– Что ты имеешь в виду? – спросил Билл.
– Я его со школы знаю. И насколько мне известно, никакой он не певец.
Полагаю, Оззи тоже был в шоке. Я его со школы не видел, поэтому запомнился ему лишь тем, что слонялся и всех мутузил. Оззи на год меня младше, поэтому учился на класс ниже. Он постоянно тусовался со своим дружком Джимми Филлипсом. Мы с Альбертом с ними в школе никогда не зависали.
Мы с Биллом немного поговорили с Оззи и сказали: «Ну тогда пока».
Мы ушли и фактически забыли об этой встрече. Спустя несколько дней Билл пришел к нам домой, и мама сделала ему сэндвич. И тут неожиданно явились Оззи с Гизером[10] и сообщили, что подыскивают барабанщика. Я ответил: «Билл – барабанщик, но мы будем держаться вместе. Хотя, если Билл сам того хочет, я не против».
А Билл говорит: «Не, не. Я от Тони никуда уходить не собираюсь».
На что я сказал: «Почему бы нам не попробовать всем вместе? Давайте сколотим группу и посмотрим, что из этого выйдет».
Мы собрались на первую репетицию. Там был еще дружок Оззи, Джимми Филлипс, игравший на слайд-гитаре, и какой-то чувак выдувал на саксофоне. Гизер был гитаристом, но решил переключиться на бас. Проблема заключалась в том, что баса у него не было, да и денег тоже. Он опустил строй на своем Fender Stratocaster, попытавшись таким образом выйти из ситуации. Я подумал: черт меня побери! К счастью, он потом пошел и одолжил бас Hofner у бывшей группы. На нем было всего три струны, но тогда Гизер все равно играл только на одной.
Мы разучили кое-какой блюзовый материал, сыграли несколько песен и назвали себя The Polka Tulk Blues Band[11]. Мы с Джимми Филлипсом принялись подыскивать возможности для выступлений. Засели в гостиной с телефоном на ящиках, и я сказал: «Давай, Джимми, звони этим, «Развлечения Спотлайта», звучит интригующе».
Он набрал номер и произнес: «Извините, могу я поговорить с мистером Прожектором?»
Тут мы заржали, и на этом все закончилось. Тогда я позвонил агенту Mythology, Монике Линтон, в Карлайл и сказал:
– У нас тут группа, дай нам шанс.
– Ладно, но вам придется играть что-то из «Топ-20», тогда сможете сыграть немного блюза, – ответила она.
– О’кей, уговорила.
И мы поехали в Карлайл. В городке Эгремонт мы сыграли в Toe Bar. Ко мне подошел крупный шотландский парнишка и говорит:
– Вокалист у вас дерьмовый.
– А, да. Спасибо, мы в курсе.
Мы, наверное, выглядели как чертовы гопники: я в замшевой куртке, Билл в смердящих шмотках, плюс еще был Оззи, побривший голову под ноль. Гизер носил длинное индийское хипстерское платье. «Мир тебе, чувак!» и тому подобное. Мне казалось, что парень в платье – это, как минимум, странно. И во что я только ввязался?
Гизер встречался с девчонкой, жившей неподалеку от нашего магазинчика, так что я часто видел, как он проходил мимо. Еще чаще я его видел, когда играл в группе в ночном клубе, где также выступала и группа Гизера, Rare Breed. Тогда можно было наблюдать, как он лезет на стену под кислотой. Я считал его чокнутым. Когда мы отыграли в Globe Hotel в Карлайле, вбежал какой-то идиот, который уже успел вырубить парочку полицейских и убить одну из их собак. Мы как раз выносили оборудование, а Гизер с парочкой гитар спускался по лестнице в своей хипстерской одежке, и тут на него налетает этот парень: «Стоя-я-я-я-я-ять!»
Гизер воскликнул: «А-а-а?»
Он опустил гитары и принялся кричать: «Не бей меня, чувак, я мирный!»
А потом побежал. Это было невероятно, абсолютно невменяемый здоровяк гнался за Гизером, а Гизер в своем кафтане отчаянно пытался от него убежать. Понадобилась целая свора полицейских, чтобы унять чувака и увезти в тюрьму. Черт побери, какое замечательное начало в новой группе!
Джимми Филлипс и саксофонист долго у нас не задержались. Если было соло, все играли его одновременно. Эти двое, похоже, делали так забавы ради, и меня это расстраивало. Я созвал Билла, Гизера и Оззи на небольшое совещание и сказал:
– Саксофонист у нас не в тему, да и Джимми Филлипс тоже.
– И что ты предлагаешь? – спросили они.
Мы не хотели задевать чьи-то чувства, выгоняя ребят, поэтому сказали, что группа распадается. После этого мы пару дней не встречались, а потом вернулись к работе, но уже вчетвером.
Первые выступления получились отстойными. Эта группа даже рядом не стояла с Mythology, но я твердил: «Пройдет время, и все получится».
Я чувствовал потенциал. Это была странная смесь: чувак, которого я знал еще со школы, но не общался; Гизер, человек с другой планеты; и мы с Биллом, наверное, еще с какой-то другой планеты. Но вместе все казалось органичным. Мы продолжали репетировать, дали несколько концертов, и все начало срастаться.
Мы отказались от названия The Polka Tulk Blues Band, быстро переименовавшись в Earth. Мы играли 12-тактовый блюз, как ребята из Ten Years After. Мне все нравилось, лишь бы гитара была. У нас были блюзовые альбомы исполнителей, о которых я никогда не слышал, но если в какой-нибудь песне было гитарное соло, мы решали: «О, эту мы сыграем, она классная, еще 12 тактов!»
Гитарные партии стали более джазовыми, да и Биллу нравилась музыка биг-бэндов[12]. Оззи и с этим отлично справлялся. Я его частенько отчитывал, поскольку он поначалу не знал, что делать. Я говорил ему: «Давай, разговаривай с публикой, скажи ей что-нибудь».
А Гизер очень быстро освоился на басу: не успели мы оглянуться, как он уже вовсю лабал. Но так как мы играли блюз, работы было мало. В Бирмингеме был популярен соул, поэтому оставалась всего парочка мест, где мы могли поиграть. Пожалуй, лучшей площадкой в Бирмингеме для нас был клуб «Мамочки». Мы там выступали, но, помню я также и группы Chicken Shack, Collosseum Джона Хайзмана и Free. В клубе The Town Hall звук был дурацкий, но там мы тоже несколько раз выступили. Кстати, внутри буклета альбома Volume 4 есть фотка, где мы там играем. Мы в основном выступали в кабаках, где был большой зал, который никто не использовал, – он сдавался тем, кто организовывал концерты. Например, Джиму Симпсону, который снял помещение над кабаком в центре Бирмингема, назвав его «Домом блюза у Генри». Пару раз в неделю он устраивал концерты, но это место стало очень популярным.
Из-за того, что сцена была крошечной, мы все сбивались вместе. Оззи торчал где-то передо мной, но позже, когда мы перебрались на более крупные площадки, он стоял слева перед моим стэком, а я сместился в центр сцены. Не спрашивайте зачем – мне и в голову никогда не приходило. Казалось странным, но мне такая расстановка понравилась: в центре сцены было лучше всего слышно все инструменты. И так было, пока мы не развалились. Оззи перебрался в центр, только когда мы воссоединились много лет спустя, в девяностые.
Первым делом мы купили огромный фургон Commer с затемненными окнами. Это была старая развалина, бывший полицейский фургон с огромной дырищей в полу со стороны пассажира. Однажды я взял фургон и заехал за одной девчонкой. Для того чтобы хоть как-то прикрыть дыру, мы постелили коврик. Она вышла вся разодетая, в чулках, вскарабкалась внутрь и провалилась прямо в дыру. Металл разодрал ей чулки, к тому же она еще и ногу порезала. На этом роман закончился.
Мама помогла найти металлический пласт, чтобы закрыть дыру. Мы его настелили на пол, а сзади поставили диванчик. Затем снова отправились в Карлайл. Фургон постоянно ломался. Это был кусок дерьма, но и дороги не лучше. Казалось, что в Карлайл и Лондон мы ехали целую вечность.
Поскольку права были только у меня, а нанять водителя мы себе позволить не могли, перед репетициями и концертами за всеми заезжал я, и, так как все это висело на мне, нервы были полностью расшатаны, так что нам очень повезло, что мы остались живы. Они все дрыхли сзади, а я хлестал себя по щекам, чтобы не вырубиться. Только открою окно, чтобы взбодриться, как они тут же начинали ныть: «Э, чувак, нам тут вообще-то холодно!»
Как-то ночью по дороге домой я нашел улицу, в точности похожую на ту, где жил Оззи. Я решил, что будет прикольно подшутить над ним и высадить его там. Было четыре или пять утра, Оззи спал, и я сказал:
– Ну что, Оз, вот ты и дома!
– Мммэ-э-э…
Он выбрался из фургона, и я прокричал: «До завтра, пока!»
Я тронулся, посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как Оззи пытается вломиться в чужой дом. Когда до него дошло, мы были уже далеко. Пришлось ему пилить до дома полтора километра. Следующим вечером, когда я его подобрал, он заметил: «Ты меня вчера не на той улице высадил!»
Я говорю: «Да ну! Боже, а мне показалось, это твоя улица!»
Позже ночью, по пути домой он снова уснул сзади, и я остановился на той же неправильной улице.
– Ну что, Оз, приехали!
– Мммэ-э-э…
Он выходит, мы уезжаем, опять та же картина. И так много раз.
Спасибо маме, что помогла купить фургон, но она вечно причитала: «Ты чертово недоразумение! Найди уже нормальную работу!»
Но она для нас много делала и за всеми присматривала. Всегда делала сэндвичи или еще что-то из еды, так что ребята из группы ее обожали. Моим предкам нравились все наши парни. Особенно они полюбили Оззи. Папа считал его забавным, и он был прав: Оззи был ходячим приколом.
Отец Оззи тоже здорово помог. У Оззи и вправду был аппарат, но нам нужен был побольше, тогда его батя подписал бумагу, которая называлась поручительством. Это означало, что он гарантировал выплату, и Оззи мог взять кредит на покупку. Он купил усилитель «Триумф» и два кабинета. К тому же у нас был аппарат Vox. В те дни не было звукаря, который вертел бы ручки за микшерным пультом; весь звук шел из оборудования со сцены, поэтому сначала ты увеличивал громкость, и все начинали орать: «Сделай потише!»
Нам жаловались, что мы очень громкие. Постоянно. Если стоишь перед своим кабинетом, то остальных не слышишь, поэтому приходилось перемещаться, чтобы понять, что вообще происходит. Вокалиста могло быть вообще не слышно, и это при том, что Оззи врубал свой усилок так громко, что тот аж свистел.
Мы часто играли в «Доме блюза», где быстро набирались опыта. Джим Симпсон, владелец заведения, заинтересовался нами. Он был джазменом, трубачом, а мы играли блюз с элементами джаза. Ему нравилось, и он предложил стать нашим менеджером. Других вариантов у нас не было, а у него свой клуб, где мы могли выступать, и мы боялись что, если не подпишем с ним договор, негде будет играть.
Джим Симпсон стал нашим менеджером примерно в конце 1968-го или в начале 1969 года. И вот у нас был аппарат, старый разваливающийся фургон Commer, сетлист, состоящий из 12-тактного блюза с примесью джаза, и менеджер. И мы все разодетые, и единственный путь – наверх.
Первым делом Джим Симпсон впихнул нас в Big Bear Folly, британский тур с участием четырех групп, и каждый вечер на сцену выходили все сразу и устраивали джем. В январе 1969-го мы выступили в Marquee, но не нашли общий язык с менеджером клуба, Джоном Джи. Этот парень был повернут на биг-бэндах, и, когда Билл заявил, что тоже фанатеет от джаза, Джон Джи поставил ему кое-что из этой музыки и начал спрашивать: «А это тогда кто? Кто это?»
Билл назвал совершенно не те имена, и Джон Джи жутко психовал.
У Оззи был верх пижамы, а на шее он носил кран. Это Джону тоже не понравилось. Он, наверное, решил, что мы неряхи. Ну, так и было. Ну не было у нас денег на то, чтобы хорошо выглядеть. Вообще-то Оззи часто ходил босиком. Гизер был гуру моды, следил за последними веяниями. У него были зеленые штаны цвета лайма. Это была его единственная пара, он постоянно их стирал и носил снова и снова. Однажды он решил высушить их на обогревателе, и одна штанина загорелась. Так как он души не чаял в этих брюках, его мама пришила ему другую штанину, и с тех пор он рассекал с одной зеленой штаниной, а другой – черной. Чокнутый!
Биллу как-то присудили приз за самую дурно одетую рок-звезду, «Самая неряшливо одетая рок-звезда» или что-то вроде того. И он этим реально гордился. Ну а я ходил в замшевой куртке. В такой одежде и с копной волос мы выглядели по-настоящему брутально. Мы отрастили себе гусарские усы, а Билл еще и бороду отпустил. Не назвал бы это осознанной идеей. В коллективе вырабатывается единообразный имидж.
«О, у тебя волосы еще немного отросли, смотрится отлично, оставь так».
Удручало, что женщины не ходили на наши концерты. Поглазеть на патлатых нерях приходили только парни…
Если приглядеться, можно было найти несколько девчонок. Но и они выглядели как парни!