто сдадим Умару – пусть сами разбираются.
Видя такой поворот дела человек отпустил кошелек и замотал головой и с укоризной и надеждой посмотрел на меня.
– Верни кошелек, это – подарок, – велела я.
– Что бы это ни было, ты сильно переплатила, а это называется мошенничеством. Сейчас власти во всем разберутся. Где охрана!, – закричала Молис.
Дверь сектора прибытия отъехала в сторону и внутрь вошли двое военных и очень быстро нашли меня взглядом и направились в найденном направлении. В империи Умар все вопросы порядка и управления решаются военными, хотя тонкостей и деталей я не знаю: не знаю, как в реальности всё происходит. Хозяева этого мира называют себя потомками монукени. Монукени, значит, боги, то есть они совсем не скромно называются себя потомками богов и если вы прибыли в их мир, значит согласились принять высокомерие, надменность, холодность хозяев. А если вы не готовы относиться к этому спокойно, с некоторой долей иронии и с мыслью о том, что миры прекрасны разнообразием, то вам лучше сюда не прилетать. Нет. Потому что хорошо такой визит не закончится. Между собой они общаются на нескольких языках. Некоторые слова, перекочевавшие в общий язык, выбранный для общения разных рас и людей, могут изменяться по числам и те же самые слова могут не изменятся никак, и в обоих случаях это будет правильным.
Военная форма потомков серая с нашивками. Если форма посветлее и нашивки черные, перед вами обычный потомок, если форма чуть темнее и нашивки желтые – сокровище; по цвету нашивок их еще прозвали золотыми. Всё хорошее в сокровищах заканчивается на слове сокровище. Этих двоих с черными нашивками отправили сокровища, что остались за закрывшейся дверью. Их там трое! Троих сокровищ отправили встретить меня! Двое из них стояли боком к двери и их почти не было видно, зато третьего просто невозможно не запомнить и не увидеть: он головы на полторы, а то и на две выше среднего потомка, плечи широкие, руки огромные, не руки – капканы, голова совершенно лысая, лицо будто строгали из камня грубыми резками: тут отрезали, как получилось, там отсекли, как могли. Громила больше походил на дышащую статую, чем на живого потомка – и если б не живые глаза, то сходство было бы полным. Перед тем как дверь закрылась мы встретились взглядом и тот ничуть не смутившись, оценивающе окатил меня с головы до подола платья.
Двое потомков с черными нашивками быстро добрались на меня, на ходу разгоняя риспийцев на общем языке:
– Тишина! Тишина! Не задерживайте высадку! Проходим дальше в сектор прибытия! В чем дело? Почему вы стоите плотно? Рассеяться.
– Плотно, – подхватили риспийцы и послышался смех.
– А нам нравится стоять плотно…хи-хи-хи.
– Расходитесь! Или отправим вас обратно в карантин, – заявил потомок.
Я наклонилась к Молис и с раздражением прошипела: – Ты создала проблему: мне скандал не нужен. Живо отдай кошелек и разгони толпу!
– Как пожелает ясная вестница, – шепнула Молис и посмотрела такими глазами…таким взглядом. Что за сэвилья моя няня! Этот взгляд призван вместить всю глубину безграничной любви и преданности, ее самые лучшие и чистые устремления, которые были неблагодарно отвергнуты. Но она, из-за той же любви и безграничной преданности молча сносит несправедлиые упреки и неблагодарности. Этот взгляд обязаны освоить все желающие манипулировать добрым отношением к собственной персоне.
– С прибытием на Умар, ясная, – склонили голову те, что с черными нашивками, – человек доставил проблемы?
Недовольная Молис всунула кошелек в руки человеку и громко заявила: – Это ошибка, он не вор! Разойдитесь, идите к выходу! Всё! Всё! Не на что тут смотреть…ну что ты уставилась, Ириса: иди, говорят.
– Всё в порядке. Произошло недоразумение, – ответила я военным.
Долго уговаривать риспийцев не пришлось: пока толпа расходилась и медленно продвигалась к выходу, Молис буравила взглядом стену, а это определенно означает, что она обиделась. Молис – незаменимая помощница: если она за что-то берется, то делает это хорошо, добросовестно вникая во все детали, но на тех правах что совсем недавно была моей няней, позволяет себе и обидеться, и высказаться, и вести себя так, будто я – ее нерадивая, капризная дочь, постоянно доставляющая хлопоты. Не единожды мне приходилось мягко ставить ее на место: проблема в том, что на этом месте оставаться она не хочет, а я не могу и говорить, и действовать с ней даже чуть более жестко, потому что искренне привязана к моей нянюшке, да и здесь на Умаре, она нужна мне как никогда раньше. Характер у Молис тяжелый, отчего-то она всегда больше ожидает дурного, чем хорошего – удивляет, как ее взяли нянчить вестницу, но обиды у Молис не настоящие: она всего лишь ждет, что я признаю ее правоту, если этого не сделать: между нами ничего не изменится: она всего лишь будет обижаться чуть подольше, ну и, конечно, позже припомнит мой «промах», повторяя, как молитву: «– ну я же говорила, ну я же говорила…».
– Мы проводим вас до выхода из Главного Порта, – прервал наше молчание потомок с черными нашивками, – проводим прямо до аплана. Он уже ждет.
– Меня должны встретить вестники, – сказала я.
– Мы настаиваем, – резко ответил второй и они переглянулись и пошли к выходу и там встали, и завели руки за спину, давая понять, что не отстанут, пока не проводят. А умарцы вроде приятней потомков в экспедиции, подумала я, – в подобной ситуации военные в экспедиции отвечали «у тебя нет выбора» и могли встать рядом, глядя сверху вниз, потому как в большинстве своем они выше риспийцев, и будут ждать, пока ты не сдашься. Не передать как подобная манера раздражает, заодно воспитывая терпение.
Когда мы остались в секторе почти одни, я сдалась и сказала: – Ты была абсолютно права, я переплатила.
Молис тяжело вздохнула, расцвела в улыбке и признала: – Да, да. С моей стороны было опрометчиво поднимать шум. Дома ты всё расскажешь ….
– Обсуждать тут нечего. Закроем эту тему навсегда.
Мы последние зашли в проход, ведущий из площадки прибытия в сектор ожидания. К тому моменту золотых там не было, но ясно и было ясно еще на Риспе – следить за мной будут. В проходе светился потолок с закругленными углами, светились стены и пол и оттого воздух будто бы тоже светился и было непонятно какого цвета это помещение и каковы его размеры. Не сказать, чтобы свет ослеплял до слез, но было ощущения, что меня просвечивает насквозь. Проход вел всё прямо и через пару минут мы подошли к закрытой двери и там, прямо из света появились две сэвильи расы потомков. Этот фокус был чем-то новым и раздумывая этим, я решила, что меня все-таки немного ослепило, поэтому из-за обилия света присутствие в проходе двух сэвилий осталось незаметным либо там имелась также незаметная дверца. Сэвильи потомков красивы – мне не доводилось встречать не красивых. Возможно, они специально отбирают самых симпатичных в такие места, где есть представители других рас – загляденье, фарфоровые куклы покраснеют от зависти – правильные черты лица, прозрачная белоснежная кожа и большие глаза, идеально выверенный носик, и светлая река густых волос. Пока я разглядывала умарских красавиц и гадала откуда они могли появиться, раздался мерный гул чего-то открывающегося. В стене появились прямоугольные ниши.
– Положи на них руку, – предложила Молис и продемонстрировала, что нужно делать. После того как ее рука оказалась на этом предмете, из стены появились широкие, белые наручники и застегнулись на запястье, а еще маленькая игла уколола палец и высосала немного крови.
– Это не больно, – прокомментировала Молис, – последний контроль по карантину.
Сколько бы Молис взглядом не указывала на нишу, я не стала этого делать: Ральф Форст в свое время запретил брать кровь вестников для каких-либо анализов. У выхода одна из сэвилий– потомков в серой военной форме с черными нашивками десятника холодно задала ожидаемый вопрос:
– Госпожа боится проходить процедуру?
– Я …
– …вестница Сьюэли Форст, ваш приезд выделен в анализаторе особым событием. Не стоит беспокойства, Умар соблюдает договоренности. Анализатор измерит частоту дыхания и температуру. После этого вас пропустят.
– Анализатор и так измерит, – сказала я вслух, вместо того, чтобы тихо подумать.
– Вестники так похожи друг на друга, госпожа Форст: боятся вида крови…, – ласково прожурчал ядовитый голосок госпожи с Умара и под конец она неумело улыбнулась. Потомкам непривычно улыбаться, а эта постаралась изобразить что-то похожее на улыбку и старалась, как могла.
– Нет!, – твердо сказала я и с силой бахнула рукой по нише. Это случайно вышло: из-за обилия света я не рассчитала расстояние. Руку тут же сжали широкие держатели, больше похожие на наручники и все было точно также, как у Молис, даже иголочка появилась – появилась, но не уколола. От удара по нише госпожа вздрогнула и разозлилась. У потомков все эмоции можно прочитать в глазах в самом прямом смысле этого слова. У этой расы цвет радужной оболочки глаз меняется от светло-серого до насыщенно-зеленого. Цвет меняется в зависимости от настроения и испытываемых эмоций. Можно сказать, у них один цвет глаз на всю расу – неизвестно какой: если потомок чем-то недоволен – глаза светлеют прямо скажем на глазах, если чему-то очень рад – они становятся тепло-зеленого цвета. Если очень-очень разозлить потомка, что я однажды имела возможность наблюдать, то можно увидеть такую светлую радужку глаз, будто никакой радужки и вовсе нет. Жутковатое зрелище. Руководитель экспедиции от Риспы профессор Сиоби и мой дорогой друг Дэни придумали теорию, по которой выходило, что мимика потомков слабо развита по той причине, что именно глаза взяли на себе основную роль в деле невербального общения между представителями этой расы. Оттенки радужной оболочки честно говорят о настроении потомка, о хорошем расположении или, наоборот, плохом отношении к тому, на кого смотрят. Всё отражено в глазах, которые не способны солгать. Потомки не могут менять цвет глаз по желанию разума.
Из-за этой особенности им не столь нужны иные невербальные средства общения: у них слабо развита мимика: почти невозможно увидеть на лице потомка широкую улыбку, привычное в нашем понимание выражение грусти или печали, также вы вряд ли услышите от них крик, ругань, звонкий смех и радостный вскрик приветствия. Они не будут размахивать руками и вообще аккуратно пользуются какими-либо жестами. Когда я волнуюсь, не знаю куда деть руки, мне постоянно хочется что-то потрепать, погладить, размять, у этих – все в порядке, руки всегда на месте – чтобы выразить эмоции им достаточно легкого изменения цвета радужной оболочки. Посерели глаза считай – нервы у приятеля сдали. Все в глазах, все в глазах. Глаза умаровской сэвильи посерели – она злилась, я – тоже. Обменявшись недовольством, мы обе решили, что на этом общение стоит прекратить, как раз потомок с черными нашивками приказал:
– Дорогу вестнице!, – и сэвильи исчезли в свете – там точно есть неприметная дверца! И после этого открылась вполне видимая дверь.
Сектор ожидания огорожен от прохода свободным пространством и прозрачной стеной, и увиденное за этой прозрачной стеной производило сильное впечатление. Бесконечные стены упирались в сводчатый куполообразный потолок, выложенный маленькими глянцевыми треугольниками красного, желтого, коричневого, синего и зеленого цветов, под ним идет полоса белого цвета, которая плавно переходит на стены. Наполовину утопленные в стену колонны выложены такими же разноцветными треугольниками. На зеленом полу прямоугольные вставки повторяют орнамент потолка и колонн. Цвета перетекают из одного в другой, перетекают и дополняют. Это место еще лучше, еще интересней, чем мне рассказывали. Здесь особая атмосфера величия перекрестков миров. Смешались языки; в наполненном, живом, гудящем секторе риспийцы, потомки и люди проходили рядом друг с другом и не обращали внимание на столь удивительное соседство. Неподалеку за стеклом три сэвильи с Риспы смеялись над шуткой носильщика, за несколькими установленными в секторе круглыми стойками, в которых плавали риспийские рыбки, отправляющиеся в полет потомки забирали браслеты-билеты и бирки и отвечали на вопросы говорливых риспийцев. Воздух пропитан незнакомым, тонким ароматом, который напоминал о роскоши. По правую руку, вдали видны пункты приема пищи, так на Умаре называется любое место, где можно поесть – ППП – огорожены прозрачными стенами, чтобы запах пищи не портил общий аромат сектора. Потомки жутко носасты: их раздражают резкие ароматы и смешение даже спокойных запахов еды тоже раздражает. Прелестная цветочная риспийская поляна способна довести потомка до приступа удушья.
Издалека женский, звонкий голос закричал: – Смотрите, смотрите, тут вода бьет прямо…оттуда. О, как красиво! Ох, там что-то плавает…Ооооо
– Жууууть. Ее на Риспе слышно, – недовольно заметила Молис, поморщилась и первая вышла за стеклянную стену и принялась живо крутить головой из стороны в сторону в поисках вестников, как будто создаваемые вихри могли как-то ускорить процесс их появления. Аромат сектора был не ярким и всё же перебивал мои духи. Подобное мне уже встречалось в экспедициях: потомки нейтрализуют все запахи «стирателем» и вводят один единственный запах, чтобы чувствительные носы потомков не «спотыкались» об яркие ароматы риспийцев или иных пассажиров. Избалованный обилием запахов риспийский нос «чувствовал» растерянность: одно и тоже, и тут одно и тоже и сейчас одно и тоже?! Боги мои, что за стерильность?!
Предстоящая встреча с вестниками волновала меня не меньше, чем само путешествие на Умар. Сам будучи вестником, отец недолюбливал их и в нашем доме они были редкими гостями. После смерти отца прошло три праздника Весты, где вестники присутствовали в большом количестве и, мне казалось…нет, мне не казалось: они приезжали в далекое имение Ральфа Форста только для того, чтобы посмотреть на подросшую младшую вестницу и это внимание смущало меня, выросшую в узком кругу соседей и домочадцев. Я помню, что с кем-то из них разговаривала, танцевала, переписывалась и да простят боги – переписываюсь до сих пор, записывая всю хронику нашего знакомства на каждого отдельного вестника в специальный дневник и одним успела увлечься так сильно, что запомнила его очень хорошо, но в массе своей они остаются незнакомцами или позабытыми знакомыми. Во всем виновата детская память.
Взросление ребенка хилами любой расы, будь то потомок монукени или риспиец, сильно отличается от взросления человеческого ребенка. Продолжительность жизни хилами значительно дольше, чем у людей, взросление идет значительно медленнее, знания накапливаются неравномерно, скачками и урывками, да и взрослом состоянии память и восприятие отличается от человеческой. Профессор Сиоби как-то дал мне почитать интереснейшую статью из умарского анализатора «Отличие и общее хилами и человека» и чтобы не забыть, я оставила бумагу при себе и временами перечитываю. Там был приведен пример, когда волею судьбы ребенок потомков монукени попал в человеческий Умар-Уот, в человеческий приют для брошенных детей и через три года по времяисчислению Риспы, мальчика признали отстающим в развитии. После трех лет жизни наше развитие замедляется, ребенок помнит только близких, быстро забывает тех, кого видит даже периодически постоянно, и он совершенно неспособен к обучение. По достижению трех десятков лет он осваивает лишь небольшой словарный запас и навыки ухода за собой. Только после этого периода возможно обучение чтению и счету, но признаться, это тяжелый труд: каждый день надо повторять одно и тоже, одно и тоже. Каждый день ребенок заново открывает для себя буквы и цифры, не помня события вчерашнего дня, плохо помня прошлый день, а в иные дни помня всё отчетливо, зато нельзя сказать останутся ли эти воспоминание на следующее утро. Плохая память – особенность развития сначала ребенка, а потом и подрастающего хилами и лишь по достижению первой сотни лет, которая называется Порогом, память постепенно улучшается, по крайней мере больше не бывает больших провалов в памяти, порой вспоминаются события из детства, которые казалось бы навсегда были забыты. Удивительная память хилами – остаются больше ощущения, чем воспоминания: мы не глупы, мы просто забываем. Свое детство помню одним большим днем или лучше сказать одной большой рекой событий, плавно сменяющих друг друга. Это хорошая, светлая река вобрала всё самое лучшее, что может случится в детстве, там много света, смеха, тепла, объятий, поцелуев и долгих разговоров взрослых, когда я убегала в сад с моим дорогим другом Дэни и задрав головы мы смотрели на звезды и были совершенно точно уверены, что полетим к этим звездам. Как часто детские мечты остаются мечтами, а вот наши сбылись. Ясный день детства оборвался смертью Ральфа Форста – моего отца и теперь во время тянущейся без конца ночи я прилетела на Умар за ответами: хочу знать, что погубило его. Как так случилось, что последнее сокровище Риспы погибло на Умаре при очень странных обстоятельствах и вестников устроили объяснения золотой службы Умара без малейшей тени сомнений? Для задуманного дела будет важно участие вестников, а я совсем недавно отметила свой Порог в кругу домашней прислуги, соседей и нескольких друзей отца, случилось это незадолго до визита на Умар, так что ждать чудес вроде: «О, я этого вестника помню» не стоит. Увы, моя память может серьезно подпортить всему делу. А вестников тем временем не видно и Молис обернулась и растерянно пожала плечами.
– Если госпожа желает, можно покинуть порт отдельным выходом. Вас никто не увидит, – предложил потомок с черными нашивками.
– Немного подождем, – ответила я.
– Смотри, смотри, – кричала в секторе все та же риспийка и толпа так удачно расступилась, что можно было увидеть и риспийку и вызвавший восторг фонтан. Кажется так называется устройство, в котором вода бьет снизу, от пола и разливается в ограниченной стенками емкости. Большой емкости с низкими стенками-ограждениями из серого-розового камня. По кругу установлены прозрачные фигуры рыбок, от которых тонкими струйками льется вода и весь этот поток множества струек создает узор паутинкой из воды. В двух противоположных точках ограждения –как посмотреть: спереди и сзади или слева и справа, вода с рыбок стекает прямо на ограждение, а оттуда вниз и под пол и пол в том месте прозрачный, так что под ногами виден маленький водопад. Вода успокаивающе журчит, наполняет воздух приятной влагой. Несколько потомков недовольно глянули на шумную риспийку и, молча, прошли мимо, еще группа корминов и сэвилий расы потомков остановились возле фонтана и глаза у них были зеленый бархат. И вот они остановились и засмотрели, наслаждаясь красотой. Наше понятие прекрасного до настоящего момента совпадало: только реакция отличается. Эти потомки видят фонтан в первый раз – и если риспийка громко выразила своё восхищение – он и правда чудесный, то потомки будут стоять и смотреть, будут наслаждаться молча. Они это называют «задержать взгляд», у риспийцев тоже есть похожее выражение, но процесс сильно отличается по времени. Потомки надолго задерживают взгляд, который становится несколько отрешенным, мыщцы лица расслабляются, радужная оболочка глаз становится ярко-зеленой и выглядит со стороны это странным и так, будто потомки получают от созерцания прекрасного какую-то энергетическую или эмоциональную подпитку. В экспедиции потомки бывало заглядывались на наших сэвилий – в такой момент говорить с ними очень сложно – спрашиваешь их, спрашиваешь, говоришь, какой он остолоб, а он будет стоять и молчать. Самое лучшее отойти и подождать, пока бедолагу отпустит. Я оглянулась на Молис и снова на тех потомков в тот момент, когда одного из них задел плечом какой-то мужчина в черном плаще. Из-за толпы было непонятно кто это и что произошло дальше, как толпа вновь схлынула и открылся вид на фонтан, но те потомки исчезли с прежнего места, что было странно – им еще стоять и стоять там, зато появились вестники! Сначала я услышала «Ясная…ясная! Мы здесь! Прости: ваш рейки должен был сесть в другом секторе», а потом из толпы вышли несколько вестников и впереди всех шел тот, кто прокричал приветствие. Его лицо показалось мне смутно знакомым, а лицо у него упитанное, добродушное и располагающее. В отличии от остальных вестников подстрижен он коротко, на манер умаровских потомков. Он полноват, как сосед по имению – который неудачно прыгнул с обрыва, переломал руки-ноги-спину и очень долго не мог ходить и оставался в постели. Так пока кости заживали, любимая жена откормила его до брюшка, упитанных боков и мясистых щек. Вестники одеты в черную военную форму на умаровский манер с серебристыми нашивками – когда Умар и Риспа и еще три расы хилами создали совет рас, чтобы помогать друг другу в решении серьезных проблем, то есть таких проблем, которые в одиночку решить не могут, Умар одел всех союзников в подобие своей форме. Этот широкий жест вызвал много недовольство среди тех, кто хотел бы сохранения собственной уникальности и еще по каким-то надуманным причинам решил быть недовольным. Постараюсь быть справедливой: отличная форма, истинно вестнический цвет – черный – надо же было как-то выделяться на цветастой Риспе и мне придется привыкнуть, потому что отец такого почти не носил и мне не доводилось. В толпе спешащих людей, крикливых риспийцев и скупых на эмоции потомков они выделялись. На заре создания Риспы, как написано в Первой книге Альмахатери вестники внешне отличалось от риспийцев и выглядели «как боги». Более подробно не описывается. Будучи прямыми потомками Альмахатери и ее детей – вестники – настоящие потомки богов. Ее дети и наследники, которым велено защищать миры Альмахатери. Двадцать семь эпох минуло, вестничество успешно плодилось с риспийцами и за столько времен если какие-то внешние отличия были, то стерлись. Но вот само ощущение, самый внутренний сок, который воспитывается с детства не стереть. Нас с рождения, с первых шагов готовят к службе Альмахатери, к воинской службе, к тому, что именно мы – защитники миров Альмахатери – Риспы – за долгие годы, перетекающие в долгие жизни оттачивается осознание своей особой роли и это не может не отразиться как на внешнем виде, так и на внутреннем ощущении. В этом деле, правда, не обходится без перегибов.
Отец считал вестников высокомерными, самовлюбленными, тупоголовыми фанатиками – да простят боги- и с этой фразы в узком кругу друзей начиналась длинная речь, обличающая все недостатки вестничества в целом и «особо тупоголовых» вестников отдельно. Трудно спорить с тем, кто покинул эти миры, у него была страстная и живая натура, а живым свойственно заблуждаться. К тому же у Ральфа Форста был повод нелюбить вестников, да пребудет он в лучших мирах. Мне бы сейчас не помешало немного уверенности и спокойствия: не зная куда деть руки, я теребила пришитую к платью сумочку и раза три кивнула головой, как бы говоря: «Я вас вижу и приветствую, я вас вижу и приветствую, я вас вижу…». Обогнув Молис и оставив остальных позади, тот пухлячок, который показался смутно знакомым радостно и громко сказал:
– Вот она, наша красавица! Как же я рад тебя видеть!, – потом взял поданную руку, поцеловал и приложил ко лбу.
Традиция целовать руку вестницы и после этого прикладывать ко лбу именуется «приложением».
Вестник отпустил мою руку и порывисто и крепко обнял меня. Очень крепко: из легких вышел почти весь воздух и с трудом заходил обратно, в левом боку что-то подозрительно хрустнуло и тихо заныло. Чересчур теплый прием ставил в неудобное положение. Болтая ногами в воздухе под любопытный взгляд вестников и умилительный взгляд Молис, мои щеки вспыхнули всеми красками заходящей звезды Риспы. «Если каждый каждый вестник будет так приветствовать, то я возвращаюсь обратно домой», – подумала я и сказала вслух, стараясь не переборщить с недовльством:
– Верни меня обратно!
Тогда он поставил меня на ноги, взглянул и со смехом в голосе сказал: – Кажется, я слишком сильно по тебе соскучился…
– О, Рон. Рон Уэарз, я тоже по тебе скучала, – проворковала Молис и он поспешил уделить ей внимание и тоже обнял.
Рон? Рон! Рон? Аааа! Рон Уэарз! Это же один из моих ближайших друзей – одно время так долго гостил в имении «Красный тюльпан», что можно сказать поселился там и был в числе немногочисленных вестников, которым отец позволял являться туда и кого считал «не совсем идиотом». Еще он присутствовал на моем Пороге и по возможности мы обмениваемся посланиями. Имя Рона Уэарза вместе с подаренным портретом есть в списке «двадцать вестников, которых я точно должна помнить». Это был провал, такая неудача и сразу после прилета! Так горько осознавать свою беспомощность, будто и всё задуманное теперь обречено на провал.
– Почему вас так долго держали в карантине? Что-то случилось?, – спросил Рон.
– Ничего страшного: у двоих риспийцев был небольшой кашель, а службе по карантину большего не надо, – ответила она.
Рон обернулся и сразу всё понял. Не зря же мы добрые друзья: он кивнул, ободряюще улыбнулся и широким жестом позвал:
– Веди нас ясная вестница: лучистая, светлая, смелая…
– Хватит. Пока лести хватит. Куда вести-то? Я ничего здесь не знаю, – шепнула я.
Рон. Солнечный Рон Уэарз, не унывающий, веселый, добрый, такой открытый, что иногда хочется взять и закрыть, в запасе у которого много интересных историй и сказок и легенд и просто проболтать он может до риспийского рассвета. Если есть возможность узнать и увидеть что-то интересное – Рон может забыть о сне и тащить сонную вестницу на плече до самого водопада «Три чаши». А однажды отец за что-то рассердился и вылил на него несколько ведер воды – отец же сокровище, для него не составляло труда сидеть в удобном кресле, одновременно низвергая на провинившегося свой гнев – вот Рон стоял посреди двора, а сверху на него лилась и лилась вода. И еще поток не иссяк, как вестник Уэарз хохотал на весь сад. Столько в нем добродушия и какой-то простой и самой настоящей правды, что отец злиться дальше не мог и отправил прогуляться на денек со словами: «проваливай, чтоб я тебя до завтра не видел». Ни каждый удостаивался таких теплых слов даже после одного ведра воды.
– С прибытием, ясная, – сказал другой вестник.
– Добро пожаловать, – поприветствовал третий, остальные с любопытством и теплотой поглядывали на прибывшую вестницу.
Получив нужную поддержку, я направилась к фонтану, остальные следом и, понимая, что я понятия не имею куда идти, Рон шепнул:
– Левее, к прозрачной двери.
– Благодарю, – шепнула я.
– Не беда! Мы подружимся заново в третий – нет – в четвертый раз. Зато я помню тебя такой, – он рукой отмерил расстояние меньше метра от пола, а далее по нарастающей: – и вот такой, и такой, и мне приятно видеть тебя такой.
– Потому что я сам такой – никакой, – съязвил кто-то из вестников.
– Эээ, – возмутился Рон и заулыбался.
Недалеко от фонтана располагались прозрачные кабинки в форме шара, поднимавшие и спускавшие потомков вверх- вниз по уровням. Потомки называют эти кабинки ирутосами или подъмниками. Моим любимым развлечением в экспедициях было катание в этих кабинках, иногда я могла увлечься этим занятием часа на два. Кабинка едет вверх или спускается вниз, сквозь прозрачные стены видны застывшие мгновения чужой жизни. О чем они говорят? О чем думают? Все равно что побывать на выставке картин. К сожалению, Дэни не разделял этого развлечения, поэтому по большей части я каталась одна. Внутри кабинки есть поручни и скамейка, играет приятная музыка и единственным минусом является то, что там холодней, чем в остальных общих частях корабля. В каютах, лаборатории, в риспийских секторах мы устанавливали температуру под риспийцев, потомки же предпочитают более низкие температуры. Я садилась на скамейку, укутывалась в плащ и наслаждалась поездкой с книгой в руках или с альбомом с зарисовками, редко сама нажимая кнопки. В этом не было нужды: кабинка пользовалась спросом. Входящие потомки замечали меня, потом делали вид, что не замечают и ехали дальше по своим делам. Когда ты делишь территорию с разумными существам другой расы, будь готов ко множествам странностей. Это сейчас я понимаю, что странно просто так кататься на ирутосаме, но клянусь богами, по первости даже профессор Сиоби находил моё увлечение вполне понятным.
Полупрозрачные двери кабинки распахнулись, я улыбнулась в предвкушении интересной поездки и не ошиблась. Прежде всего зашли вестники, потом двое потомков с черными нашивками, Молис и все влезли – шар растянулся в стороны и пол вытянулся в ровную линию и лишь углы остались закругленными. Мелькали уровни, картинки сменялись одна за другой. В Главном Порту Умара кабинки летели не только вверх-вниз, здесь прозрачные «шарики» летали на одном уровне, по кругу – если кто не успевал попасть на рейки, это здорово сокращало путь до нужного сектора, но на этом не всё: некоторые кабинки летели вверх и наискосок, вниз и тоже наискосок. На одном из секторов из общей толпы взгляд наткнулся на странного мужчину: высокого, на голову выше потомков, очень худого с серо-зеленым цветом кожи, узким, вытянутым лицом и черными, круглыми глазами чуть навыкате. Это что тоже человек? Чтобы лучше разглядеть я потянулась поближе и уже, когда кабинка, мягко проплывала вниз, покидая этот уровень, заметила невдалеке от того мужчины похожую на него сэвилью: тоже высокую и очень худую, скорее даже – костлявую.
– Это Оки, – сказал Рон, не сводивший с меня глаз, – если вдруг останешься одна, потеряешься, то смело обращайся к Оки за помощью, потому что это единственная раса в мирах, где абсолютно все представители порядочны и умны и отзывчивы и …честны. У них много достоинств. Надо же так?! Хотя такого не будет – одна ты не останешься и не потеряешься. Кормин Ринерик Уэарз велел не отходить от тебя ни на шаг, организовать и оспровождение и защиту. Мог бы и не приказывать, ясная, мне приказ не нужен. Вообще, он тут раскомандовался…, – тут болтливого Рона кто-то из заботливых братцев-вестников ткнул в бок и, взяв ровно один вдох на размышление, он резко поменял тему: – для тебя всё готово. Сэвилья Милия докупила всё необходимое – и ткани, и нашла портниху, а…еще что-то важное…а – заказала украшения на первое время – взять же из дома почти ничего нельзя, как в грузовом рейкиа будет выделено место – привезут всё, что пожелаешь. Скажу честно – твоя няня выбрала неудачный дом – много квартир, много потомков, все ходят туда-сюда, еще в окна подглядывать начнут. Мы выкупили на время все, что можно было выкупить поблизоти…, – тут опять Рона ткнули в бок и он уже не брал время на раздумия, а поменял тему что называется на ходу: – прости, но не понимаю, что тебя потянуло на Умар. Скукотища серая! Посмотри на эти лица, – кивнул Рон на тех военных расы потомков, которые сопровождали меня, – Ооооо, – тоскливо протянул Рон, а те если и хотели что-то сказать в ответ – глаза у них и до того были серыми – если и хотели, то промолчали.
– Это не мир, это голимая тоска тоскучая – серая тоскующая тоска тоскливая. Еще и зад на охоте отморозил – всё что ниже пояса, всё отмерзло до потепления. Прости за подробности ясная, но мне нужна хоть капля сочувствия, потому что эти только и делают, что ржут. Никакой братской поддержки.
От таких признаний мои щеки залились краской и как назло никто не ткнул его в бок, чтобы заткнуть, а надо было бы.
– Бедный Рон. Здоровье – это очень важно – я напишу своей подруге – травнице, она попробует переслать грузовым рейки чудо-травки – ты быстро поправишься. А что конкретно болит?, – спросила Молис.
Сзади послышались смешки и Рон сказал: – Не то чтобы болит, Молис. Этот мир слишком холоден для вестников – вестнице здесь будет скучно и холодно, а местами опасно. Давай-те я посажу вас на обратный….
– Тебя попросили так сказать?!, – резко спросила я.
– Конечно. Многие просили и отражение в зеркале тоже просило: это не место для…
– Я так решила.
– Воля твоя. Я лишь хотел предупредить.
Кабина остановилась, двери почему-то стали одной дверью: круглой, выпуклой и когда она открывалась – просто заехала за стенки кабины. Надеюсь, в ближайшее время выпадет возможность посмотреть на Оки поближе, подозрительно много хорошего доводилось о них слышать. Посмотрим, что это за птицы.
Сектор, в который мы прибыли, намного больше сектора прибытия и ожидания. Стены здесь какие-то неровные: мало того, что они слегка наклонены, так еще имеют множеством выпуклостей и впадин. Цвета они грязно-бежевого со множеством серых и еще не понятно каких разводов. Впрочем, смотрится неплохо, и отдаленно напоминает пещеру. Для полноты сходства в нескольких уголках шумят водопады, стекавшия прямо по неровностям стен и дальше теряющиеся внизу, под прозрачным полом. Одну стену полностью занимало окно высотой где-то метров пятьдесят. Сначала показалось, что окно. То есть, наверняка, это окно и через него можно видеть Умар, но почему-то видны картинки, которых здесь быть не должно: звезды утопают в лиловой туманности и плывут по бескрайней реке без дна, без берегов, проносятся огромные камни и сталкиваются между собой. Когда камни столкнулись, я вздрогнула и продолжила смотреть, не в силах оторваться, как мерцает свет, сходятся вихри и расцветают точками далекие миры, несутся вечные путники, грозные скитальцы, приносящие гибель своему последнему и единственному приюту, в синих, темных океанах разливаются жемчужные речушки, грозная красота холодной вселенной, породившая хрупкую жизнь, тысячи и миллионы жизней – некоторые из которых осмелели и назвали себя разумной жизнью. Позади Молис шепотом жаловалась, а Рон довольно-таки слышно отвечал: – Все нормально…нет…отдала и отдала, это всего лишь деньги…нет, какой голод…
Этот диалог прервал кто-то из вестников, с раздражнием прошипевший: – Как ты смеешь обсуждать поступки вестницы?! Няня – вот и оставайся няней.
– Рон, куда дальше?, – не отрываясь от разворачивающихся вида миров спросила я.
– Любой выход, ясная, но лучше держаться правого края. Встаньте по обе стороны, – ответил Рон и обогнал меня на пол шага.
– Лучше следовать за нами. Отдельный выход. Никакого скопления. Слишком много РАЗНЫХ пассажиров, – предложили потомки с черными нашивками, сделав ударение на слове «разных».
– А вы кто такие?, – спросил Рон.
– Их золотая служба подослала, – ответила я.
– Направила, – поправил потомок.
Вестники встали и слева и справа от меня, так что мы с Молис оказались в защитном кольце.
– Выйдем с остальным, – отмахнулся Рон.
«С остальными, так с остальными», – с сомнением подумала я. Нужно быть осторожной в чужом мире. Рядом всегда должен находиться кто-то из своих, хотя бы потому что золотая служба не заявляла ни о каком сопровождении и, в случае провокации со стороны этих двух «пришитых» к моей юбке потомков легко заявит о том, что никого не отправляла. Я не доверяю потомкам от слова совсем: у этой расы если на бумаге не прописано и на десять раз не обговорено, значит ничего и нет: можно списать на недопонимание.
– Это анализатор выводит миры, – сказал Рон, заметив, моё любопытство огромным окном.
И словно подслушав, анализатор погас черным фоном и появилась красивая сэвилья расы потомков в светлом, сияющем платье, отчего больше была похожа на какое-то волшебное существо, чем на женщину из плоти и крови и приятным голосом заговорила: «С прибытием на Умар! Добро пожаловать в мир, где нет рабства и всем прибывшим предствителям инорасы милостью повелителя империи Умар Дорианом Агибом даровано право на жизнь, свободу и правосудие. Ознакомьтесь с правилами жизни и законами, прежде чем начать здесь жить. Это избавит вас и хозяев этого мира от трудностей». Сэвилья исчезла и появилась синий сверток бумаги, который развернулся и там появились знакомые слова. Этот свиток еще до приезда на Умар мне трижды передали разные службы Умара, в том числе золотые, передали коруны рода, считая что достали что-то очень важное, передал Рон и Ринерик Уэарзы с Умара и другие вестники тоже. Этот свиток есть среди тех бумаг, что я привезла на Умар как что-то по-настоящему важное. Итак, запрещается. Пункт первый. Запрещается убивать всех: представителей расы хилами, людей, собак, лютых, ворлуков и других высоорганизованных животных. Охота возможна на оговоренных территориях в отношении разрешенных животных. Если вы не уверены разумно ли существо – спросите об этом анализатор, в противном случае вы будете отвечать по законам Умара. Пункт второй. Запрещается красть. Без оговорок. Пункт третий. Запрещается насилие. Без оговорок. Пункт четвертый. Запрещается разрушение любых помещений, любого имущества Умара или личного имущества со смягчающими обстоятельствами. Пункт пятый. Запрещаются любые действия во вред империи Умар и сокровищ. Без оговорок. Пункт шестой. Запрещается любое вмешательство в дела империи, обсуждение законов, порядков и традиций хозяев этого мира. Без оговорок. Пункт седьмой. Запрещается покидать центральные сектора. Ваша жизнь может быть в опасности.
Это основные пункты. Есть еще книга, где более подробно расписаны все пункты и конкретные случаи нарушений, а также простейшие вопросы обустройства: поиск жилья, отличия центральных секторов от окружных, еда, помощь и прочее. Я не стала ее читать, понимая насколько это бесполезное занятие с моей-то памятью. Картинки на окне погасли, стала видна стоянка апланов, снаружи шел снег. Пушистые, толстые снежинки мягко падали на стоянку, светящуюся серебристым светом фонарей.
– Нас ждут два аплана. Это такие маленькие рейки, если забыла. И еще я нанял служанок. Сейчас на Умаре исириг – сто двенадцать суток снега, ветра и тепла. И хорошей охоты, если случайно не уснуть с набитым брюхом. Кстати, как полет? Все нормально прошло? Тут один вестник после прилета уже двадцатые сутки не может встать с постели. Что только не делали – придется на носилках домой отправлять, как совсем немного окрепнет. А между прочим отличный малый – такие дудки вырезать умеет. Тут, к сожалению не вырезает…, – болтал Рон.
Не спешно мы подошли к выходу из порта, огражденного от общего пространства полупрозрачными матовыми стенами и дверьми. За этими стенами двое риспийцев из-за чего-то эмоционально спорили, вокруг собралась толпа зевак в которой кто-то смеялся, кто-то о чем-то спорил, кто-то с интересом ждал чем все разрешится. Расходиться никто не спешил. Признаться, риспийское любопытство гнало меня в самую гущу событий, потому что случись такой спор в имении «Красный тюльпан» тут же собрались все доможители, все работники, если дело чуть затянулось подтянулись бы соседи и всё это потом долго обсуждали и решали кто прав, а кто виноват. Потому что мои дорогие риспийцы очень любят говорить, обсуждать, кричать, выяснять, смеяться и мне порой трудно к ним не присоединиться. Рон прошел мимо и направился к тому, что находился правее.
На выходе из Порта было оживленно: по размер так выход занимал пространство небольшего сектора и сектор этот гудел на родном языке, проходящие мимо потомки кто с любопытством поглядывал, кто с раздражением, но не вмешивался. Запертые в карантине риспийцы получили свободу, и теперь сдерживаемая двое умарских суток эмоциональность и энергия расплескалась, разлилась по выходу, как река в самом узком месте набирает скорость и бьется о берега и спешит и все никак не отыщет выход. Всего на рейки со мной летели чуть меньше тысячи риспийцев, из-за задержки в карантине в Порт нас доставляли группами в малых рейки, но тут собралось куда больше тысячи риспийцев, потому что придти встречать одного вполне могут десять или тридцать или вообще все знакомые и знакомые знакомых. Правила Умара этого не запрещают.
Риспийцы много и громко говорили, кричали, кое-кто на ходу напевал песни и даже перекусывал, другие спотыкались, сталкивались друг с другом, смеялись, рассказывали какие-то истории, извинялись, местами сильно задерживали продвижение толпы, образовывая заторы, обнимались, удивлялись, радовались встречи с друзьями и родными, целовались, подпрыгивали, чтобы с высоты прыжка увидеть выход и источник аппетитного запаха, которому удалось перебить аромат стерильной свежести, распрысканный потомками по всему Порту. Жизнь кипела. Хозяева этого мира предпочитали передвигаться вдоль стен, где было не так оживленно.
– Дорогу! Дорогу! Куда летишь: не в ту сторону летишь!, – в очередной раз на распев повторил Рон, расчищая нам путь и уже был виден второй выход, как посреди этой радостной кутерьмы послышался плач. У стены горько всхлипнула сэвилья с Риспы, и закрыв глаза руками, горько зарыдала. Сэвилья одного со мной роста, платье на ней добротное, из темно-зеленой ткани, густые волосы заплетены в косы и украшены невидимками с круглыми, цветными стеклышками. Головка сэвильи блестит, плечи беспомощно вздрагивают от плача и так сложилось, что никто пока не заметил ее горя – что там у нее стряслось? Может не встретил никто или не может найти тех, кто должен был встретить, вот и испугалась остаться совсем одна в чужом мире. Мы прошли мимо не отрывая от нее глаз. Слезы совсем не вязались с царящим вокруг радостным оживлением. Первым остановился Рон и оглянулся, чтобы услышать от меня:
– Надо помочь.
– Это быстро. Это не надолго, – согласился Рон.
– Не будем задерживаться: я все узнаю и помогу сэвилье, – предложил один из вестников.
– Бедняжка, – завершила общую мысль Молис, – может ее не встретили или она растерялась. Чего стоите? Пойдемте узнаем.
Трое вестников подошли к ней первыми, мы с Молис остались чуть позади. Рон отчего-то строго спросил. Скорее всего, он не хотел строго, но вышло именно так: – Что случилось?! Почему ты плачешь?
В ответ она зарыдала еще сильнее, ушла не одна минута времени и половина фляги риспийского чая, который она пила не в силах остановить слезы и продолжала вслипывать. О, боги! Да что ж случилось-то?! Вдруг позади кто-то из вестников сказал другому: – Вот он! Этот! Которого Рон случайно задел плечом. Что он здесь делает?
Я обернулась и шепотом спросила: – Что случилось в секторе прибытия?
– Рона подвел глазомер, ясная. Он извинился, а этот потомок очень разозлился, проклял нас и ушел, – смущаясь отчитался щупленький, носастый вестник.
– Ужас, – протянула я.
– Да, Рон вечно несется не разбирая дорог.
– Я не про Рона. А как проклял?
– Так и говорит: будьте вы, говорит, прокляты, – кивнул носастый вестник и перевел взгляд на господина потомка в дорогом сером костюме, широкой шляпе, из-за которой не видно лица, и с тростью в руке. На руках у него несколько увесистых золотых браслета, на поясе висит кинжал с изысканной золотой росписью. Стоя посреди пестрой риспийской толпы он говорил с тремя другими потомками, одетыми весьма непривычно даже для Умара: на них черные, кожаные, чуть лоснящиеся штаны, связанные из тонкой серой нити длинные рубахи и серые плащи. Никогда не видела такой одежды на потомках и не припомню, чтобы кто-то описывал подобное. Кроме этого, было что-то странное и непривычное в них самих, чему трудно подобрать слова. Но тут начал подсыхать поток слез, риспийка рассказывала свою историю:
– Я непутевая! Права матушка: какая же я непутевая, потеряла кошелек с деньгами.
– Вот видишь, – шепотом сказала Молис, – как тяжело без няни.
Сэвилья ладонью вытерла слезы с красных глазок и трогательно продолжила: – Родные прилетят только через два года и то если соберутся – не очень-то и хотели. На что мне жить?! Тося взяла меня в обучение, будет учить вести дела с Умаром, а как узнает, что я без денег, за еду заставит работать. Не уйти от нее, не уехать, да еще гнобить начнет? Ууу, какая вредная. Да и ладно, всё отработаю, но как до нее добраться? Корабликам монетки нужны…а у меня даже на дорогу не осталось…Ничего не осталось.
Да я не понимаю нужды, и ни за что не стала бы работать ни у какой Тоси: если б я лишилась наследства, то пошла бы к диким или села бы и ждала, когда на помощь придут вестники. Они обязательно придут, потому что несмотря ни на какие обстоятельства, вестница не останется без их поддержки.
– Боги, ты так рыдаешь, как будто что-то серьезное случилось. Не плачь, мы отвезем тебя к Тосе, дадим денег на первое время, а потом я подумаю куда тебя можно пристроить, чтоб эта Тося не донимала. В крайнем случае, оплачу обратную дорогу, – сказал Рон.
Риспийка призадумалась, всхлипнула, глубоко и протяжно выдохнула, а потом впервые подняла глаза на Рона. Она смотрела на него, а он вдруг не смог оторвать от нее глаз. Не знаю, как остальным присутствующим при этой сцене, но мне захотелось улыбнуться и сделать вид, что ничего такого и не произошло и еще найти повод уйти и оставить этих двоих смотреть друг на друга дальше. Хорошо присмотрелись. Риспийка порылась в пришитой к платью сумочке, достала платок, смущенно утерла слезы и улыбнулась. Улыбка шла к ее милому, простенькому личику. Сейчас она скажет «это так мило с вашей стороны, но не знаю когда смогу вернуть деньги» или растерянно прошепчет «даже не знаю», а он ответит «можно и не быстро, можно и не возвращать» или «не волнуйся, всё уладится». В любовных романах всегда говорят что-то подобное – а их было перечитано столько, что даже моя дырявая память из всего этого объема может сложить с десяток книг. Как это мило. Сейчас вот возьму и предложу разделиться на две группы: Рон отвезет эту сэвилью к вредной Тосе, оставшиеся вестники сопроводят нас с Молис к новому дому.
Риспийка, действительно, что-то ответила Рону, но в этот момент кто-то потянул меня за локоть назад, и я все прослушала. Этот кто-то развернул меня к себе и оказался тем самым потомком в кожаных штанах. Вернее один из трех. Другой в кожаных штанах потомок также поступил с Молис, а еще один стоял позади. Потомок по-хозяйски, бесцеремонно разглядел меня с ног до головы, в зеленых глазах читалось одобрение. Потом зачем-то он покрутил меня, а я отчего-то покорно покрутилась, ожидая что это недоразумение скоро прояснится. Молис проходила ту же непонятную процедуру с непониманием глядя на «своего» потомка.
– Я с ними, – сказала я и указала на ближайшего вестника.
Он что-то ответил на своем языке, сорвал с пояса один из трех мешочков, потом постучал носастому вестника по спине и без всяких объяснений вручил ему этот мешочек. Тот взял его и непонимающим взглядом уставился на меня. Какой абсурд! Что вообще происходит?! Зачем и куда потомок потянул меня за руку? Почему я молча смотрю на вестников, один из которых так не кстати в этом момент влюблялся и не замечал ничего вокруг.
Вестник, которому вручили мешочек ухватил меня за свободную руку и потянул на себя. Потомок оглянулся на него, что-то пробурчал и сильней потянул меня за руку. В какой-то момент я почувствовала себя канатом, который каждый перетягивает на себя и тут вестник зло замахнулся рукой и отправил мешочек в спину потомка, уводящего Молис. Мешочек отскочил от спины и развязавшись, вывалил содержимое на каменный пол главного порта Умара. Звонко зазвенели маленькие золотые слитки, монеты и еще какие-то сверкающие камушки. Получается, нас купили?! Я тут же отвергла эту мысль как невозможную: разве можно купить или продать живого хилами в свободном от рабства мире? И снова сочла ее верною. Купили! Как раз в этот момент, к нам подошли еще потомки, теперь уже совсем незнакомые, если можно считать тех троих в кожаных штанах знакомыми: – Вот они. Куда же вы спешите, господа?! В гостях не принято толкаться, я научу вас ходить осторожно – как и полагается вторью.
Разгорелось и вспыхнуло на счет раз. Потомок сказал «вторью» – так некоторые потомки называют другие расы хилами, конечно же, за исключением своей, самой лучшей, самой умной, самой развитой и все в таком духе. Подобные настроения в какой-то самой малейшей степени есть в каждой расе: разве я не считаю риспийцев и вестников самыми лучшими без уточнения в какой области и без всяких объективных сравнений с другими расами? Конечно, же считаю! Лучшие – значит, самые родные. Но любить своих близких и поэтому унижать других – это уже совсем другая «песня». Это просто оправдание агрессивности.
Размахнувшись ногой, я ударила удерживающего меня потомка по коленке: получилось не очень действенно – трудно нанести серьезную травму ногой, когда на тебе юбка. Поэтому я вырвала свою руку из рук вестника и запустила ногти в противную рожу покупателя. На щеке потомка остались четыре красные полосы. Он больно дернул меня за руку и начал выворачивать, а свободной рукой замахнулся для удара. Несмотря на проблемы с памятью, могу поклясться, что меня никто никогда не бил, более того, не применял силу к кому-либо в моем присутствии. Почему-то мне кажется, такое невозможно забыть. Не веря в то, что это происходит на самом деле, я завороженно смотрела на поднятую руку не предприняв никаких попыток, чтобы защититься или увернуться от удара, а потомок только сильней сжал мой руку. В ушах шумело и все вокруг кричали до оглушения и неожиданно моя рука освободилась, а рука несостоявшегося покупателя полетела вниз. Ее отрубил вестник. На каменный пол главного Порта Умара хлынула кровь. От вида крови голова закружилась – потомок тоже чувствовал себя не очень хорошо: в миг побледнел: и лицо побледнело, и глаза и это всё, что он успел сделать, как Рон Уэарз перерезал ему горло. Кончено.
Кто-то из вестников обнял меня, укрыл плащом и, прижав голову к плечу, чтобы защитить от случайного удара в начавшейся драке и жуткой давке и повел к выходу. Привлеченные криками риспийцы, следуя натуре устремились в самую гущу событий и послышались крики: – Наших бьют!, – другие, наоборот, уводили сэвилий и стремились к выходу. Но несмотря на видимую суету и давку, меня с вестником толпа обходила, словно мы стали невидимыми. Как вода плавно обвалакивает большой камень посреди широкого ручья, так мы и оставались в какой-то непонятной зоне безопасности. Потух свет. Послышались женские крики:– Что это?
– Что это?
– Аааа!
И тут же загорелся другой свет. Этот свет мне знаком – когда загораются тысячи маленьких золотых точек, точки выбрируют и вокруг каждой из них, если приложить небольшое усилие и приглядеться, можно заметить своё собственное сияние. На Умаре сокровища называют это свечение – светом силы и само собой зажигать его могут только сокровища. И только тогда я заметила, что впереди идет потомок в серой военной форме и золотыми нашивками – тот самый громила, что был в секторе прибытия, а слева и справа – двое других сокровищ.
– Где?!, – вдруг послышался знакомый бас, прибывшего с нами доктора.
Смешались в кучу голоса, крики, риспийцы и потомки, замелькала серая военная форма Умара. Добраться до Рона и Молис стало почти невозможно. То ли со стороны стен, то ли потолка, то ли с улицы послышался строгий женский голос: «– Нижний сектор! Опасность! Скопление пассажиров! Внимание! Опасность второй категории. Внимание! Прибывшие пассажиры, соблюдая спокойствие покиньте нижний сектор . Внимание! Прибывшие пассажиры, соблюдая спокойствие покиньте нижний сектор».
Мы уже почти дошли до матовых дверей выхода, застывших открытыми настежь. Из-за нескончаемого потока пассажиров, движущегося в обе стороны, ворота не закрывались. Снаружи была видна ясная, звездная ночь и золотые погасили свет силы почти полностью, как ворота стали закрываться. Страшно закрываться: так напористо, тяжело и на пути снесли двух риспийцев, сбили с ног и потащили навстречу друг другу и толпа просто взревела от беды, которая должна была вот-вот случиться. И я тоже, кажется, кричала что-то и бросилась на помощь. Одного риспийца кто-то удачно выдернул из ловушку, а второго спасли золотые. Когда сокровища используют свою силу – когда в дело идут их способности – увы – все изобретения их расы перестают работать или начинают работать не должным образом, как вышло с воротами. Золотые силой вытащили двери из основания и риспийцы – не избалованные подобными «чудесами» наблюдали плывущие в воздухе ворота. И теперь никто не кричал, наоборот, молчал и во все глаза всматривался не померещилось ли: летающий двери не часто увидишь. Ощущение нереальности происходящего перевело панику в откровенный ступор и легкий испуг и веру в волшебство.
– Быстрее, ясненькая. Еще немного: надо отойти подальше от толпы, – уговаривал носастый вестник и указывал на золотого, за которым и надо было идти.
– Там осталась Молис, и Рон, и остальные вестники. Зачем я вообще оттуда ушла?
– Да хранят их боги. Поверь: сейчас будет лучше уйти. Для них тоже – им не надо будет переживать за тебя.Прошу: так будет лучше, – настаивал вестник и я , да простят меня боги, чувствуя вину перед няней, отправилась за ходячей горой с золотыми нашивками. Мои ноги ступили на Умар – не так, конечно, это всё представлялось, хотя по правде когда мои ожидания соответствовали реальности? Это всего лишь ожидания – вот она реальность: мои ноги идут по Умару. Давление на этой планете незначительно отличается от Риспы, но этого хватило для появления приятной легкости во всем теле. Кажется, если немного разогнаться, то можно попробовать взлететь. Некоторые риспийцы от необычности ощущений ставят на сапоги утяжелители. Воздух Умара годен для дыхания риспийцев, разве что от холодного воздуха запершило в горле. Стоянка апланов представляла собой просторную площадку вокруг Порта, устланную черным, мягким покрытием, в котором ноги утопают как в мягком песке. Не сильно утопают, так что это не мешает идти. Площадка размечена кругами, и некоторые «кружочки» заняты апланами. Кто увидит апланы в первый раз испытает …восторг. Мой дорогой друг Дэни с мягкостью в голосе называет их чудовищами. Апланы – это воздушное средство передвижения для гражданских перевозок. Вмещает в себя до тридцати хилами – они стандартного размера, просто это чудо выдвигает сидения ровно на столько пассажиров, сколько видит или сколько попросишь. В анализаторе скупо сказано, то апланы представляют собой смесь биологических и технических достижений Умара. Другими словами …другими словами в аплане есть клетки и ткани от живых существ, а сообразительность исключительно искусственная, хотя когда видишь этих малышей трудно поверить, что они не живые, потому что они такие умненькие и очаровательные. Кабина аплана продолговатая, овальная, впереди два больших «глаза» – место пилота. Если у вас нет разрешения на управление апланом, он сам легко и безопасно доставит вас в нужное место. Разрешение нужно потомкам, которые любят рассекать воздух на скорости и на спор, все остальные спокойно обходятся и без этого. По бокам по семь иллюминаторов, которые закрываются как веко закрывается у потомков или как у многих других существ, имеющих глаза. Апланы серо-коричневого-зеленоватого цвета – естественного цвета какого-нибудь животного, вынужденного скрываться от хищников, на ощупь поверхность бугристая, да и зрительно это заметно – не то чтобы твердый панцирь, но точно: толстая-толстая шкура. Это очень удобно: в случае небольших повреждений, «раны» заживают естественным образом, ремонт со стороны потомков не нужен. У аплана есть «щупальцы» – манипуляторы и стабилизаторы и опоры. Иногда щупалец восемь, в других условиях аплан достает еще одну пару или убирает лишние просто обмотав по низу кабины и они так вдавливаются, что никак не заметны зрительно.
Освещение стоянки выключилось вместе с освещением выхода, при том в остальном Порту свет горел. Апланы зажгли собственное освещение – тонкие полосы на нижней части кабины и такие же на верхней – выше иллюминаторов, еще у каждого аплана по три круглых фонаря и пока мы шли умненькие апланы подсвечивали нам дорогу.
– Тут недалеко, ясная, – сказал вестник и кивнул куда-то неопределенно вдаль.
Я промолчала, он помолчал.
– Если хочешь, понесу тебя на руках.
Я тем более промолчала, он помолчал.
– Или возьмем доску для полета, сократим путь.
Ситуация повторилась.
– Я говорю что-то не то, а что говорить не знаю.
– Меня пытались купить: как часто это будет повторяться?!
– О нет, не часто!, – радостно сказал вестник, – надеюсь вообще не повторится.
Рядом зазвучал голос. Именно таким образом частенько говорят сокровища: голос слышится рядом, а рты у них закрыты и могут даже не обернуться. Мужской, скрипучий голос сказал: – Не стоило и просыпаться.
– Что?, – тихо спросила я у вестника.
– Вроде как: не твой день, чуток не повезло. Это сотник говорит с нами, – пояснил вестник и кивнул на идущую впереди «гору», остальные золотые поодстали, когда учили двери левитировать.
– Я поняла.
Снова зазвучал голос: – Радуйся: хорошо заплатили, я бы столько не дал.
– У них своеобразное чувство юмора. Скоты, – с улыбкой ответил вестник.
– Он перепутал пути – только покинул Норбу – не стоило ходить дорогами инорасы. На Норбе можно покупать рабов. Думал, заплатит хорошо – продадут. Вот ему точно не стоило просыпаться. Руку отрезали вестники, а виновата золотая служба.
– Золотые часто сознательно путают причину и следствие и вообще разные события, чтобы перевернуть всё с ног на голову, – снова радостно сказал вестник.
– Как тебя зовут, вестник?, – спросила я.
– Грот Отика Саджоэ, ясная.
– Саджоэ…
– Да, только я не вписываюсь в общий нудный портрет моего семейства, поэтому мне разрешили отбыть на Умар, как той паршивой овце, что стадо портит и до сих не пишут.
– И сколько ты уже здесь?
– Три риспийских года.
– Как грустно…не пишут. Ты напиши.
– Я расстроил тебя. Не стоит: все вестники одна семья. Так ведь? Прошу, – указал Отика на аплан, который тут же один из щупалец расстелил дорожкой, ведущей внутрь кабины. Я оглянулась назад: «трюк» с парящими в воздухе дверями произвел сильное впечатление и риспийцы и потомки теперь более спокойно покидали Порт: давки не было.
– Адаптация только началась. Не стоит много времени проводить на открытом воздухе, отдохни, – настаивал Отика.
Я немного посомневалась: переводя взгляд с гостеприимного аплана на выход из Порта и обратно и все-таки вошла внутрь по той простой причине, что пришлось бы ждать вместе с золотым, который никуда уходить не собирался. Чем меньше «соприкосновений», тем менее вероятны разного рода недоразумения. Дверь у аплана закрылась на манер открывающегося-закрывающегося века – плавно укутывав проем «кожистый щитом», вход закрылся.
– Выпей риспийского настоя – согреешься, – предложил Отика, доставая с задних рядов термос.
– Я не замерзла, – ответила я.
– Сегодня жутко холодно, я сам пока шел промерз до костей. А это ветер еще стих, вторые умарские сутки бушуют сильные ветра.
Полагая, что золотой тоже войдет, аплан приготовил три сидения. Три мягких, с виду так очень удобных и уютных сидений с подлокотниками и спинкой, чтобы развалиться и вздремнуть, если путь будет длинным, обитых бархатистой синей тканью. Я встала ближе к месту пилота – точнее мест было два – одно для пилота, другое то ли для второго пилота, то ли для штурмана – тут мои познания в области апланов и рейки путались. С этого места хорошо был виден выход из Порта и золотые. Пассажиры выходили из Порта и риспийцы – главным образом риспийцы собирались кучками, осматривали двери, переговарились между собой, делясь впечатлениями и так как мороз гнал с холода в тепло – кучки плавно перетекали обратно в Порт, чтобы согреться и поделиться с несведущими важной информацией о летающих дверях либо усталость брала верх и кучки улетали на аплане. Золотые продолжали стоять на месте: завели руки за спину и расставили ноги на ширине плеч. Они всегда так стоят, когда получают приказ стоять.
– Значит дуют ветра, – протянула я, – и что вы делаете в такое время?
– Улетаем в Умар-Уот к людям: там тепло и есть выделенка для вестников или собираемся у Ринерика в имении, или у Дика. Можно пойти на охоту в холодный лес, но есть вероятность замерзнуть – придется делать частые остановки, греться.
Вдруг из толпы появилась живая и невредимая Молис и я глубоко и счастливого выдохнула и когда Отика привел ее в аплан мы обнялись. Она погладила меня по голове и ласково спросила: – Ты не испугалась? Не испугалась? Хвала богам, всё закончилось…
– Ты цела? Не ранена?
– Нет, нет, не царапины. Набежали военные и этих …всех этих потомков увели с собой. Я тебя не видела и волновалась. Почему это всё …произошло! В голове не укладывается. Быстрей бы пришли вестники, так хочется улететь отсюда.
– А мы уже здесь, – сказал Рон, пропуская вперед вестников и нашу новую, пока безыменную знакомую, потерявшую деньги.
– Никогда не была внутри , – воскликнула она, достала муфту, спрятала в нее руки и, отогреваясь от холода, приложила ее к носу, а потом увидела меня, выпрямилась, склонилась и живо так сказала, как будто и не рыдала совсем недавно: – Ясная. Ты не против, если я полечу вместе с вами?
– Лети, – разрешила я, заняв место в конце аплана.
Наш аплан находился недалеко от выхода, так что очень скоро вернулись и остальные вестники. С их слов, если не считать, довольно-таки глубокой царапины на руке Рона, других потерь не было. Военные быстро забрали и тех, кто был в компании горе-покупателя и тех, кто воспылал желанием научиться вестников извиняться.
– Все по местам!, – крикнул Рон и обратился к анализатору в аплане: – Ани: второй центральный сектор, улица Снежная, строение двадцать семь. Я взглянула в иллюминатор и только тогда поняла, что мы взлетели – это не на кивриках летать – апланы взлетают безшумно, без укачивания с полным ощущением, что всё еще стоишь на месте. Порт светился в ночи ярким пятном и скоро исчез из виду, потянулись ровные линии из искусственного света. Там внизу светятся дома, дороги, уличные фонари, летают другие апланы, идет мирная жизнь потомков – пока не могу представить какая она из себя мирная жизнь потомков, но таковая безусловно имеется.
В аплане температура задана под риспийцев, но несмотря на тепло и Молис, и Кейти – как звали риспийку, половину дороги кутались в плащи и не могли согреться. Отика достал медицинский ящик и обрабатывал Рону руку.
За всей радостью от того, как благополучно разрешилось дело меня не покидала мысль, что произошедшее в Порту было подстроено. Кому это было нужно? Зачем? Ну допустим им удалось напугать меня, и при первой возможности я возвращаюсь обратно на Риспу: тогда зачем было выдавать разрешение на проживание в Умаре? Те потомки, что теоретически могут не желать моего визита в этот мир, имели возможность просто запретить въезд. Выдать разрешение и напугать совершенно не опасную для них сэвилью, пусть даже и вестницу?! Ерунда какая-то получается. Надо признать: потомки последовательны, а значит всё это – простое совпадение или на Умаре есть те, кто желал моего приезда и те, кто не желал.
– А на Умаре торгуют разумными существами?, – спросила я, оторвавшись от собственных мыслей и иллюминатора.
Рон поправил рукав и заголосил с другого конца аплана: – Нет, конечно. Это новенькие с Норбы, даже общего языка не знают. Такие привычки трудно изжить. Не волнуйся, Сью, таким запрещено появляться в центральных секторах. Им крепят на руку браслет, и как только они пересекает запрещенный сектор, их ловят и возвращают обратно.
– А если они будут хорошо …себя вести?
– Им постепенно добавляют сектора, а потом снимают браслет. Это долгий процесс, к тому моменту они усвоят правила. Я успокоил тебя?, – спросил он и сверкая веселыми искорками в глазах пристально посмотрел на меня.
– Да, – ответила я и добавила: – ты бы не мог некоторое время пожить в моем новом доме.
– Я не съеду, пока не выгонишь, но мы все собирались пожить у тебя какое-то время, если ты не против, – крикнул Рон и остальные вестники рассмеялись.
– Осторожней шей! Ты кожу к костям что ли пришиваешь?, – недовольно поморщился Рон и сжал зубы.
В аплане заиграла приятная мелодия, Кейти подобрала под себя ноги и заговорчески прошептала с восторгом в глазах:
– Ясную никогда еще не видела так близко. Какая ты красивая.
– Милая сэвилья, отдохнешь в моем доме, потом решим, как тебе помочь, – пообещала я.
Она улыбнулась, кивнула и утонула в своем бархатном сидении. Между нами пробежала симпатия – та симпатия, которая часто служит началом доброй дружбы или, по крайней мере, приятного знакомства. Обычно риспийские сэвильи робеют при вестницах, особенно по началу – а эта Кейти шустренькая, раз не робеет и одна решилась лететь на Умар. Я прикрыла глаза и задремала как казалось совсем чуть-чуть, пока меня не разбудил Рон.
Отика Саджоэ оставался у приоткрытого выхода, остальные уже вышли наружу и разбирались с багажом Молис. Багаж у апланов хранится в «брюхе», под кабиной и закладывается при посадке – багаж вообще можно отдать щупальце аплана и она, эта щупальца сама всё разместит как полагается. Багаж Молис укладывали вестники и видимо не совсем удачно поставили ящики – рассыпались и рисунки и заготовки украшений и самая тоска на два вечера – украшения рассыпались тоже. Кейти залезла в багажное отделение и оттуда звонко попискивала: – Сейчас! Всё соберу! Уже почти! Ой что-то блестит, закатилось. Какая красота! Ну кормины: ящик верх дном поставили! Ой, что-то порвалось, простите. Упало, лови, ветер!
Молис стояла с таким лицом…с таким лицом, будто на горячей сковороде сидит. Она тоже быстро краснеет, а а еще когда сильно возмущена любит сделать «каменное» лицо – и вот эти два состояния должны были как-то совместиться в одной Молис – «каменное» лицо и желание устроить разнос чуток оплошавшим вестникам совмещались как-то странно. Я хихикнула и Молис пронзила меня испепеляющим взглядом.
– Не переживай: ты быстро всё восстановишь, – поспешила я ретироваться и шагнула вниз.
И только мы вышли из аплана, как по всей улице разнесся оглушительный визг Кейти. Она слишком долго возилась с багажом, не по своей, конечно, вине. Так вышло. Но щупалец поспешил на помощь и первым делом решил освободить багажное отделение от того, кто там не должен был находиться – от риспийки, которую «добрые» вестники отправили доставать багаж. Или уж она сама вызвалась помочь? Как бы там не было – живая сэвилья была лишней и щупалец мягко обхватив ее за талию, плавно потащил вон, что вызвало визг. Вестники дружно захохотали. Щупальца подняла сэвилью выше, проанализаровало своей начинкой, что визг – это плохо, усадила Кейти на другую щупальцу и начала мягко качать, чтобы успокоить. Визг Кейти перемешался с хохотом. Раз, два, три! Раз, два, три и по кругу.
– Не бойся, – сквозь смех крикнул Рон, – я спасу тебя! Ани, поставь сэвилью Кейти на ноги и отпусти.
По широкой улице неспешно прогуливались потомки, на которых из теплой одежды были только тоненькие плащи. Горели уличные фонари – это такие источники света, которые горят за счет «накопления и сохранения энергии», а не за счет огня. В доме напротив играла музыка и сквозь огромные окна были видны столики с белыми скатертями и кованными стульями. Из посетителей только парочка в дальнем углу. Очевидно, что это пункт общего питания.
Дома по всей улице трехуровневые, обложены крупным серым камнем, крыши выложены темно-красным материалом, углы у домов закруглены. Окна внушительных размеров, с увесистыми резными рамами под цвет крыши и верхние углы их тоже закруглены. Надо же так недолюбливать углы, чтобы при каждой возможности все закруглять и загибать. Входную дверь в дом украшает изрезанная узорами ледяная арка. У соседнего дома весь первый уровень покрыт ледяной стенкой с рисунками. Потомки оборачивались на шумных вестников, Кейти была спасена и уже сама хохотала над случившимся, Молис в одиночку, если не считать щупальца, перебирала свои рисунки и оценивала ущерб. Все это пронеслось в голове и отошло на задний план. У дома по улице Снежная двадцать семь горел фонарь и падал снег. С темного ночного неба, с ярко-синеми прожилками из пуховых туч опадали пушистые снежинки. Эта невероятная, совершенно неожиданная красота оглушала, и скоро пропали все звуки и по груди разлилось щекочущее, волнующее тепло, оно питало меня изнутри и наполняло. Снежинки вылетали из темноты, бросались под этот луч света, будто крича всему живому: – Посмотрите! Посмотрите как мы прекрасны, и невесомы, и сотканы из замершей воды!
И они складывались в маленькие сугробы и от домов шел обдув и выгонял снежинки к парку за домом, к сосновому лесу. Какой чудный запах сосен – он мне знаком – на Риспу привозят хвойные масла в стеклянных сосудах. А снег падал. Наверное, у воды есть магия, потому что как только появляется вода всё вокруг преображается. Обожая проливные дожди: сидишь в доме и слушаешь этот ни с чем не сравнимый стук по крыше, а потом сад становится свежим и обновленным, как живой воды отпил полную чашу. Ну и обязательно в жаркий день к воде – прогуляться до океана или реки или до водопада Три чаши. У воды хочется быть, а тут вода везде и кругом, только немного замерзшая. И вдруг я поняла, что плачу – не навзрыд, не вслипываю, как Кейти в Порту, всего две слезинки прокатились по щеке и из-за холода на улице быстро обернулись льдинками. Я поспешила стряхнуть их. Только Отика заметил и поиграл глазами, взглядом спрашивая, всё ли нормально.
– От холода, – сказала я.
– Тогда идем в тепло, не будем ждать остальных, – предложил он.
– Куда ты собрался утащить нашу вестницу!, – громко возразил Рон и добавил, – все за мной! Не отбиваться! Не сворачивать!
И дверь открылась. Это единственная входная дверь в нашем доме, по крайней мере, с этой стороны. Дверь открывалась как открывается риспийская дверь – нараспашку и по виду сделана из красного дерева. Дверь открылась сама, руками никто ее не трогал. Наверное, анализатор через какой-нибудь механизм открывает. На первом уровень было, вероятно, два отдельных жилища, которые принято называть квартирами. Входа в них не видно, так как они скрыты за небольшим закругленным коридорчиком. Лестница на второй уровень плавным узлом уходила наверх, лестница не в меру широкая, как мне показалось – можно толпами гостей приглашать: так и вижу, как толпа поднимается и толпа спускается, толпа поднимается, толпа спускается. Половина лестницы состоит из степенек, вторая половина просто широкая, серая лента и пока вестники не показали как ей пользоваться, я бы опасалась на нее встать, потому что выглядит она скользкой. На самом деле это не так – встаешь на нее, вокруг вставшего чуть поднимается часть лестницы в форме круга и этот круг плавно везет наверх. На втором уровне оказался только один закругленный коридорчик – широкий и удобный и дверь была одна и, соответственно, мое новое жилье занимало весь второй уровень и этого мне показалось вполне достаточно.
Дверь была открыта и нас встречали две сэвильи:
– С приездом!, – с улыбкой крикнула рыженькая.
– Добро пожаловать! Давайте плащи! Кормин Рон Уэерз, всё готово. Сделано, как вы приказывали, – зачирикала вторая.
Первая рыженькая. Есть такие риспийцы, считается, что они родом с диких территорий Флуоции и это отчасти правда – из-за добровольной изолированности рыжий цвет там процветает. Рыжеволосые риспийцы большей частью очаровательно кудрявы и большая часть этим недовольна. Вот и эта сэвилья связала огненные кудри и повязала широкую, белую повязку. Лицо у нее вытянутое, подбородок квадратный, взгляд живой и смешливый. Она рослая, чуть выше присутствующих вестников, а от ее рук прямо-таки веет добротной работой и кухней.
– Это сэвилья Марша, моя ясная. Можешь в ней не сомневаться. Руками любого зверя удавит.
– Зачем удавит?, – удивилась я.
– А…к примеру, – усмехнулся Рон.
– Значит так, дорогая сэвилья, никого пока давить не будем!, – подыграла я.
– Как ясная пожелает, – ответила Марша и сделала реверанс.
Вторая сэвилья опрятная, ухоженная до последнего локона, с приятным голосом и, думается, манерами. Она тоже присела в реверансе и представилась: – Сэвилья Ясмина, ясная. Я сделаю всё, что вы пожелаете. Выполню любой приказ. К вашим услугам.
– Ну как? Нравится мой выбор?, – спросил Рон, ожидая похвалы.
– Что значит твой?, – возмутилась Молис, – ты только и делал, что одобрял или не одобрял выбор.
– Так это самое сложное, – искренне возмутился Рон.
– Пока – да. Время покажет. Как говорит матушка Роя: не сиди голодная, сиди сытая. Мы так и будем стоять у входа и смотреть друг на друга. Всех накормить и подготовить спальни. Или еще рано для сна?, – говорила я, продвигаясь в глубь своего временного жилья.
– Куда ящики?
– Нам пока рановато, – ответил Отика и продолжил, – сутки здесь длятся тридцать два риспийских часа и разделены на три части – каждая чуть больше десяти часов и называется растором. Такой ритм не физиологичен даже для потомков…
– Физио… что? Какое-то слово знакомое, – уточнила я.
– логичен. То есть не есть их родной ритм. Потомки мало спят.
– Да ладно. Они спят на ходу, – выкрикнул из зала кто-то из вестников.
– На самом деле деление тридцать два часа само по себе условное и принятое для удобства организации работ. Оборот вокруг звезды планета проходит за сто с чем-то часов. Запамятовал точную цифру. Мы тоже стараемся влиться в ритм расторов. Первая – для работы, вторая для отдыха, третья для сна, но у риспийцев это так плохо получается, что на всех риспийских предприятий на Умаре свой риспийский ритм-расторов. Вот так. А потомки ничего, вроде приспособились.
Рон вез ящики Молис на тележке, вроде той, что была у носильщиков в Порту. Тележку для груза предусмотрительно предложил аплан – груз не столько тяжелый, сколько неудобный для переноски и вместе с тележкой и Молис он исчез где-то в глубине коридоров и спален моего жилища. Оттуда же издалека донесся незнакомый голос сэвильи:
– Госпожа, я уже не надеялась вас дождаться. Как я рада вашему приезду.
– Здравствуй, Идэль, я тоже рада тебя видеть. Ящики пока не разбирай: хорошенько протри от снега. У нас гости, комнаты все готовы?
И не расслышав, что ответила Идэль через небольшую прихожую мы попали в огромное пространство, полное воздуха, так что даже дышать стало легче, хотя вроде бы итак прекрасно дышалось, но здесь дышалось еще лучше. Если вернусь на Риспу живой неприменно прикажу построить что-то похожее с риспийским колоритом. Кажется, эта комната занимает треть всего дома, ну или четверть точно. Ближе к огромным, круглым окнам стоит …ммм…чаша, в которой горит огонь. Чаша похожа на перевернутый конус, и украшена разноцветными треугольниками. Вокруг чаши-камина располагались два широких, низких дивана в форме полукруга, рядом с ними – три небольших столика, на которых дожидаются Молис незаконченные рисунки. По стенам тянутся горящие синим пламенем полосы, на каменном полу расцветают синие светящиеся завитки, полукольца. Пока я разглядывала зал, вестники устроились у чаши-камина, Марша и Ясмина убрала рисунки, поставила на столики напитки и закуски. И вот я принимаю вестников как настоящая вестница! Я такая взрослая, важная, большая! Единственная живая вестница, которую мне доводилось видеть – собственное отражение в зеркале, а остальные были картинками в книгах или портретами в библиотеке отца. Я точно не знаю, как должны себя вести вестницы – судя по романам они: меняют наряды, украшения, устраивают веселье, помогают попавшим в беду детям и животным и влюбляются! И неприменно с этой любовью связаны страдания и метания и порой угрызения совести, потому что эти вестницы бывают замужем, но при этом их все любят. Все! А если находится тот, кто не любит и упаси боги недолюбливает и решается действовать против вестницы, то у него быстро начинаются проблемы с пребыванием в этих мирах и он покидает эти миры под общие проклятия, а потом все с грустью говорят…что-то говорят…ааа: да даруют ему боги худшие миры, чтобы он дорос до Риспы. Так написано в романах. Ни одна из этих книг, правда, не была написана вестницей, так что как они живут на самом деле остается тайной. Мои мысли прервала Молис, которая проходя рядом как бы между прочим шепнула:
– Анэлия, надо переодеться в домашнее платье.
– Кому надо, тот пусть переодевается. Не хорошо, если я уйду.
– Не маленькие: должны уже научиться ждать, – парировала Молис и обратилась к вестникам, – располагайтесь, угощайтесь, наши сэвильи позаботятся о всем необходимом, нам надо переодеться с долгой дороги. Ани, музыку! Кэйти, пойдем с нами.
И в зале зазвучала риспийская свирель. Роль хозяйки приема пришлось отложить. Молис повела меня в соседнюю комнату, которая оказалась чуть меньше и посредине стоял массивный овальный стол и стулья, как принято делать их на Риспе – с чудной резьбой и покрытые воском. Дальше был коридор и двери, двери…
– Очень далеко. У зала, первая дверь от входа – что это?
– Гостевая спальня.
– Я буду жить там, – развернулась я, а следом Молис и Кэйти.
– А…ммм, неудобно же. А если гостей будет много – толком не отдохнуть, – уговариала Молис.
– Прикажи принести мои платья туда.
– Неудобно же, говорю тебе! Идэль, неси сюда платья. Спальня хозяйки должна располагаться подальше от входа: это гостевая или спальня прислуга, а ты – туда…
Я уже не слушала и подошла к двери и она сама распахнулась, как распахивались двери в Порту или в аплане и внутри зажегся свет.
– Почему так?, – спросила я у Молис, поставив руки на пояс.
– Это анализатор – Ани – сделает всё, что пожелаешь: включит, выключит, наберет воду, покажет любую часть жилья – можешь отдавать приказ, не выходя отсюда – ты ведь хозяйка, она будет слушаться.
– А если прикажу ей совсем исчезнуть?
– Исчезнет, – подтвердила Молис, – Аська говорила, что некоторые потомки тоже не любят эту говорящую госпожу – обходятся без ее услуг. Но мне так нравится, хотя ты меня совсем уже не слушаешь. Как жаль…
– Ты при вестниках такое не взболтни. Смотри – плохо это кончится. Чтобы вестница кого-то там слушалась, кроме самой себя. Понимаешь?
Упрямая сэвилья Молис ничего не ответила, только глазами пол протерла, вместо того, чтобы уже образумиться. В спальню вел небольшой коридор: размер спальни меня вполне устраивал: большая кровать, столик на колесиках с зеркалом и парой шкатулочек, обитых тканью. Симпатично.
– На улице много потомков. Они любят гулять по ночам?, – спросила я.
– В этой части Умара, зимами бывает период, когда ночь не отличить от дня – так, на небе вспыхнет свет, разойдется полосками, да и исчезнет. Они называют это период Гринадой. Скоро закончится и будут светлые дни. Ты какое больше хочешь: голубое или розовое.
– Не люблю розовый.
– Ясно.
– Кэйти, ты не против розового?
– О какое красивое! Мне можно его одеть?, – с восторгом выпалила сэвилья, подхватила платье и стала с ним кружиться в танце, напевая: – Красота, красота: какая ткань, какое кружево, как пошито, волшебными нитками пошито, чудесными руками пошито. Хочу быть в нем! Хочу!
– Пусть будет подарок от меня, – сказала я и улыбнулась ее искренней радости и благодарности и она раскрыла руки, чтобы обнять меня и я бы была не против объятий, но потом она видно сочла это неуместным и попросила руку для поцелуя. Совсем она запуталась после трудного пути: только вестникам можно подать руку для обряда. И я сама ее обняла и чмокнула в лоб.
Молис и третья моя служанка помогли одеть платья. Эта третья риспийка выглядит странновато: зачем-то у нее зеленые глаза: говорят, некоторые риспийцы покупают какие-то «стеклышки» для глаз и глаза становятся другого цвета. Какого тебе надо цвета, такого цвета глаза и будут. Зачем подражать потомкам и выбирать зеленые мне не понятно и признаться, кажется подозрительным. Надо будет побольше о ней узнать и в любом случае рассчитать.
Платья только одно название голубое и розовое. Из голубого только пояс, юбка у платья синяя с поблескивающей бахромой, синий верх с голубоватой блестящей ниткой. Названное розовым платье – на самом деле серое, а закрытые складки, которые открываются только при ходьбе темно-темно розового цвета с кружевным узором, по верху платья пущена розовая блестящая нить.
Налюбовавшись отражением, моя гостья спросила: – Так вы все вестники?
– Я и служанки – нет, остальные – да. А ты откуда, деточка?, – ответила и спросила Молис.
– С Флуоции, госпожа.
– Никогда не видела вестников?
– Один раз видела, но они не говорили со мной.
– И правильно: о чем с нами говорить? У них свои заботы, у нас – свои. Когда выйдем: проявляй к ним должное уважение, первая ни о чем не спрашивай, не утомляй болтовней. Лучше молчи. Они бывают вспыльчивы, – вдруг надумала поучать моя няня.
– Каково это быть вестницей?, – вопреки совету спросила Кейти и подошла ближе ко мне, от любопытства открыв рот.
– Нормально…, – ответила за меня Молис.
– Форсты…не помню Форстов.
– Милочка, ты из диких что ли?, – удивилась Молис.
– Долго с ними жила.
– Тогда все ясно, но и то: не слышать о младшей вестнице?!
– Расскажи лучше о себе, Кейти. Как ты решилась лететь в чужой мир одна?, – спросила я.
Она поменялась в лице, погрустнела, вся радость с лица схлынула и не громко нашептала печальный рассказ: – Как правильно сказать? У меня есть сестра-близняшка. Мы не знаем даже имени своего отца, родные с лихвой заменили его: и ласка, и любовь, и забота – всё было и есть. Мама красиво вышивает, когда вернулись от диких – проблем ни с чем не было, только вот…ей всегда хотелось во мне что-то изменить – не так нитку держу, не то ем, не так сплю, не так хожу, всё что ни делаю, всё не так! А сестра всё делает правильно…Я сбежала, чтобы доказать…
Мы с Молис переглянулись: – Ты просто сбежала и не надо никому ничего доказывать. Живи своей жизнью. Идемте к гостям, – позвала я и вот мой первый прием вестников, который я надеюсь хорошенько запомнить, состоялся. Да не просто состоялся – пролетел в приятной обстановке, будто мы не в первый раз встретились, а знаем друг друга давно – текла беседа о нравах Умара, о полетах на апланах, о забавных историях самих вестников, когда они сами только прибыли на Умар, о том, что и как здесь едят, куда стоит ходить, а куда совсем не стоит и что стоит посмотреть в центральных секторах, а что вообще не стоит видеть. Маленькими штрихами вырисовывался мир Умара. Все эти бесценные сведения следует занести в отдельный дневник, потому что надежды на память нет. Кэйти пришлось рассказать о Тосе. Вестники настоятельно потребовали раскрыть тайну этой личности. Мать Кэйти – потомок в третьем колене от сэвильи Тоси, волосы которой уже тронула седина. Тося очень любит маму Кэйти: шлет хорошие подарки, монеты, а вот близняшек любовью Тося обошла. Выходило почему-то так, но мы все равно решили: необходимо поставить Тосю в известность о местоположении Кэйти – все-таки одна семья, что и было сделано через анализатор. Рон узнал по описанию эту сэвилью, подошел к черной пластинке на стене возле моей спальни – и я внимательно следила за всеми манипуляциями – позвал «Ани», пластинка загорелась светом и замелькали карты, символы и скоро послание было отправлено. Наверное, это очень удобно, но отправлять послания с голубями и кивриками как-то понятней и проще. Молис очень затронули семейные невзгоды нашей новой знакомой и она как-то быстро расположилась к ней и достала свои зарисовки украшений, а потом они с позволения ушли в спальню Молис. За время жизни на Умаре няня изменилась, у нее появилась любимое дело, раскрывшее до селе дремавшую страстность натуры и, вероятно, это хорошо. Счастье быть увлеченным и увлекаться. Только и слышно: «Как тебе этот набросок? А этот? Вестница должна понимать в красоте: скажи, ты бы купила такой кулон и далее в таком же духе». Мне не кажется, так и есть: иногда в процессе творения она теряет разумность и так жаждет похвалы, что готова ее требовать, а замечания кажутся ей глупыми придирками. Всё осложняется тем, что она ищет признания не где-нибудь дома, а здесь – на Умаре. Она смело представляла свои работы от Риспы на каких-то трех выставках и лишь раз только один ее рисунок удостоился парой добрых слов какого-то очень знающего мастера, к которому мы должны будет заглянуть по приглашению, и это подняло ее уверенность до облаков, а жажду признания и того выше. Ее творчество всё больше похоже на зависимость и это тревожит. Скажи ей об этом в открытую: обидится? Нет, просто не услышит. Остается надеется, что время остудит и страсть, и жажду, и буйная река творческих порывов вольется в море спокойного мастерства.
Мы с Отикой уселись на подоконник и играли с стрелу, я выигрывала со счетом три – ноль и начала подозревать, что все его неверные ходы и комбинации – от желания подыграть вестнице. Еще нам обоим нравились умарские подоконники круглых окон – они идеальны для чтения, если еще пару подушек подложить – можно полдня не вставать и смотреть, как падает снег и проходят потомки и тихо-тихо слышится музыка из пункта питания напротив. Рон уснул на диване и громко храпел – Марша разбудила его и предложила лечь в постель: он глаза-то открыл, но как мне показалось до конца не проснулся, помахал перед носом рукой и сказал: – Сгинь!, – и снова захрапел. Удивительно, как быстро заснул этот мужчина. Остальные вестники уселись вокруг чаши-камина, потушили огонь, позвали Ани и над камином появилась объемная иллюзия и голос читал незнакомую риспийскую книгу, периодически вставляя картинки. Книга была ужасно скучная. Даже мой сборник трав интереснее читать. Что-то про раздутую надменность и высокомерие пастуха и так как я быстро потеряла нить повествования, потому что вестники то и дело болтали между собой или о чем-то спрашивали меня, то дальше вслушиваться не имело смысла. Им книга тоже была не интересна. Интересно было на младшую вестницу посмотреть, а так как на общие темы я отвечала односложно, то они делали вид, что слушали книгу, продолжая то и дело о чем-нибудь спрашивать и с плохо скрываемым любопытством поглядывать на окно. Мне это совершенно не мешало. И не было неловкости.
– Не сочти за службу, братец Отика, – весело сказала я, когда счет стал четыре – ноль, – принеси нам что-нибудь выпить.
– Хорошо, можешь пока расставить фишки на доске: я намерен отыграться.
– В поддавки?
– Это просто тактика такая: теперь я знаю твои слабые стороны.
– И какие же мои слабые стороны?
– Ты не любишь ходить ногами, – парировал Отика.
– Раз уж речь о слабых сторонах и мы выяснили одну-единственную мою, можешь расскажешь о своих?
– Там такой список, ясная: цветы на Умаре зацветут, а мы всё будет читать и читать…, – передернул один вестник.
– Ну давай с твоих начнем, – с холодком ответила я и когда они все у камина онемели, добавила с улыбкой: – Шутка.
Я успела заметить, что Отика держится немного в стороне от братцев-вестников, а те при любом случае не приминут уколоть его. Не больно уколоть, но часто. Не от злобы, скорее как развлечение, потому что про таких, как Отика говорят – не от мира сего – и хотя мы вообще не в своем мире, то есть буквально все не от мира сего, Отика и на Риспе останется таким же – немного замкнутым, не понятно о чем думающим, тонким и умным, с длинным носом и таким худым, что щеки провалились: ранимый, немного похожий на ребенка умненький Отика хотел бы полностью влиться в ряды вестников и в какой-то мере переживает из-за недостатка понимания. Хотела лисица птичкой стать, да хвост мешал летать. Вот мой дорогой друг Дэни тоже не от мира сего – мне вообще нравятся необычные личности, но он никогда не стремился общаться с тем, кто до «его уровня не дорос» и свободно искал единомышленников – правда, Дэни не вестник, его круг общения не ограничен вестничеством.
– У ясной появился любимчик. Ну почему это не я?, – донеслось из стана наблюдателей.
– Рано еще о любимчиках, – протянула я и перевела взгляд на улицу, где все также чудно падал снег. В пункт питания, который из окна был виден как на ладони и где всё также сидела влюбленная парочка – красиво сидела –держались за руки и говорили друг другу приятные слова – появились новые посетители. Половина столов была занята, и помощник повара, до того ходивший на двух ногах, сновал туда-сюда на доске для передвижения и ловко ставил блюда на стол. Он только чуток наклонял поднос и круглая тарелка сама ехала на столик. Это, верно, показатель мастерства для его труда. Не оборачиваясь я взяла кружку с риспийским травяным чаем и потянула горячий божественно-терпкий напиток. Кружки на Риспе разные под разные сорта чаев и под разные температуры чаев. Вот этот сбор один из десятка самых распостраненных, его пьют когда вдруг начинают идти дожди или раз в три умарских года вся Риспы зажигается осенним огнем желто-красной листвы, которая опадает так и не дождавшись зимы, вновь расцветает весной и когда расжигаются камины – теплолюбивые риспийцы ищут любые источника тепла и варят этот чай. Отика расставил фишки и протянул мне кости для первого броска и я перевела взгляд на доску, чтобы сосредоточиться на игре, как перед глазами всё поплыло и рука, держащая кружку так ослабла и чуть было не выронила ее.
Я понимала, что Отика смотрит на меня, но не могла разглядеть его лицо – не получалось собрать взгляд в одной точке и он взял мою кружку и растер мою руку и тихо позвал: – Ясная…, – и наваждение отступило. Так бы сказала матушка Роя – лучшая в мирах стряпуха – наваждение отступило, хотя чего-то подобного стоило ожидать: многие риспийцы по прибытию и некоторое время после, жалуются на недомогания и слабость и прочие «прелести» адаптация. Просто раньше в экспедициях адаптация проходила легко, без подобных неприятностей.
– Может врача позвать? Ясная резко побледнела, – шепотом спросил Отика.
– Не надо. Пришло время отдохнуть. Сделай кое-что для меня?
– О, всё что угодно.
– Найди все необходимое для создания плетки. Хочу заказать мастеру плетку. Лучше из риспийских материалов.
Немного подумав, Отика в шутку спросил: – Я все-таки в чем-то провинился, да?
– Найди, – повторила я и встав и хвала богам ясно видя всё вокруг, направилась к спальне. Надо было что-то сказать вестникам, на правах хозяйки дома как-то попрощаться, и как назло возле двери опять поплыло в глаза, но я обернулась и сквозь мутную пелену в глазах поняла, что они все, кроме хропящего Рона, провожают меня взглядом, улыбнулась и кивнула. Ну …сойдет. Дверь за мной закрылась. Немного отдышавшись я сбросила верхнее платье и юркнула в кровать. Как хорошо, как мягко оказаться в постели – хорошо было бы еще полежать в любой емкости с водой – как она тут называет не помню – хорошо, но сил совсем никаких на это приятное дело не осталось. Света от окна хватало, чтобы не включать исскуственный свет – я потянулась к одной из своих папок и быстренько проверила не пропало ли что из бумаг и доказательств. Потом я чуть было не уснула, как тело стало ломить и особенно сильно тянуть ноги и сон отступил.
– Ани, – позвала я, – покажи соседнюю комнату – и в подсвечиваемой уличным светильником комнате зажглась иллюзия. И была видна дверь в соседнюю спальню, дальше по коридору, – нет же, глупая курица, там где камин стоит!, – потребовала я.
Тогда появилась главная каминная зала. Так она называется. В зале было не менее тридцати вестников, у входной двери стояла Идэль и открывала и аккуратно закрывала, чтобы стук или звон колокольчик не разбудил вестницу. И зашли еще трое вестников и уселись у камина – эти трое выглядели мокрыми – будто долго стояли под снегом или валялись в снегу, а потом попали в тепло и снег превратился обратно в воду. И что бы там не было – стояли в снегу или валялись, делали они это так долго, что промок «непромокаемый» плащ с защитной подкладной и пропиткой от влаги. И они о чем-то шептались с проснувшимся Роном, и скоро он велел моим служанкам этих гостей накормить и уложить спать, а одежду постирать и высушить. Их разговоры о незнакомых мне риспийцах – большей частью незнакомых, о делах, о простое на хлебном предприятии, о новых деталях для сборочных машин начали убаюкивать и я перевернулась на бочок, обняла подушку и, закрывая глаза, увидела на столике, возле шкатулок прозрачную коробочку и снова открыла глаза – в коробочке лежал черный браслет. Если б никогда раньше не видела таких штук, решила бы, что это просто черный браслет – тонкий, блестящий, одевается на руку – разве можно тут что-то другое подумать. О, нет. Это страшное изобретение потомков – носишь эту вещицу с собой и всё! Ровно все могут тебя найти через эту вещицу. Все риспийцы в экспедиции покорно носили часы-браслеты и даже уверяли в конце, что это удобно и привыкаешь к тому, что в любой момент на руке затрясется эта штуковина. Я отказалась – меня не надо было искать, потому я ни где не потерялась и на Умаре тоже не собираюсь носить этот браслет. А в коробочке лежала записка. Поняв, что любопытство не даст уснуть, я поднялась к столику и прочитала короткое послание: «От Рона Уэарза. Милая ясная всегда носи на прелестной ручке эти часики и я буду спать чуть спокойней».
Что-то подсказывает: с такой любовью ко сну Рон Уэарз и без часиков на прелестной ручке вестницы будет спать крепко. Я вернулась в кровать и от такого простого маневра, как встать и сделать пару шагов туда и пару шагов обратно, на меня навалилась усталость, тяжелая, давящая со всех сторон усталость. Становится тревожно от всех этих недомоганий, раньше такого никогда не было: спать, срочно выспаться и оправиться от перелета.
– Ани…, – начала было я, желая выключить анализатор и вид на каминную залу, – как кто-то из новоприбывших вестников спросил: – Встретили? Какая она, расскажите?!
– Говорите!, – нетерпеливо поддержал еще один незнакомый голос.
– Что за любопытство, – листая стопку бумаг с ярко-выраженным непониманием что, для чего и откуда взялась на его голову эта непонятная стопка, протянул Рон Уэарз, – проснется, увидишь…а это что такое…о, боги….
– На Роззкую Альмахатери похожа, – ответил один из вестников, который встречал меня. Он просиял и улыбнулся и если бы на этом закончил, я бы спокойно уснула.
– Не то что папаша Ральф – вообще не в него пошла младшая ясная, хвала богам. Не бывает так, чтобы ребенок от отца совсем ничего не взял. Если только это его ребенок. Знаете что говорили: после смерти трех сыновей, после яда небыти Ральф остался единственным драгети на Риспе и украл ребенка, а настоящие родители и близкие под влиянием силы забыли о рождении ребенка. А мать? Он не стал заморачиваться и сказал: ее нет! Просто нет! Просто..просто….просто даже мне не дают. Поэтому он никого к ней и не подпускал, заперся в дальнем имении и продолжал тихо плыть рассудком к безумию, а по мне так он всегда был чокнутым. Только увидит вестников и начинается: этот бездарь, этот с пустой башкой родился, у того руки к заднице приклеены. Все – плохие, один он красавчик. На Умаре это не прошло – Агиб такое терпеть не стал: велел подрезать за поганый язык.
– Очень интересные сплетни, начинай писать книгу, а сначала проспись и в следующий раз если заикнешься без доказательств, будешь на битом стекле час стоять, – сонно протянул Рон.
– А что вдруг: сам такого не говорил …, – пошел на попятную вестник.
– Сплетни и вся та грязь, что осталась после Ральфа, чтобы при ясной даже шепотом не звучала и тем более в этом доме. Хватит с нее …лучше иди, иди. Мне еще тут читать и вникать. Хотя подожди: ты же напросился в помощники, говорил: позвал и ничего не доверяешь. Вот!, – сказал Рон и вручил стопку говорливому вестнику, – давай брат, вникни и кратко изложи, а я пойду посплю.
Рон ушел из каминной залы, а болтливый вестник под усмешки остальных потрепал бумажки, полистал, глубоко выдохнул, потом прошелся взглядом по братьям и направился к Отике. А Отика достал где-то одеяло и подушку, которая сворачивалась калачиком, и чтобы не занимать много места, уснул прямо на подоконнике, где мы недавно играли в стрелу. Под усилившийся снегопад он мирно спал, как на грудь легла стопка бумаг.
– Прочитаешь и коротко расскажешь суть. Ты ведь поможешь, брат?! , – Отика потер глаза, взял бумажки и кивнул. Работа его не испугала, казалось, наоборот, от вынужденного безделья он рад любому занятию. Но чувство справедливости есть не только у меня. Кто-то из вестников, стараясь оставаться на дружеской ноте, сказал: – Нехорошо так. Отика: Рону расскажешь, что всё сам сделал. А ты с оружием хорош, вот и учи других мечу. Не лезь ты в эти бумаги и цифры: не твое. Бедолага Рон в совете, как курица среди лис: от волнения ест и толстеет, ест и толстеет.
На этом я велела Ани выключиться. За дверью и толстыми стенами голоса не слышны. Вот так о Ральфе Форсте говорят вестники и риспийцы и как не старайся от таких разговоров не скрыться. Ральф Форст лишился рассудка и двадцать лет тому назад по риспийскому времяисчислению здесь, на Умаре пытался убить ни кого-либо, а владыку владык миров Вирога, Первое сокровище империи – самого Дориана Агиба. Попытавшись нанести удар со спины Ральф Форст был убит вторым кругом охраны повелителя, то есть не добрался даже до первого круга охраны и что ни говори, прожив на Умаре семнадцать лет он не мог не знать о том, как охраняется повелитель этого мира. Пояса хилами на нем не было и в эти миры он больше никогда не вернется. Никогда не вернется и не объяснит, как можно было сойти с ума на виду у всех, присутствовать на собраниях совета рас, посещать риспийские производства, вести себя как обычно и как всегда – если не считать обязанностей главного сокровища Риспы в совете рас, что предполагало довольно активную деятельность, в остальном отец был скрытен и выбирал больше уединение, чем надоевшее за долгие-долгие человеческие жизни веселье. Это одна из причин почему его недолюбливали вестники и всё же – разве так сходят с ума, чтобы выполнять осознанные действия, да еще чтобы окружающие не заметили подозрительных признаков? Сойти с ума за раз? За одни умаровские сутки? Он не вернется и не сможет оправдаться и поэтому его имя из числа тех имен, которые не желательно произносить вслух и вспоминать. А если так случается, то ничего доброго не услышишь даже из уважения к чужой смерти. И стало очень горько и слившись с усталостью эта горечь утопила меня в темном, тревожном сне.
Пробуждение тоже выдалось тяжелым. Собственно, сначало я решила, что вовсе и не проснулась, а продолжаю спать и видеть неясные, тревожные смутным предчувствием сны. В этом сне я открыла глаза. В спальне было темно, и за окном было темно – отчего-то погас уличный фонарь, а свет другого, куда более дальнего, стоявшего у кромки леса едва освещал спальню. И звезды затянуло темными тучами, так что на них никакой надежды не осталось. Чтобы скинуть оцепенение сна, я сказала: – Ани, свет.
И ничего не произошло. Совсем ничего. Анализатор не включил свет, не сообщил почему это невозможно, а значит, он выключен. Сколько мне доводилось слышать об Умаре – это невозможно, потому что это невозможно. Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, что Ани перестала отвечать, ведь как хозяйка дома я не ограничивала ее, не отключала.
– Ани?, – позвала я с тем же результатом и вот тогда пришло осознание, что пробуждение состоялось, это не сон и предчувствие вылилось во что-то пугающее. Тихо-то как. Я попыталась подтянуть ноги и с ужасом обнаружила, что не чувствую ног. И закричала, а кто бы не закричал, и тут же откинула одеяло и с облегчением нащупала свои ноги. Они были на месте, то есть по-прежнему являлись частью меня, но я их не чувствовала и еще – не чувствовала прикосновение собственных рук, да и в руках появилось легкое онемение. И тогда – да! Я поняла, какую огромную совершила ошибку! Огромнейшую глупость! В экспедиции для адаптации к перегрузкам всем членам экспедиции – и потомкам, и риспийцам давали такие синие таблетки – назывались зитрум – их можно было так проглотить и запить водой, можно было растворить в воде и выпить. И на Умаре, в карантире всем риспийцам выдали двойную порцию зитрума и пугали тяжелой адаптацией и возможными последствиями, если не выпить этот зитрум. Я никогда не принимала его в экспедициях и всё обходилось без последствий и тут решила поступить также. Я же особенная, вестница, на меня притяжение, давление и прочие особенности этой планеты должны влиять как-то по-другому. Почему-то была уверенность, что это только для слабаков и всякой «древности» – ну тех, кто прожил очень долго и восстановительные способности ослабли. Хорошо помню, как доктор в военной форме перечислял возможные сложности при адаптации: слепота, зрительные и слуховые галлюцинации, паралич, онемение, смерть, выпадение волос и всё. Дальше не помню, но было больше. То есть так и не выполнив для чего прибыла, вестница Анэлия Форст может покинуть этот мир лысой, слепой в конвульсиях и галлюцинациях. Это будет, наверное, самый жалкий провал за всю историю миров. Нет. Нет! Нет уж! Надо позвать на помощь, может еще не поздно принять этот зитрум и отделаться легким бризом в качестве галлюцинации. Бризом? Началось что ли? Уже? О, нет, это вовсе не приятный шум ветра, а чьи-то шаги. Звук становится всё громче, кто-то приближается. Или это тоже галлюцинация или дверь в спальню отчего-то оказалась открытой.
– Рон! Молис! Отика! Помогите!, – крикнула я и в проеме появилась тень.