На дворе стоял 1965 год, мне семнадцать, и это мой первый рабочий день. С тех пор как в пятнадцать лет я ушел из школы, испробовал все. Три или четыре дня поработал сантехником, но потом бросил. Был чернорабочим, изготавливал кольца с винтом для стяжки резиновых труб, но изрезал руки. Я работал в музыкальном магазинчике, потому что был гитаристом и играл в местных группах, но меня обвинили в воровстве. Я ничего не брал, ну да черт с ними: меня все равно целыми днями заставляли убираться на складе. Я работал сварщиком на сталелитейном заводе, когда случился большой прорыв: мою новую группу, The Birds & The Bees, пригласили в тур по Европе. На самом деле я даже и не играл с The Birds & The Bees; меня прослушали после того, как в моей предыдущей группе, The Rockin’ Chevrolets, уволили ритм-гитариста, а потом она распалась. С группой The Rockin’ Chevrolets случился мой первый прорыв. Мы носили одинаковые красные костюмы из ламе[1] и играли старый рок-н-ролл вроде Чака Берри и Бадди Холли. Мы были популярны в округе моего родного города Бирмингема и регулярно давали концерты. Благодаря этой группе у меня даже появилась первая подружка, Маргарет Меридит, сестра их первого гитариста.
В The Rockin’ Chevrolets было прикольно, но концерты в Европе с The Birds & The Bees стали поворотным моментом в моей профессиональной карьере. Так что в пятницу, отработав последний день сварщиком, я пошел домой обедать и сказал маме:
– Больше я туда не вернусь! С этой работой покончено!
– Айомми не сбегают. Вернись и доработай смену, как подобает! – возразила она.
Так я и сделал. Вернулся на работу. Рядом со мной стояла дама на конвейере и гнула на станке металлические детали, а потом отправляла их ко мне, где я их сваривал. Вот и вся работа. Но в тот день женщина не вышла, и меня посадили за ее станок. Это был большой гильотинный пресс с расшатанной педалью. Нужно было затолкнуть лист металла, нажать ногой на педаль, и – бах! – гигантский промышленный пресс с грохотом опускался вниз, сгибая сталь.
Никогда прежде я на такой штуке не работал, но все шло как надо, пока я на мгновение не потерял концентрацию, возможно, замечтавшись о том, как стою на сцене где-нибудь в Европе, и тут – БАМ! – пресс опустился прямо на правую руку. Я инстинктивно ее отдернул, но чертов пресс отхватил подушечки двух средних пальцев. Я посмотрел, а там костяшки торчат. И хлынула кровь.
Меня отвезли в больницу, усадили, опустили руку в пакет со льдом и забыли про мое существование. Я думал, что умру от потери крови, но какой-то добрый человек принес в больницу ошметки моих пальцев (в спичечном коробке), и врачи попытались приладить их обратно. Однако было уже поздно: они почернели. Вместо этого мне срезали немного кожи с рук и пересадили на кончики израненных пальцев. Еще немного повозились, желая убедиться, что пересаженная кожа прижилась, и на этом все: так родилась история рок-н-ролла.
Ну, по крайней мере, некоторые так говорят. Они считают, что из-за травмы пальцев в Black Sabbath я начал играть в более тяжелом, пониженном строе, ставшем в свою очередь отправной точкой для последующих музыкальных поколений. Признаю, когда я играл непосредственно костяшками обрубленных пальцев, боль была адской, и, чтобы приспособиться к своему новому состоянию, пришлось изобрести необычный стиль игры. В результате Black Sabbath стали звучать так, как ни одна группа до нас – как, впрочем, и после нас. Но создать хеви-метал благодаря тому, что случилось с моими пальцами? Ну, это уже перебор.
Все-таки история моя не только об этом.